Княжна. Сильвия-Анна родилась у княжеской четы Туссента первенцем; младенцем она была очаровательна, как все желанные дети, и зависима полностью от ласк и воли родителей, чем тешила не только материнский инстинкт, но и частичку эго, свойственную любому властелину, сознающему, что держит все в руках. Но девочка росла, и, по мере взросления, демонстрировала унаследованный от отца нрав: она была упряма, своевольна и дерзка. Как известно посвященным в тайны душ, собственный нрав радует, пока не встречается в ком-то еще лицом к лицу, и потому отца очень скоро начало страшно злить сопротивление, встречаемое им от маленькой дочери. Он ругался – она упрямо сверкала глазами, он грозил – он дерзко выставляла подбородок, он давил – она все делала наперекор. По сравнению с ней младшая дочь, тоже не являющаяся ангелом, почему то таковым княжеской чете казалась, и вскоре участь Сильвии была ясна. Все гадости, шалости и хулиганские выходки, не важно, совершала ли она их одна, с сестрой, или сестра без неё, начали записывать на один счёт, если же Анна вдруг попадалась, даже тут все сводил к вине старшей, дескать, она дурно влияет на ангелочка. Надо заметить, что любить сестру это не мешало, тогда княжна еще не видела в ней врага, источник своих бед. Она свыклась с тем, что родители вечно ей недовольны, что она не способна им угодить, как не старалась, а попытки проявления сердечной привязанности и любви воспринимают, как желание подлизаться; свыкнувшись, она обратила на младшую сестру всю горячность сердца и с некой гордостью, как рыцарь, защищающий леди, принимала новые укоры и наказания за шалости: свои, совместные и сестрины. Сильвия не знала, когда просвистит над головой меч палача, даже не подозревала, что её положение однажды ухудшится. Она жила, обучалась, играла, мечтала и верила в светлое будущее; иногда воображала, как однажды станет княгиней, и народ будет её любить и уважать, потому что прославится правителем сильным, умным и справедливым, неизменно, как любая юная дева, с румянцем на щеках тайком подумывая и о том, как явится просить её руки исключительно доблестный, отважный князь… и, конечно, без меры и памяти полюбит её, не найдя ни единого изъяна в её характере или лице. Он, разумеется, будет рьяно добиваться её руки, совершая немыслимые подвиги, и она тоже полюбит его, и будет пышная свадьба, и… и все как в сказке, потому что таковы грезы подростка. Но ей судьба не уготовила сказку.

Изгой. Наступил день, в котором ко двору князя явился чародей, плут велеречивый и убедительный. Хитрой лисой прокравшись к слабостям, он сумел напугать чету, внушив им непререкаемую веру в Проклятье Черного Солнца, которое, дескать, пало на их старшую дочь. Зачем ему это было нужно, из корысти или по личной убежденности, Сильвия так и не узнала; она даже имени своего палача не ведала, просто в один миг её жизнь превратилась в пепел. В тот день, как назло совпало, Анна подговорила её смеху ради закидать неприятного нильфгаардского посла горящими шарами с рыбьим жиром. Сильвия, полагая, что они метко бросают и нарочно не попадут, чтобы серьёзно навредить, зато он смешно напугается, согласилась…. Родные мать и отец, обвинив её в чем-то неведомом, непонятном девочке, в какой-то абсурдной порочности, кровожадности и врожденной злобе, порешили навсегда изгнать Сианну прочь. Увезти девочку было порочено четырем верноподданным рыцарям, которым князь доверял; но для них она перестала быть княжной, едва лишь выехали за пределы столицы. Получив в свои ничтожные руки знатную, но зависимую теперь от них кровь, они показали свою скрытую злобу и дурную натуру, не отказывая себе насмехаться над девицей, унижать, отказывать в пище, чтобы княжна смиренно умоляла о милосердии, бить и позволять остальным делать то же самое. Но Сианна была не обычный трусливой девчонкой, она была горда, упряма и обладала недюжинной для возраста волей, как они не старались, все напрасно. Ни слова смирения, ни капли мольбы. В конце концов, поймав удачный момент, Сианна сумела застать их врасплох и сбежать куда глаза глядят, лишь бы не быть орудием чужой воли. В лесу Каэд Дху она заплутала, оторвавшись от погони. Несколько дней она бродила там, дрожа от холода и сырости в легком платье, выискивая воду и хоть какую-то еду, но на корешках и коре долго не протянуть, и княжна, ставшая изгоем, скорее всего, вскоре бы умерла; ее тело обгрызли бы дикие звери, а кости остались зарастать мхом в никому неизвестном месте. В этот раз судьба сжалилась и вывела девочку на лагерь бандитов; к удивлению Сианны, они обошлись с ней намного лучше, чем благородные рыцари. Её не изнасиловали, не продали как игрушку богатому сластолюбцу; нет, ей дали сухой и теплой одежды, горячей еды и место для ночлега. Никто не гнал приблудившуюся, а она не уходила, постепенно став своей в группе этих головорезов.

Преступница. Теперь её имя зазвучало иначе – Ренаведд или коротко Рена, и с ним пришла новая, поворотная пора в жизни. Мир разбойника суров, лишен изысков выбора и моральных драм, свойственных аристократии: либо ты – либо тебя. Главарь банды, давно потерявший дочь, проявил сентиментальность, от которой не избавиться даже самым ожесточенным людям, и воспитывал Рен как дитя, как соратницу, как наследницу. Он учил её вслушиваться в самые неприметные шорохи, красться точно дикая рысь, ловко взбираться на деревья и карабкаться по отвесному склону обрыва; учил владеть оружием и отмычкой, тренировал не благородному рукопашному бою, а беспринципной, агрессивной, жестокой манере уличной драки, заставлял превращать юное тело в гибкое, сильное, выносливое орудие, объясняя, что Рена должна помнить: бандит всегда должен в первую очередь рассчитывать только на себя. Они вне закона, вне морали и социума, никто не придет ни одному из них на помощь. И девушка, взрослея, впитывала необходимые для выживания и промысла навыки; её недюжинный ум со временем проявил талант к планированию, помогая продумать вылазки так, чтобы получить больший куш с меньшим риском. Названный отец гордился ею, почти восхищался: хладнокровная, решительная, порой отчаянно рисковая, она, казалось, не имела страха вовсе, её разум работал четко и быстро в самой патовой ситуации. Но он и понятия не имел, чего стоили произошедшие метаморфозы, чем Сианна заплатила за право стать внушающей уважение бывалым головорезам Ренаведд. Первой ценой стал дар любви – боль от предательства родителей, самое горькое, предательства любимой сестры разорвала в клочья хрупкое юное сердце и, склеивая его, сращивая чистой, яростным пламенем пылающей в груди ненависти к тем, кто так с ней поступил, она защитила этот хрупкий, израненный слепок из ошметков крепостной стеной со всех сторон и никого к нему не подпускала. Второй ценой стала постоянно подпитываемая железной волей предубежденность, порождающая жгущее грудь желание отомстить: родителям, рыцарям, чьи лица и имена впечатались каленым железом в память, сестре. Сестре она хотела особенного отмщения, потому что вера в то, что хоть кто-то любил Сианну, кто-то, кого слепо любила она, умерла: до последнего мгновения она ждала, что сестра взбунтуется, воспротивится, использует свой статус любимицы, чтобы отстоять. Нет, любовь – это самая страшная сказка, а вера в любовь – немыслимая глупость; клинок, вонзающийся в тело, причиняет меньше страданий, чем поверить кому-то, поверить в его любовь к себе, полюбить в ответ и… оказаться в итоге одной, преданной, проданной, брошенной на произвол судьбы. Переживая эту агонию день за днем, накручивая себя, Сианна, становясь Ренаведд, превращала не только тело в оружие, она заковывала душу в цепи. Отныне девушка запретила себе привязываться и верить. Запретила себе любить. Её целью должна была стать месть и только месть.

Лгунья. Но красивой, молодой, пышущей здоровьем девице трудно избежать внимания мужчин, да и сама Рена, при всей своей железной воле, не была лишена чувственности и плотских потребностей. Она выбирала не тех, кто заставлял бы трепетать нутро или радовал взор, угрожая превратить недолгую интрижку в влюбленность, которая была для принципов Рен недопустимой; напротив, своим предпочтением она одаривала лиц нетипичных, загадочных, пробуждающих любопытство, и, увлекаясь ими с этой точки зрения, находилась в безопасности. Со временем, конечно, наблюдательный и проницательный ум разоблачал все тайны и загадки любовника, и тот становился скучен: она могла бы полюбить каждого из них, ведь, имея перед собой всю суть человека, вариантов немного, или презрение, или отвращение, или симпатия, но любви Рен избегала, а потому тотчас бросала поклонника. Словно страшась, что прощание может её разжалобить, расшатать тщательно выложенные вокруг сердца камни, Ренаведд предпочитала рвать связь резко и неожиданно: в лучшем случае, кавалер удостаивался скудной записки, которую находил в месте встреч или у себя дома, но чаще всего глотал горькую пилюлю исчезновения любовницы без всякой подслащенной водицы. Девица же, уйдя, вскоре находила новую загадку, на какое-то время увлекающую её в свободное от ремесла время, и так продолжалось до того приснопамятного дня, когда она столкнулась с вампиром. Вспоминая тот миг, Рена едва могла бы отделаться от чувства, что, явившись ей, идущей следом в темном переулке городка, в ужасающем обличьи, Детлафф сам боялся её намного сильнее, чем она испугалась его. Диковатый, совсем не социализированный, он заинтриговал её как никто до этого, и девушка оказалась во власти такого любопытства, что позабыла всякую осторожность. Она слишком увлеклась им в стремлении разгадать тайну сути существа, лишь отчасти похожего на человека, существа, с каким никогда не сталкивалась, а, обнаружив это, насторожилась. К тому моменту она разобралась в любовнике достаточно хорошо, чтобы понять: продолжение связи с ним ставит под угрозу то, что она сделала смыслом своего существования, то, на чем держалась её внутренняя сила – месть. Другая бы подумала, что всего-то дел: попроси Рена столь безумно влюбленного в неё Детлаффа убить тех, кто причинил её страдания, он бы исполнил. Но нет, она знала его и опасалась, что зацикленный на верности и честности вампир воспримет её признание как заведомый обман, ведь с самого начала она представлялась ему как Ренаведд, а не Сианна. А что будет потом, остается лишь гадать…. После недолгих сомнений, она решила, что разумнее всего будет поступить так, как и всегда: тайна разгадана, пора уходить. В глубине души, тревожа её, жило нечто, похожее на сожаление, шептало, что она слишком жестоко поступает с преданным ей со звериным неистовством мужчиной, заставляло задуматься, не будет ли она сама скучать по нему, но Рена, упрямо отбрасывая прочь все, что задевало чувства, сказала сама себе, что урок пойдет Детлаффу на пользу: последний урок, которому она может его научить, чтобы в мире людей ему не грозила опасность, это тот, который давно преподали ей. Никому нельзя доверять. И вот однажды, подстроив так, чтобы вампир отлучился достаточно далеко, она уехала из города.

Мститель. Вернувшись в банду, она знала, что стоит некоторое время отсидеться в тени, пока не придет время, подходящее для отмщения.