Серый в яблоках был красив как местное лесное божество: его светлеющая от крупа к голове шкура была расписана вдоль и поперек отвратительными буграми зарубцевавшихся шрамов, короткая грива, жесткая как щетка, торчала клочьями, а левая сторона морды сверкала большим пятном опаленной почти до кожи шерсти. Слепой на один глаз, вместо левого зияла дыра под западающим веком, крепкий и рослый, достигающий в холке почти ста семидесяти восьми сантиметров, он представлял собой груду лошадиных мускулов, выращенную и натренированную с одной единственной целью: убивать. Злой как дьявол, жеребец стоял, широко расставив передние ноги и демонстрируя ширину могучей грудной клетки, и скалил пожелтевшие зубы каждый раз, как кто-то приближался, обещая всем видом укусить и оставить без доброго куска плоти. Но его всадницу, казалось, не смущал нрав серого, она преспокойно сидела в седле, вытянув руку и почесывая крутую шею, которую не каждый мужик обеими руками обхватит. Как тонкая по сравнению с его огромным телосложением упряжь выдерживала, оставалось загадкой.

Сианна нашла его в разрушенной деревне: конь бродил, прихрамывая, по пепелищу, роя носом остывшую золу, словно что-то искал, и не испугался, когда они подходили, не рванул прочь, а, зажав уши, встал на дыбы и бил копытами, не давая подойти. Потребовалось заставить ребят отъехать прочь из зоны видимости, все равно пора лагерь разбить на ночь, извести весь хлеб с солью, что был у нее в мешке, и тонна терпения, чтобы животное позволило себя коснуться. Судя по тому, что она видела, он принадлежал какому-то знатному господину, отдавшему немалые деньги, и, когда тот пал в сражении с нильфгаардцами, в руки так и не дался. Предположительно, недавно он прорывался сквозь зарево огня, и где-то чуть раньше лишился глаза, но на лошадиных качествах тяжеловеса никак не сказались травмы. Просидев в попытках найти подход к озверевшему жеребцу почти всю ночь, она потом еще немало  возилась с его хромотой; к счастью, травяные припарки помогли.

Когда они взялись сопровождать аристократишку к линии фронта, она и не рассчитывала на такой подарок судьбы, но, пересев несколько дней назад на Серого, больше его не покидала, чем в итоге спасла себе жизнь, когда они попали под фланговый удар. О, он бился как дьявол, совершая такие вольты и свечи, что главной задачей всадницы было не упасть и не подставиться под удар. Взлетая в воздух, огромные копыта крошили кости как людей, так и сородичей, мяли металл, а укусы оставляли кровавые рваные раны не хуже волчьей пасти. Если бы не он, не его безудержная отвага, возможно, она бы осталась там, где свалили их нанимателя; да не только она, все из отряда, кто выжил в мясорубке, ведь Серый прорвал кольцо окружения. Оказалось, маловато вышло отваги у тамошней пехоты стоять, когда на тебя бешеным галопом несется, роняя красные хлопья пены, смешанной с кровью, такая махина, заложив круто голову и закусив удила.

Оторвавшись и скрывшись в лесах, они не скоро позволили себе передышку; здесь нет трусов, но четверо бойцов против армии цифра ничтожная, а умирать за просто так, когда даже песни хвалебной не сложат, дураков не было. Но они потеряли аристократишку, а с ним и вторую половину платы, что не прибавило настроения. Риф, жуя хворостинку, хмуро смотрел по сторонам: впереди, за неплотной стеной деревьев, виднелась деревушка, с виду не очень пострадавшая, но будто безлюдная, и ему это не нравилось.
- Ладно  что люди али солдаты, - заметил он, устав держать мнение при себе, и повернулся к подельнице,  - а ну как страху*ла какая? Навроде вампира твого? Зря ребята туда на разведку поехали, ох, чует плешь моя, зря, - облокотившись обеими руками на переднюю луку седла, он вынул стопы из стремян и свесил ноги, давая мышцам отдых. Сианна дернула щекой недовольно: она терпеть не могла, когда Рифтор, имевший удовольствие познакомиться с темной стороной её бывшего любовника, начинал припоминать, но тот не заметил и продолжил болтать:
- Эх, хорошо ж было в Метинне, славно. Окромя того уродца, который людей порешил, не время, одно наслаждение было! А, Рен? Шо скажешь? Не скучаешь по своему клыкастому?
- Риф, сделай одолжение: заткнись, - дружелюбно отозвалась женщина. – Иначе я попрошу Серого опробовать его зубы на твоей ляжке. Слышишь, шум какой-то… - она разом посерьезнела и прислушалась. Казалось, что кто-то продирается сквозь заросли. Перепуганный олень? Или потревоженный кабан?

Отредактировано Сианна (21.03.22 20:27)

Вряд ли кабан; Серый прядал ушами, но никаких признаков беспокойства не проявлял, знать, его инстинкты молчали. Более того, треск затих, едва замолчали они, стало быть, тот, кто его производил, сообразил, что не один, а это сводило вероятность зверья почти к нулю: такой безудержной наглостью мог бы обладать хищник, крупный и свирепый, которому плевать на снующих рядом людей, свои дела важнее, но его исключала реакция коня, тогда как травоядное создание не смогло бы ощущать себя в безопасности и попыталось бы сбежать подальше от человеческого запаха. На вскидку, по мнению Сианны, оставались два более-менее разумных варианта: там в кустах либо человек, возможно, один из жителей этой же деревушки, которые попрятались в лесу, либо, что куда хуже, некая тварь… Подумав еще секунду, она отрицательно мотнула головой: нет, тварь не годится, если вспомнить, что Лара боялась приближения Детлаффа как огня, вся тряслась и пятилась, норовя порвать чомбур. Это ведь инстинктивный, безотчетный ужас, пробуждаемый неуловимым для людского носа запахом Зверя, с ним никакая выучка не совладает.
- Хэй! – сделав знак Рифу приготовиться, она пригнулась к шее животного, медленно опуская правую руку и отводя ее назад за боком лошади, приближаясь пальцами к креплению арбалета. – Кто там, выходи! – Сладкий как патока женский голос лился нежно, ровно, наполняя звучание шелковистостью, - коль ты старый человек, дядей будешь нам навек. Коли парень ты румяный, братец будешь нам названый, - на ум легко ложились слова, всплывшие в памяти. Кажется, одной из сказок, что они с сестрой множество раз читали. - Коль старушка, будь нам мать, так и станем величать. Коли красная девица, будь нам милая сестрица. Не обидим, коли выйдешь по добру, - застежка под плавным нажатием отошла, перехватив рукоять, наемница подтянула оружие ближе, перехватывая в опирающуюся локтем на луку левую руку, правой меж тем вернувшись к чехлу, чтобы подтянуть два болта. – А не выйдешь по добру, значит, зло таишь за душой.  – В обертонах зазвучала нехарактерная для высокого женского голоса сталь.
- И мы тя нашпигуем, - радостно хохотнул Рифтор, уже зарядивший арбалет и взявший кустарник на прицел. Куда именно палить, он понятия не имел, но после напряженных часов пути находил превосходной забавой растрату материала путем хаотичной стрельбы наобум. Сианна, конечно, предпочла бы ограничиться разговорами, не только потому, что потом замучаешься лазить по лесу и собирать расстрелянное вхолостую, но и потому, что порядком устала; давно пора сделать нормальный привал, растянуться во весь рост на горизонтальной поверхности и выспаться, и деревенька, окажись чистой, обещала обеспечить все перечисленное стоянкой в брошенном доме.  Затевать драку, когда перед носом маячит горячий взвар из брусничных веточек и походная похлебка, казалось ей пренебрежительным отношением к милости судьбы, которая их обласкала, приведя сюда живыми из адского пекла.

А еще ей не понравилось, что Риф не смолчал; его акцент был слишком приметен, в отличие от её, давно вымуштрованным меняться, подчиняясь желанию опальной княжны,  и если им не повезло… если вдруг там окажется кто-то из местных, кто знает, какова речь в Назаире, на проблемы нарвутся точно. Война превращала людей в переполненные паникой и ненавистью сгустки сознания, не понимающих, когда уместнее наступить на горло песне, улыбаясь.

Она умела казаться всем вокруг саркастичной, циничной, ничем не смущаемой женщиной, такой прожженной стервой, которой плевать на всех,  и сам черт не брат. Сианну нарекли чудовищем, когда она была еще совсем ребенком, и не чуралась соответствовать, когда выросла, но за маской отпетой разбойницы крылась хоть и не лишенная лихости, но вполне рассудительная, уравновешенная душа, не алчущая резать людей налево и направо просто потому, что в руке удачно оказался клинок. Если тот, кто сидит в зарослях, не будет творить глупостей, она не собиралась линчевать его ради забавы.

Убивать трудно лишь первый раз, говорят мастера пофилософствовать, но они лукавят: для некоторых вынужденный первый раз становится последним, потому как тонкая душевная организация не в силах оказывается ужиться с осознанием, что вот эти самые руки отняли жизнь себе подобного; другие привыкают, по долгу службы, легко кромсать чужую плоть, но душой, опять-таки, терзаются, мучаются кошмарами и в храмах рьяно пытаются отмолить мнимый грех. Третьи же не просто привыкают до автоматического «надо», но свыкаются внутренне с избранной дорогой, усеянной трупами; Сианна со своими ребятками относилась именно к этой категории, с усмешкой воспринимая презрительный термин «головорезы», которым их охотно привечали. Ей не приходили во снах жуткие мертвецы, не тыкали разлагающимися пальцами, безгубыми ртами шепча обвинения; у неё не портился аппетит, а пиво не приобретало прогорклый привкус; её не истязала совесть, а святые храмы легко могли стать пищей для озверевшей от долгого безденежья своры.

Да и вспоминать, кроме Тольмона, ей было некого; главный пунктик, обеспечивавший инстинкт предосторожности, состоял в неудовлетворенной жажде мести, и он-то поднимал с колен, когда, казалось, вовсе не осталось сил биться. Это в сказках поют про любовь как единственную великую движущую силу; ненависть бывает силой получше, просто не так благородно звучит. Поездка на Север в разгар войны выглядела безумной, поскольку патриотического духа амбиции Эмгыра, несмотря на родство, в Сианне не слишком-то разжигали, а потому она без нужды на рожон не лезла; другое дело, напади кто на Туссент. Не посмотрела бы, что Анариетта задолжала ей кровавую розу, ринулась бы биться по зову сердца за Родину как сам дьявол; к солнечным краям, исполосованным длинными бороздами виноградников, окруженным горными грядами, она питала необъяснимую, не поддающуюся разумному понимаю привязанность, настолько великую, что не жалко шею подставить.  Но заказ, переданный им Тольмоном, пришелся как нельзя кстати, потому что лучшего способа сбросить со следа вампира, кроме как ринуться в гущу кровавой жатвы, женщина не нашла.

Войска Императора, крушившие все на своем пути, вызывали в ней робкий отголосок подобия гордости за тактический талант полководцев Эмгыра, стратегический гений родственника и отвагу его бойцов; жаль, недавнее сражение разрушило красивые идиллии. И вот именно сегодня, когда немного затихло бешеное сердцебиение, из кустов приспичило выйти именно одному из тех, кто, оказывается, умел драпать, поджав хвост, так же лихо, как нападать.

Солдат Императора.

Интересно, подумала она, криво усмехнувшись, предполагает ли он, глядя на меня, что видит кровь Белого Пламени? Вряд ли, само собой, никому и в голову не придет, что кузина императора носится по лесам в компании отморозков посреди сущего Ада, пришедшего на землю.

Опустив арбалет на колено, но продолжая держать палец на спусковом крючке, она широко и почти радушно улыбнулась, жестом свободной руки приказывая Рифтору, расплывшемуся в жадной, нахальной улыбочке, придержать прыть. Княжна она, в конце концов, или нет? Иногда можно позволить себе баловство поиграть в давно забытые ощущения: казнить или миловать.
- Ты ранен, солдат? – красивые, цвета летнего безоблачного неба, глаза в обрамлении темных длинных ресниц, лишенные макияжа, уставились на воина; взгляд был пронзительный и очень холодный. Взгляд ястреба, увидевшего движение в траве, но еще не разобравшегося, добыча ли.  – Отбился от своих, значит? – полные чувственные губы криво изогнулись, мгновенно испортив строгое очарование утонченных черт. – Понимаю, - изгиб окончательно превратился в жестокую, полную злобы усмешку, - знатная была бойня.

Серый стоял на месте как вкопанный, но лошадь Рифтора, чуя нетерпение всадника, начала переступать с ноги на ногу и всхрапывать; косой взгляд, полной властности, был брошен на наемника, и тот помрачнел. Ему, понятное дело, не терпелось дать мужику по маковке, стащить доспехи да пошарить в карманах, но с Сианной, знал, шутки плохи; у атамана она переняла привычку яростно расправляться с любым восставшим против её авторитета. Если приспичило ей поиграть в светскую беседу, стало быть, разумнее всего держать рот на замке, а руке наготове.
- Как тебя зовут, солдат? – если бы в голосе наемницы было хоть немного тепла, вопрос мог бы показаться дружеским.

Едва заметно шевельнулись тени меж деревьями. Это вернулись из деревни остальные, не спеша выходить на «свет»: вымуштрованные Тольмоном, они мгновенно сориентировались в изменившихся условиях и ждали команды.

Глаза женщины стали похожи на два кристалла очень светлого голубого оттенка, отчего расширившийся в неизбежно надвигающихся сумерках зрачок выглядел жуткой черной дырой в бездну; жесткий взгляд, мгновенно растерявший всю человечность, подошел бы свирепому голодному волку, считающему себя хозяином земель, чей покой нарушил незваный гость, и им Сианна смотрела на солдата несколько секунд, не мигая.
- Разве, - дрогнули прелестно очерченные, лишенные косметики губы в презрительной ухмылке, - не видишь? Что очень странно, потому как, будь по твоим словам правда, ты бы уже не говорил, - ухмылка превратилась в ехидную, - да и не видел бы, впрочем, тоже, причем в прямом смысле.  –Рифтор в своей сторонке выразительно хмыкнул, словно подчеркивая жирной полоской угля сказанное; он, в отличие от атаманши, к высокородным не принадлежал и в родстве с императором Нильфгаарда не состоял, а потому ему все одно равно было, кого резать забавы или поживы ради: нильфгаардца, тимерца, ривийца или еще какую подвернувшуюся шваль.  – Но если я обещала, - тут уже наемница не удержалась от смешка, подумав: либо парень очень умен и зацепился за слова, прикинувшись дурачком, либо от испуга забыл читаемые в детстве сказки и не узнал цитаты, приняв за истину, - то, возможно, братцем тебя и назову, коли вести себя будешь как любящий братец. Например, не говорить сестрице гадости, кулаком и мечом не махать и за спиной подлости не строить, - прищурив глаза, она моргнула длинными пушистыми ресницами, перестав ухмыляться.  Но, услышав многозначительный кашель, тут же подобралась, выпрямившись в седле, и призывно махнула рукой.

Из сгустившейся темноты леса выскользнул гибкой лаской очень худой, точно изможденный, человек; Аддард де Ла Мер был родом из Туссента, как и она сама, и возраст его невозможно было угадать наверняка, потому что лицо его казалось довольно молодым, но взгляд принадлежал старику, измученному жизнью. Зная поверхностно историю его жизни, Сианна нисколько не удивлялась такому противоречию, но в их ганзе прошлое мало значило, только то, что касалось службы Тольмону, а здесь к Аддарду нельзя найти нарекания. Двигаясь плавно, словно танцуя, он с удивительной для человека скоростью оказался возле лошади атаманши и что-то зашептал, как только женщина наклонилась ближе. С каждым словом её лицо становилось все мрачнее и мрачнее, а губы сжимались, образуя гримасу злости.

В деревушке не было никого, вот что доложил ей Аддард. Вообще никого, абсолютно, никаких следов присутствия человека, ни единой живой или мертвой души, что само по себе не странно, учитывая обстоятельства: кметы частенько предпочитали собрать необходимое и удрать подальше, когда рядом шли армии, но туссентец был убежден, что дело совсем в другом.  По его мнению, основанному на крохотных зацепках, которые зоркий опытный глаз замечал там, где прочие оставались слепы, люди не ушли сами, а кто-то этому поспособствовал.
- Кто-то потусторонний, - подумав, добавил Аддард на ухо предводительнице, - не от нашего мира.
- С чего решил? – еще тише, едва шевельнув губами, спросила Сианна, чувствуя, как холодеет в животе.
- Я заметил на некоторых домах небольшие царапины, как будто кто-то когтями полосовал стены, и кое-где брызги крови. В двух домах хутора еда в мисках на столе оставлена, словно до уборной хозяин вышел, только ведь уже напрочь остывшая.
- Стало быть, не на минуту отошли, - задумчиво пробормотала атаманша. Аддард кивнул:
- Стало быть. Но, что бы это ни было, Рен, люди куда-то делись, либо сами сбежали, либо… не сами, однако, на хуторе их нет. Я бы советовал валить отсюда куда подальше, да только скоро ночь, если эта нечисть явилась из леса, тут мы станем легкой добычей: ни укрытия, ни защиты. Потому, хоть и вариант не лучший, но я бы предложил переночевать  в какой избе покрепче, заколотив ставни, а по утру, как рассветет, деру отсюда дать до ближайшего тракта.
Сианна, кивнув, выпрямилась и задумчиво принялась жевать губу, обкусывая тончайшую пленочку кожи до появления крови, чей соленоватый привкус на языке отрезвил. Тряхнув головой, она посмотрела сначала на ребят, потом на солдата, которого на время оставила без внимания, отдав заботам по наблюдению Рифтору.
- Ну что, братец, с нами пойдешь. Не обессудь, нам неприятности в виде внезапно свалившегося отряда нильфгаардцев не нужны, а потому переночуешь с нами на хуторе, утром разбежимся. Не бойся, едой-питьем поделимся, уши не откусим; ты же не чародей, чтобы мечтать на косточки разобрать, - выражение лица женщины, по-прежнему отрешенное, с потускневшим взглядом, не подходило к спокойному, властному тону, с каким она отдавала распоряжения.  – Если правда, что друг мой подозревает, еще и спасибо скажешь на утро, что не оставили одного в лесу…. – Заправив выпавшую прядку челки за ухо, она начала собирать поводья, готовясь отдать приказ выдвигаться. Но, словно что-то вспомнив, вдруг повернула голову и произнесла сухо:
- Можешь звать меня Ренаведд.

Отредактировано Сианна (27.04.22 09:54)

Слабой, да равно как и трусливой, Сианну, в наемничьем быту известную как Ренаведд или коротко Рена, назвать мог бы только полнейший идиот, не соображающий дальше один плюс один. Заместительница Тольмона смолоду выучилась, обладая богатейшей мимикой, корчить такие рожи, что без слов становился понятен и настрой, и команды, а потому-то сейчас, кто пешком, кто верхом следуя за ней, народ по мрачному выражению улавливал фон расходящееся вокруг девушки недовольство и настороженность. Все, как говорится, не во славу пророка сегодня: сначала этот бой, ставший улепетыванием, потеря заказчика, блуждание по недружелюбным северным лесам; этот нильфгаардец, чтоб его…, а вдобавок и хуторок без единой души с очень сомнительной причиной исчезновения тех самых душ. До полного веселья оставалось только напороться на монстра из страшных сказок.

Ехала атаманша молча, поджав сердито пухлые губы; лицо, напрочь лишенное косметики, кроме небольшого количества теней, подчеркивающих выразительность серо-голубых глаз, от усталости осунулось, лишилось красок, и в надвигающемся мраке выглядело бледным. По людским меркам она уже была не девочка-цветочек и явно переспелый фрукт, как рассуждали бы кметы, глядя на засидевшуюся без брака девку, но это аристократичной, утонченной красоты не портило; жгучая брюнетка, рослая для женского пола, очень гармонично и аппетитно сложенная, она не приобрела от постоянных нагрузок боевого рода мужиковатости, разве что движениям стоило быть чуть менее резкими, тогда бы сошла как минимум за дочь или сестру вельможи.
Рифтор и Аддард, чуть отстав, видимо, взяли на себя почетную миссию сопровождать под белы рученьки попавшего к ним в гости солдата, переговариваясь меж собой о том, о сем; Риф, конечно, не обходился без тупых шуточек, друг его осаживал, негласно напоминая, что как бы там ни было, но атаманша пока что не давала добро относиться к врагу. Впрочем, Сианна знала, что бородач не по злобе: он нормально относился к военным, пока те не учили его, чьи звезды ярче, но такой уж был беспокойный язык – без ехидства как без пряников. Не будь тут нильфа, докопался бы до кого-нибудь из своих.

Хуторок, в который они вскоре въехали, представлял собой удручающее зрелище; но рассматривать причины упадка у ганзы не было, ночь стремительно подбиралась властвовать вместо вечера, и необходимо было как можно скорее организовать ночлег. Выбрав самую крепкую с виду избу, Сианна в сопровождении глазастого Аддарда обошла её, спешившись, кругом, осмотрела и только тогда одобрила. Короткие распоряжения: набрать воды, принести чем очаг растопить, устроить и расседлать лошадей: сени выглядели достаточно качественно выстроенными, чтобы не опасаться за животных, зато нет нужды их внутрь заводить, как изначально предполагалось.

Зайдя внутрь, она краем глаза заметила, что пленника затолкали куда-то в дальний угол, под трепетный присмотр все того же Рифа; вот лентяй, подумала она мимоходом, лишь бы с дровами не возиться, но после остановилась у одного из неказистых окошек, задумчиво подпирая правую руку второй, постукивая пальцами, затянутыми в перчатку, по подбородку. Вокруг гудели мужские голоса на разные лады, но, отрешившись от них, атаманша раздумывала, что еще следует учесть при желании дожить до утра, если тут и в самом деле не все… благополучно окрест.
- Разведите огонь в очаге, - коротко бросила она, не поворачиваясь, - если кто явится, через дым в пламя не рискнет соваться, да и нам теплее. Не говоря о том, что мне лично осточертело жевать сухари, почему бы не сварганить рагу, а, Риф? Твое фирменное? – бородач выразился гримасой все муки мира, потом гулко хохотнул и засучил рукава; вскоре из седельной сумки появилась нехитрая снедь. Пошукав по избе, домовитый бандит отыскал котелок, ложки, плошки, а еще, во второй заход, приволок, довольный, целую бутыль мутновато-белесой жидкости, издали разящей характерным запахом.
- Ля, чо нашел! – оповестил он всех, водрузив сосуд посреди вытащенного в центр комнаты, поближе к очагу, стола. Сианна, незадолго до этого удалившаяся в сени, чтобы лично осмотреть условия ночевки для своего четвероногого любимчика, осадить радостно загомонивших товарищей не могла, зато голос Аддарда, сухой и резкий, малину ожидания подпортил.

Её помощник вернулся в комнату не с пустыми руками, только его добычей стала пища: в широкой корзине, видимо, найденной где-то в избах, лежало два вполне еще съедобных каравая, несколько лепешек, початый копченый окорок, полоски солонины, сушеная рыба, шмат сала, несколько головок чеснока и лука, пересыпанные откуда-то в миску соленые огурцы и с десятка два крупных картофелин.
- От это урожай! – пока полуэльф открывал рот, чтобы начать назидательную речь, встрял Рифтор, жадным взглядом оценивая снедь, и тут же получил плашмя по рукам лезвием ножа.  – Ты чо?   - с обидой воззрился он на товарища. Аддард, ловко воткнув нож в столешницу, хмуро взглянул в ответ.
- А ты подумай, луковая твоя башка, почему столь еды в брошенной деревне? Еды, между прочим, довольно свежей. Подумай да взвесь: стоит ли нажираться сегодня?
- Я думала, - нырнув в дверной проем из сеней, сердито подала голос Сианна, - они тут рагу варят, а они лясы точат. О… нехилый урожай. – Теперь и она увидела корзину с содержимым. – Откуда? – Аддард мотнул головой в сторону выхода. – Хмм. – Многозначительно оценила атаманша, скрещивая руки под грудью. – Ладно, это не отменяет необходимости пожрать. Быстрее сварганим, быстрее определимся с очередностью дежурства и спать. – Выдернув воткнутый в стол нож, она завладела одним из караваев и начала лихо его нарезать крупными ломтями. Риф, стащив картошки, удалился колдовать к подвешенному на очаг котелку. Аддард взялся нарезать аккуратными, почти идеально равными ломтиками окорок; откинутый на плечи капюшон куртки и затянутые в хвост волосы демонстрировали легкую остроту ушей.
- Развяжите мужика, - наконец, заметив, почему нильфгаардец в общей шумихе не участвует, досадливо скривилась девица, махнув ножом в руке. – Может статься, ночью окажется каждый боец на счету, а голодный и связанный - какой, к бесам, боец? – Не занятый общественно кулинарной миссией товарищ подошел к нильфу, одним ловким движением освободив того от уз, после чего вернулся бездельничать на лавку, протирая тряпицей клинок, но Сианну эта часть не занимала, потому она её и не сопровождала взглядом.

Приглушенный звук, доносившийся уже сквозь ставни, повторился вновь, как будто стал насыщеннее и приобрел гулкое эхо; Аддард, навострив уши, нахмурился, вслушиваясь в шум за стенами, но резать не перестал. Атаманша же и не пыталась разобрать, что может быть его источником: толку то? Пока сюда, в деревню, никто не явился, и дела нет, кто по чащобам да болотам песни дикие поет, потому как все одно сквозь лес и ночь им до тракта доскакать не успеть; в избе же тепло, сухо и достаточно надежно, чтобы не бояться неведомого. Вот когда явится под ясные очи, тогда и поговорим.
- Кушать подано, - наконец, заявил Рифтор, таща котелок к столу; прочие приготовления тоже окончились, - садитесь жрать, пожалуйста!

Отредактировано Сианна (09.06.22 21:02)

Сердобольность наемникам не свойственна: такова жизнь, требующая кровавой дани богам удачи. Наемник мог выбирать, за какое дело взяться, какому хозяину послужить, но с момента, как контракт заключен, торговаться право терялось: бабы, дети, старики, хворые – каждый из этого списка лиц, вызывающих обычно жалость или гордыней подпитанную брезгливость, случалось, выходил объектом, мешающим наемнику ровно идти по намеченной дорожке, и тогда их нужно было ударить, отшвырнуть, запугать до послабления кишок или… убить. Сначала тяжко любого убивать, нутро наизнанку выворачивало если не взаправду, то душой: смотришь на труп окровавленный и против воли на себя примеряешь, отчего мутно в горле и горько на сердце, а потом…. Потом ко всему привыкаешь. По крайней мере, Сианна привыкла.

Когда-то давно на нее разное наговаривали: проклятое дитя, чего хотите, помыслы её чудовищны, а душа черна, но так-то, по правде говоря, она вредила больше самой себе строптивым нравом, острым языком и тягой к нарушению правил. Обычный, в общем-то, ребёнок, гиперактивный, озлобленный и своевольный; самое страшное, что она совершила, и то изначально было шуткой, рассчитанной на то, чтобы подразнить суеверия…, кто знал, что идиот пойдет и убьет родного брата ради сказок? Тогда Сианна только начала прозревать, какую власть над людьми недалекими имели слова: чем сильнее страх, тем активнее они готовы были верить в любую чушь, не вдумываясь. И, чего уж, пользовалась полученным на наитии оружием, но никогда никого не убивала и не калечила, даже не имела внутри такого желания, пока не оказалась там, в лесу, одна среди четырех ублюдков при белых плащах… рыцари, мать их. Как же!

Но и тогда желание лишь вспыхнуло в груди нестерпимым жаром, от которого дышать невозможно, сделать же она не смогла ничего, только бежать, как трусливая лань ускользая от охотников, и бежать. Теперь же Сианна была опытным наемником, лишенным лишней сентиментальности, чуткости и жалости; она убила достаточно людей и нелюдей, чтобы рука ни на секунду не задрожала, сжимая рукоять меча, в сомнениях. Холодные серо-голубые глаза смотрели на окружающих оценивающе, выискивая слабые места и разгадывая возможность выгоды для самой Ренаведд; однако, в их ганзе, под четким правом Тольмона, задавшего жесткие рамки, убийство и насилие потехи ради не привечались…, особенно, насилие. Лишь благодаря этим правилам когда-то давно Сильвия-Анна, растрепанная и полуголая маленькая княжна, выскочившая из леса на стоянку мужиков бандитского вида, не пошла по кругу рогаткой, чтобы после быть выброшенной в ближайшей канаве на милость богов с разорванными в клочья батистовыми трусиками и окровавленными бедрами. Тольмон считал, будучи бывшим военным, что у наемника должна быть честь, чтобы образовалась репутация, и эта честь должна быть крепче стали, крепче, чем на словах пафосные «честёнки» всяких дворянишек.

По этой причине был жив нильфгаардец: Сианне он не угрожал, и ей за него не платили, а потому, хоть солдат был явной обузой, по мнению, между прочим, весьма справедливому, ребят, она велела его не трогать. В это распоряжение входило: не шпынять, не бить, не издеваться и не провоцировать, потому что и дураку понятно, если солдата императора подтолкнуть угрозой его достоинству или жизни, он нападет, тем самым дав повод себя убить по принципу «первый начал». Сейчас же, в этой избе, под давлением гнетущего предчувствия, девушка не воспринимала его иначе, чем просто человека, незнакомого ей, не близкого, но волей рока вынужденного оказаться под одной крышей. С рассветом они уедут, а он… пусть катится своей дорогой. Даже если захочет натравить на них отряд, нильфы устанут искать ветра в поле.

Услышав сердитый храп, сопровождающийся тонким злобным взвизгиванием, Сианна мгновенно узнала «голос» Серого и сама подобралась, встрепенувшись: боевой конь не стал бы наводить панику просто потому, что крупом с другим жеребцом денник не поделил. Должен был быть весомый повод….

Острый цепкий взгляд серых глаз зацепился за побледневшее, насторожившееся лицо нильфгаардца в углу, и атаманша вскинула руку в жесте, приказывающем всем замолчать: она тоже слышала.
- Что это, лапоть мне в гузно? – хрипло прошептал Рифтор, и мощные пальцы сомкнулись вокруг ложки, словно привычно обжимая древко топора. Аддард, выпрямившись во весь рост, точно гибкая тростинка, прищурил слегка раскосые эльфьи глаза, будто надеялся сквозь толстые стены увидеть происходящее снаружи.
- Ад, - коротко окликнула его девушка, и полукровка мгновенно повернулся, - спустись в сени, проверь, все ли мы учли, когда оставляли там лошадей… - тот кивнул и, приоткрыв дверь из избы в сени, выскользнул в темноту, пахнущую сеном и страхом. Холодом повеяло….

В таких добротных избах зажиточных крестьян всегда было два выхода: один, так сказать, «парадный», из горницы через коридор выходил к крыльцу, обращенный к другим домам «лицом», другой же, через заднюю часть дома выходил в пристроенные сени, где держали скотину и запасы, и через них подводил к неприметной дверце, смотрящей на лес. Сианна помнила, что давала распоряжение проверить всё, прежде чем собираться в горнице, но уверенности у неё не было; Аддард проверит тщательно, подумала она, чувствуя, как задрожали от нервного напряжения кончики пальцев на левой руке, и будет молиться всем божкам, чтобы твари, явившиеся в деревню, до них не добрались.

То, что это не дети, она не сомневалась… и, судя по лицам членов ганзы, те тоже не питали иллюзий насчет того, какие «дети» по ночам ходят в пустых хуторах.
- Отдайте ему оружие, - холодно бросила она, опустив руку на стол, и качнула подбородком в сторону пленника. – И сами не расслабляйтесь. Но поешьте, - Сианна криво усмехнулась, - сил больше будет.
- И помирать сытым веселее, - с напускной беспечностью хохотнул Рифтор, скрывая боевую нервозность, загоревшуюся диким пламенем в глазах.
- Садись с нами, солдат, - приглашающе махнула рукой атаманша. – Теперь ни к чему гордость пестовать.