Рифтор не умел ездить в тишине даже на спор; под мерное, приглушенное лесной почвой тропы, цоканье копыт, громила не унимался, горланя частушки, которых набрался за время вынужденного безделья в той дыре, откуда теперь вела дорога. Сианна, нахохлившись как мокрая ворона, шипела на него через каждые десять шагов: «Заткнись», «За-ааткнись», «Да заткнись же», но, само собой, прихлебывая из фляжки самогону, наемник пребывал в отличном настроении и не видел весомой причины хранить угнетающе действующую на него тишину.
- Дееевки в озееере купаааалиииись, хер утоооопцевый нааашлиии….
- Я тебе счас морковку вставлю!
- Кудыть? – похабное хихиканье баском из-под густой черной бородищи.
- Я ведро купила, для Лары, во все дыры хватит!
- Гыы-ыыы! – тупейший повод ржать, подумала девушка, возведя очи горе, но к её удивлению, гнусно похохатывая, Риф занялся флягой и заткнулся на довольно долгий период.  Совпадение, не иначе, потому что она сильно сомневалась, будто угроза получить морковку в качестве затычки могла сломить сопротивление.

Воздух узнаваемо наполнялся тухлой сыростью, предвещая приближение к болотистой части; съезжать с тропы стало небезопасно, не зная в лицо каждую кочку, поскольку от вероятности перемочить ноги и изгваздаться в тине до шанса пустить пузыри, не успев и пикнуть, всего один шаг, и Лара, натура нервная и возбудимая, начала высказывать недовольство путем фырканья и попыток встать на месте, так что гораздо вероятнее, что наемник не захотел в соучастии с своевольным животным действовать атаманской дочке на нервы, доводя её настроение до вредной злобности.

Теперь они ехали медленнее; обман ли разума, или лесные кроны стали гуще, наводняя тропу негостеприимными тенями, но становилось не по себе даже привыкшему к походам Рифу, чего уж говорить о его спутнице; хотелось как можно скорее выбраться на открытую местность. Война наводнила окрестности лихими людьми, многие из которых подались в разбой не за потребу черной души, а от бездарности в поисках выхода; конечно, люди Тольмона Ферро тоже не брезговали легкой добычей, когда за это не светила тюрьма, но основной их промысел предполагал наличие воинских талантов, умения разделять желаемое и возможное, и способность держать себя в руках. Бродяги же ни тем, ни другим, как правило, не отличались, их скудные умишки не выкладывали длинных причинно-следственных связей, стоило увидеть, чем поживиться, и способность к аналитике вырубалась.

Их как раз недавно наняли на дело, связанное с толпой бездомных дураков: обосновавшись в брошенном хуторе недалеко от дороги, мужичье, вооружившись чем высшие силы послали, на первую жертву налетели от безысходности: голод не тетка, с ним не сразишься. Повезло, по той дороге в основном ездили такие же крестьяне и ремесленники, без охраны, без связей; наевшись и напившись, те смекнули по закону человеческой лени: зачем возвращаться в деревни, гнуть спины, рискуя пасть от удара шального меча, когда вот она, свобода. Ни перед кем не отчитываться, никому не платить, сам себе господин; сколько бы жизней они загубили, неведомо, да не повезло, налетели на обоз купца, который дважды проверять удачу не стал и нанял ребят из ганзы атамана, с которым прежде уже водил дела.

В лесу, правда, пришлось разделиться: потеряв половину бойцов в первой же стычке с ряжеными наемниками, остальные трухнули и разбежались, и с того момента начался этап, нелюбимый Сианной больше всего. Они всю ночь ехали по следу тех двоих, которые, судя по всему, утекли в сторону Диллингена, так что вымокшая под утренним дождиком, голодная, не выспавшаяся девица мечтала побыстрее добраться до двух порученных им утырков и вздернуть их за яйца на ближайшем суку… каким-нибудь гулям на потеху. Или кто там трупячинкой поживиться не прочь?

Пожадничали они, ох, пожадничали; вальнули удачно подвернувшихся на дороге путников при золотишке, разжились и легко отсиделись бы, затерявшись в толпе, в городских корчмах, но в последний момент передумали, подстраховаться решили: тела в болото спрятать, вдруг кто заприметит и заинтересуется. А, вернувшись, не смогли пройти мимо одинокого мужичка с котомкой, чем судьбу свою и подвели чертой жирной, кроваво-красной.

Заслышав шум, всадники, переглянувшись, подняли коней в галоп, на всем скаку выхватывая из ножен мечи. Вылетели: лица злые, взгляды ожесточенные; на всем ходу наскочили на братцев. Рифторовский караковый грудью сшиб одного, свалил себе под копыта; тот, пытаясь одновременно закрыть голову рукой и выползти, заорал, зовя второго на подмогу.

Сианна позже диву далась, как это выжил седовласый, которого она поначалу, выскакивая из кустов на опушку, не заметила; вероятно, Лара, не выученная как полагается боевому коню, боялась наступить на человека, потому ошалело плясала, чудом не свалив из седла всадницу, или же бедолаге улыбнулась удача. Как бы то ни было, бой был короткий и не слишком интересный: как мужичье не обряди в краденые железки, мужичьем и останется, выстави против обученного убивать, так выйдет схватка утенка с кошкой.
- Ат ты ж погань! – раздалось позади гневное брюзжание Рифтора, чем-то раздосадованного; чем именно, Сианна смогла увидеть не сразу: прежде пришлось потрудиться Лару приструнить. В ту как бес вселился. – Таки же зацепил меня, заячий хер! – Вот тогда то, развернув ржущую и встающую на свечу кобылу, она и увидела сначала соратника, прижимающего ладонь к бедру, а потом и незнакомца.

Черные тонкие брови удивленно выгнулись и в мелькнувшем подозрении съехали к переносице.
- Вы, милсдарь, в порядке будете али как? – поинтересовалась суховато брюнетка, утирая тыльной стороной ладони со лба несколько капель крови.

Отредактировано Сианна (07.05.22 18:50)