Сианне было скучно: Трэвор, как обычно, ломался, точно девственная барышня, уверяющая, что в стенах борделя оказалась чисто случайно, перепутав с пекарней, иначе говоря, никак не соглашался на цену, установленную ею, и всеми правдами и неправдами пытался сбить, но, зная его как облупленного, наемница с нежной улыбочкой парировала попытки, пока скупщик, скрипя зубами, не сдался.  Отправив помощника искать присмотренный ею ранее меч, обреченный стать предметом обмена, он уселся на высокий табурет, подперев жирную щеку кулаком, и начал рассказывать о трудностях жития простого мужика в кругу жены, тещи, бабки и семерых дочек; Сианна, оперевшись о стойку локтем и боком, для заинтересованного вида кивала и поддакивала, в нужных местах прицокивая языком и качая головой, а большего Трэвору и не требовалось от собеседницы.
На самом интересном месте, когда история его несчастий по своему увлекла, дверь резко распахнулась; в лавку вошел высокий мужчина, облаченный во все темное. Первое, что бросилось в глаза, это его черные, остриженные примерно на длину ладони и зачесанные назад, за уши, волосы, украшенные густой сединой по вискам. Забавно, подумала Сианна, не первый раз вижу, что брюнеты рано седеют; так прикинуть, сколько ему? Лет тридцать пять? Хотя… то война, то неурожай, и в тридцать с седой головой окажешься.

Второе, что привлекло её внимание, это некий предмет, тщательно завернутый в ткань; самый толстый слой приходился на место, за которое его держала широкая, крупная ладонь с длинными, узловатыми пальцами. Гость прошел прямо к прилавку, не размениваясь на приветствия и светские экивоки, и поставил ношу на стол, предоставив Трэвору самому право обнажить её. Резной, украшенный рукой мастера подсвечник из чистого, местами отполированного до блеска, места почерневшего серебра. Она и сама бы тащила такой, замотав в грязное тряпье, чтобы никто не засмотрелся и не позарился, но увлекло женщину понимание: брюнет тщательно избегает прикасаться к нему, даже отдернул руку, когда скупщик, бормоча что-то про царапину, сунул ему почти в грудь подсвечник. 

Позабыв, что сама ждала, Сианна полностью сосредоточилась на созерцании; когда гость, почувствовав, что на него смотрят, повернулся в её сторону, женщина была готова и одарила его нагловатой, нимало не смущенной улыбочкой. Обычно этого бывало достаточно, чтобы мужчины, привлеченные красотой и самоуверенностью, попытались завязать с ней диалог, но брюнет скучающе отвернулся.

Экий ты фрукт, нисколько не огорчившись, мысленно усмехнулась она, дружочек. Считаешь себе повыше местных, а? Не к чести якшаться с всяким сбродом вроде девиц, в ночи бегающих не в платьицах и охраной, а с мечом и в штанах? Что ж, и аристократии случалось захаживать  в лавки скупщиков, проигравшись в карты, например, с целью раздобыть быстрых денег путем сбагривания бабушкиного сервиза, Сианна плюнула бы и забыла, да только запомнилось ей в глазах мужчины что-то, не сразу и опишешь, что.

Ей повезло: едва тот вышел, из подсобки, наконец, хвала всем богам, вынесли клинок. Тонкое, гибкое лезвие с гравировкой, острая кромка, идеальный баланс; ко всему, богато выполненный эфес. Схватив его и сунув с размаху в пустые ножны, она, распрощавшись с Трэвором чарующей улыбкой и воздушным поцелуем, выскользнула из лавки прежде, чем он опять начал болтать, и, оглядевшись по сторонам, поспешила в ту же сторону, в которую удалялся темный силуэт.

В очередной раз потеряв его из виду, она свернула следом, на всем ходу, разогнавшись, едва не влетев в застывшую посреди улицы фигуру, стоявшую к ней спиной. Ясно, догадался, - отметила наемница, начав готовить на ходу удобоваримое объяснение,  по какой причине преследовала незнакомца, но тут-то он и повернулся. Наверно, лишь многократное балансирование под взглядом самой Смерти спасло её от позорного вопля или падения  в обморок, что, само собой, обязательно случилось бы с любой мало-мальски приличной барышней от такого зрелища. Но Сианна лишь чуток качнулась назад корпусом, приоткрыв рот в беззвучном: «О!», и вытаращила глаза. Секунда потребовалась ей, чтобы закрыть рот и нацепить на губы фирменную наглую ухмылочку, заодно упершись руками в бока и отставив правую ногу немного в сторону.
- Бабушка, а бабушка, - зазвучал в тишине звонкий, саркастично приправленный обертонами голос, - скажи, а почему у тебя такие большие зубы?  - Детство, проведенное в сказочной петле, приучило воображение к тому, что самый дикий кошмар способен стать реальностью, а в каждой легенде лишь доля выдумки, но, по правде говоря, не овладей Сианной внезапно какая-то бесшабашная дерзость, она бы испугалась. Однако, отступать поздновато, решила она, упрямо мотнув головой, отчего челка свалилась на лицо, закрыв правый глаз, и с вызовом вздернула подбородок. Откуда-то взялась нелепая уверенность в том, что возникшее на дороге чудище не станет атаковать, если не бояться; наверно, с россказней няни… правда, та утверждала, что так себя надо вести с дикими собаками, но… не всё ли равно?  - Слушай, признаю, - она слегка взмахнула  рукой возле лица, откидывая волосы, - ты ужасть какой впечатляющий… и так далее, но вот не стыдно девушек пугать? Я ведь могла и оконфузиться: идешь себе, никого не трогаешь, а тут тебе бац и Серый Волк. Красную Шапочку ищешь, что ли? – приподняв брови, уточнила она заговорщицким шепотом.

Позже, сидя в уютном тепле комнаты в постоялом дворе и потягивая эль из большой деревянной кружки, она, заглянув в себя, убедится: на самом деле страх пришел позже. В тот момент Сианна словно окунулась в позабытое детство, когда они с сестрой часами носились по зачарованному мирку, сотворенному для их забав чародеем. Сколько разных диковинных чудищ бродило по тем сказочным полям и лесам, и со временем почти все они стали воспринимать как нечто свое, родное, вовсе не страшное. Конечно, осознав это, она в жизни никому никогда не признавалась, как перехватило дыхание, заколотилось сердце, едва понимание вытеснило из головы иллюзии; хорохорилась, вспоминая, дескать, подумаешь, великое событие – вампира в подворотне встретить! 

Но все это пришло позже, а пока что Сианна, больше зачарованная, чем напуганная, подпирая бок кулачком, наслаждалась произведенным эффектом; стоил рисков, нечего и спорить! Чудище вытаращилось на неё, шевеля ушами, и проиграло, само того не зная, вступив в диалог.
- Красную Шапочку, - уверенно, будто повествуя о прописных истинах, спокойно сообщила она, с трудом придерживая желание захихикать. – Девочка такая, обожает бабушке через темный лес пирожки носить, - наемница замолчала быстрее, чем планировала, когда Чудище, которое она про себя решила называть именно так, обретя человеческий вид, вдруг шагнуло в её сторону. Не прекращая улыбаться, Сианна с трудом заставила себя не попятиться, продолжая играть в не вовремя затеянную, детскую игру. Собрала все самообладание и еще наглее улыбнулась.
- Да, собственно, не за чем, - пожала женщина плечом с грациозной небрежностью, скорчив гримаску, - скучно было, а тут ты подвернулся. Не каждый так-то день вижу человека, который от серебра шарахается; обычно голыми руками гребут за пазуху, - она, поступая неосознанно, завела левую руку за спину, сжав в кулак, пока правой, опустив к бедру, похлопывала по плотной мягкой ткани облегающих мускулистые ноги штанов.  – Хотя теперь-то вижу, что ты вовсе не человек. Если кусаться не станешь, скажу: приятно познакомиться, я – Ренаведд. – Правая рука, в очередной раз хлопнув по бедру, приподнялась; не долго думая, то ли от обилия глупости в голове, то ли с не выветрившейся настойки или просто ошалев от выплеснувшегося в кровь адреналина, она протянула её раскрытой ладонью навстречу собеседнику.

Отредактировано Сианна (08.04.22 20:37)

Сианна, глядя на собеседника, без всякого притворства в самом деле не видела в нём чудовища, только вовсе не потому, что была так уж толерантна к нечеловеческим расам, а просто из-за того, что редко сталкивалась с их представителями. Её знаний, далеких от ведьмачих, не хватило, чтобы понять: перед ней вампир, и первым, что пришло на ум в момент шока, не просто так стал сказочный образ. С героями сказок она провела много времени, и совсем не важно, что все они лишь плод фантазии и колдовства, для впечатлительного разума ребенка существовали взаправду. Её прищуренный, в попытках лучше видеть того, с кем говорила, взгляд отражал нечто, похожее для знатока на сочувствие: кому, как ни ей, знать, каково быть проклятым, оставаясь в глазах людей чудищем, и в голову опальной княжне не закралась мысль, что записанный ею сгоряча в не совсем обычного, но человека, мужчина от людской расы немыслимо далек.   

А что удивительного? Полным-полно кругом чародеев с гениальными идеями и несоразмерным эго. Если её, пятнадцатилетнюю девицу, только-только вышедшую из детского возраста, со всем пафосным происхождением не пожалели, приговорили к изгнанию и презрению, то сколько еще по миру бродило таких, ставших жертвой? Доходила ж, помнится, до ушей легенда про обращенного в чудовище за какие-то там грешки принца, обреченного оставаться зверем с человечьим разумом, покуда не сыщется девица, что сможет в таком обличье разглядеть душу и полюбить искренне. На язык лезло спросить, за какую выходку наградили клыкастой мордой этого самого Детлаффа, но Сианна по себе понимала: слабовато знакомство для таких откровений.

Зато загадки хватало для того, чтобы заинтересоваться; она прибыла в город не так давно, чтобы успеть увлечься каким-нибудь кавалером, показавшимся занятной штучкой, все выглядели простыми как репа, пока не подвернулся клыкастый. Скуку тут же сдуло: осмысливая идею с проклятьем, Сианна сама в неё уверовала и пожелала выяснить подробности, а для того требовалось лишь простенькое «но»: новая встреча.
-Отлично! – довольно воскликнула она, когда сумела вернуть конечности свободу; пальцы у него были до странности холодные для теплых метиннских ночей.  – Вот и познакомились! – как бы не старалась, в совокупности с решительным, властным тоном любая улыбка на губах выходила нахальной, что, впрочем, только добавляло очарования.  Подбоченись, она, как бы невзначай обдумав, спустя секунду или две добродушно сообщила:
- Ладно, Детлафф, ты уж прости, что я тебя так невежливо вынудила от дел отвлечься. Да и меня, полагаю, друзья ждут… - легкое, почти неприметное движение плеч, поджавшихся к шее и опустившихся сразу же,  - но так как я, вроде, в долгу теперь, а в долгу быть не люблю, то, если вдруг заведет дорога в таверну, что в квартале отсюда, - она нахмурила брови, повертев головой, прежде чем указала в нужную сторону, кажется, «Три толстяка»….  Так вот, если заведет, скажи трактирщику, что тебе от Ренаведд причитается кружка их лучшего эля. Ну, - переступив с ноги на ногу, она пространно махнула рукой, - бывай.  – И, с непринужденной грацией развернувшись на каблуках, с невозмутимым видом двинулась в сторону, немногим раньше указанную, тихонько постукивая набойками о камни, кое-где торчащие из-под грязи, засыпавшей мостовую.

Несколько дней спустя, когда минуло полнолуние, а Сианна, вынужденная с головой погрузиться в поручение Тольмона, напрочь позабыла о недавнем знакомстве, в город пришла сухая жара; круглые сутки духота не спадала, изводя жителей, и, в конце концов, выгнала только что вернувшуюся с поездки верхом и тщетно надеявшуюся отоспаться девушку поближе к реке.  Прохлада, тянувшаяся от мерно стремящихся к море вод, даровала в тени прибрежных деревьев вожделенную свежесть; к удобству Рен, знать брезговала неровным, пахнущим болотиной склоном, а кметам было не до сидения по кустам в разгар трудового дня, лишь редкие счастливцы, расстелив кто собственный сюртук, кто кусок холстины или прямо на траве, делили друг с другом тенистый уголок. 

Раскинув на траве плотный, устойчивый к воде плащ, она расстегнула куртку и развязала ворот рубашки, села, согнув ноги в коленях, и откинулась назад,  с наслаждением потянув затекшие с дороги мышцы и подложив под затылок руку. Стянутые перчатки вместе с наручами небрежно валялись рядом; хотя Сианна почти сразу прикрыла веки, её локоть второй руки словно случайно лег на край перчаток. Пожелай какой дурак их стащить, она бы мгновенно очнулась от дремы, почувствовав движение: с молодых лет бродя по острию опасности, приучаешься спать чутко.

Размеренное журчание перекатывающихся вдоль каменистого бережка волн, звонкое пение птиц, прыгающих в ветвях, и прохлада, охлаждающая разгоряченное солнцем тело, почти сразу начали работать над тем, чтобы погрузить девушку в глубокий, безмятежный сон; как бы она не храбрилась, но измотала все силы, во весь опор проскакав до соседнего города и обратно. Лара, её «боевая подруга», с пристегнутым под нижнюю челюсть трензелем паслась немного в стороне, позвякивая нашитыми на поводья декоративными медными бляшками, и звон тоже был своего рода знаком, что все отлично. Веревка, удерживающая кобылу от далеких прогулок, в два оборота закреплена вокруг дерева, под которым и устроилась хозяйка, положив вторую руку на талию так, чтобы пальцы покоились на эфесе меча.

Зевнув, Сианна сонно взглянула на жующую пожелтевшую кончиками от жары траву Лару и провалилась в долгожданную, такую желанную уставшему организму дрёму.

Наемница понятия не имела, как надолго отключилась; назойливо ржание Лары доносилось как из-под воды, нарушая гармонию сна, но не заставляло подскочить как на пружинке, потому что кобыла обладала существенным недостатков: была отчаянной паникершей. Любая собака, подбежавшая слишком близко, вызывала в ней бурю эмоций, сопровождаемую плясками, звуками и попытками либо убить, либо убежать. К тому же, так хорошо было лежать на свежем воздухе, достаточно прогретом, чтобы не зябнуть, и наслаждаться тишиной природы, ни о чем не думая, что девушка до последнего сопротивлялась необходимости открыть глаза и проверить, есть ли истерикам кобылы серьезная причина.

В конце концов, Лара победила, и хозяйка, предварительно сердито сморщив брови, открыла сонные глаза, поворачивая голову; не считая того, что к их компании внезапно добавился незваный гость, ничего не происходило, и Сианна, возведя очи горе, мысленно обругала дурную скотину. Ладно бы, подошедший вел себя зло, слишком шумно или энергично, но ведь нет, сидел себе человек и на реку смотрел; воды могли быть в единоличной власти хозяина Метинны, но никак не кобылы. И чего орать-то? – сонный, полный свирепого обещания недодать овса вечером, скользнул по кобыле, которая приплясывала в отдалении, и веки почти закрылись, когда, сквозь дрему, наемница вдруг поняла, что её смутило.
- Жара всех согнала к реке, но все же приятнее увидеть лицо знакомое, чем незнакомое, - вновь открыв глаза, насмешливо произнесла она в пространство, не обращаясь ни к кому конкретно, но достаточно громко, чтобы привлечь внимание.  – Хотя, признаться, этак впору удивиться такому совпадению и подумать: а ты меня не преследуешь ли? – Она широко и саркастично улыбнулась, обнажив жемчужные зубки, положив и вторую руку под голову.

При свете дня Сианна окончательно убедилась, что её знакомого трудно назвать красивым: черты лица правильные, пропорциональные, но, что ли, слишком… хищные? Ярко выраженные мимические морщины у рта говорили обычно о любви посмеяться, но она ни разу не видела, чтобы он улыбнулся, зато хмурился постоянно, чем объяснились борозды на лбу и над переносицей; глаза, слегка раскосые, находились так глубоко, что верхнего века почти не видно, а брови нависают над ними, как утес, создавая впечатление очень жестокого взгляда, и это не говоря про синеватые болезненные тени, окружавшие их.

На простолюдина он не похож; дело не в добротно выделанной, качественно пошитой коже сюртука, не в дорогостоящем бардовом бархате камзола, выглядывающем из-под борта, не в искусно отделанной рукояти висевшего на спине мужчины кинжала, а в той ухоженности, отличавшей из толпы кметов. Черные, слегка волнистые, волосы были чистыми, а Сианна по пальцам бы пересчитала посетителей таверны, кто мыл голову хоть раз в неделю.

Будет забавно, если он и в самом деле сынок какого-нибудь короля… или князя, - цинично подумала она, - мало ли у тех недоброжелателей.

- Я пошутила, - прохладно заметила девушка и, почувствовав себя неуютно под пристальным взглядом, села, подтянув ноги и скрестив; как только на неё, случалось, не смотрели, и с неприязнью, и со страхом, и с вожделением, частенько смешанным с злобой, но сейчас она не дала бы определения, что именно отражалось в глазах собеседника, просто стало не себе. Противный липкий холодок, пробежав по спине, уколол прямо в затылок, и никакой радости лежать, бездействуя, не осталось.
- Любишь воду? – переводя тему, вдруг спросила она, завороженным взглядом следя за алмазной дорожкой на гребнях появившихся волн. – Я вот люблю… - обхватив колени руками, она наклонилась, почти ложась на них грудью; так намного удобнее держать равновесие, да и спина не устает от необходимости напрягать мышцы для поддержания красивой осанки, княжне, пусть опальной, не к лицу ссутулиться как старая бабка. Она понятия не имела, о чем думал Детлафф, но так совпало, что мысли о том, как хорошо окунуться, посещали и голову наемницы.
– Но плавать в таких… ммм… больших потоках, -- девушка поморщилась, - боюсь. Помню, - вдруг разоткровенничалась Сианна, и взгляд её, утратив фокусировку, стал размытым, дымчато-серым, обращенным куда-то внутрь себя, - я когда маленькая была, мы частенько сбегали от няньки к реке, особенно летом…. Была сразу за городом такая естественная запруда, бобры постарались, и в жаркие дни заводь нагревалась, помню, вода как парное молоко; скинешь платье и с хохотом туда – бульк! Бегали, плескались, хохотали… и никаких классовых различий не оставалось, равно мокли и вместе обсыхали. В этом особая прелесть детства, наверно, - она приподняла голова, запрокидывая назад и подставляя точеный подбородок пробившемуся сквозь листву ласковому лучу, закрыла веки.  – Деньги, власть, родословная не имеют никакого значения, ни уродства, ни… проклятья, - мелодичный тихий голос заметно дрогнул перед последним словом, но быстро выровнялся.

Летом Боклер был божественно восхитителен: широкие каменные улицы, ровные ряды домов, площади с фонтанами и роскошные кусты роз, куда не глянь. Не сосчитать, сколько раз Сианну ругали за порванное их цепкими шипами платья, когда она, расшалившись, ленилась степенно обойти препятствие по тропинке и ломилась через заросли, дьявольски хохоча; кровавые росчерки на молочно-румяной, покрытой золотинкой загара, нежной коже замечались лишь по возвращению под бдительные очи гувернантки. Её ругали, обвиняли непослушным, отвратительно упрямым ребенком, говорили, что княжне такой быть нельзя; её участь – вырасти благородной, воспитанной девицей, вся задача которой стать хорошей женой будущему князю Туссента, устраивать балы и нарожать кучу ребятишек.

Няня, надо признать, по-своему любила старшую из воспитанниц, но с грустью признавала, что, несмотря на щедро дарованные природой красоту и очарование, последнее, чего от княжны стоит ждать, это покорности перед супругом.  Скорее уж, она согнет его и вывернет по собственному желанию, заставив плясать под жёнину дудку, чем смирится с положением тихой, безропотной княгини; и совсем не важно, каким будет характер её жениха, Сианна слишком несгибаема, когда не согласна с чем-то, её не сломать. Разве что убить….
- Однажды мы пришли, а там…  - она резко мотнула головой, возвращаясь в реальность из недр памяти, - девица одна, в общем, с несчастной любви, говорили, утопилась. Как, кто знает, но всплыла она, вся из себя такая раскрасавица…  навсегда запомнишь. Мы и запомнили…. С тех пор прям оторопь берёт, как одна в воду захожу, приходится страх пересиливать, а какое ж тогда удовольствие от купания? – На лицо вернулась насмешливая гримаска, за которой много лет назад выучилась прятаться от любых чувств, способных послужить против неё в чужих руках.  – Смешно, зна-ааю… - она цинично прокатила звук по языку, фыркнув. – А вы в детстве как развлекались?

Маска напускного цинизма, столько лет исправно служившая ей защитой от любых невзгод, исчезла; серо-голубые глаза с сочувствием посмотрели на Детлаффа, а губы перестали пренебрежительно усмехаться. Как бы не велико было горе, оно не выжгло в ней полностью прежнюю девчушку, хотя родители предпочли вспомнить только плохое, когда решили, что ей не место в семье. Удачно для суда опустив, например, сколько раз она, не брезгуя и не кривя ротика, своими руками промывала ссадины на коленках кметовских ребятишек, отрывая от батистовой сорочки полоски ткани, чтобы перевязать им раны посерьезней, или таскала в подоле с кухни фрукты, сыр и хлеб, чтобы их угостить. Нет, ей это записали в дурные черты, назвав, мягко говоря, склонной к неподобающим связям. Ха! Неподобающим! Как будто сын ремесленника или дочь землепашца воплощение зла, а не народ Туссента; народ, которым ей однажды пришлось бы править.

Они, эти дети, её личная маленькая «шайка», любили свою княжну, не находя свободолюбие, упрямство и категоричность в суждениях грехами, и о них Сианна вспоминала со щемящей сердце теплотой и щиплющей глаза грустью. Помнят ли они о ней, желают ли добра в молитвах, надеются ли, что выжила и нашла свое место под солнцем? О, она хорошо понимала, как детство способно испариться в одночасье, и на личном опыте знала, насколько болезнен процесс смирения с неизбежным; княжна справилась, только возненавидев всех, кого любила когда-то. Когда реальность рушится, нет времени выбирать, как спасаться.
- Мне жаль, - ведомая импульсом сострадания, возникшим откуда-то из неизведанных далей, спрятанных за завесой, выставленной разумом и несгибаемым характером, где бродил призрак маленькой княжны, она деликатно прикоснулась, протянув руку, к предплечью мужчины, и почти сразу же её убрала, задержав на секунду, но успев кротким нажатием пальцев выразить физически свое понимание. И, немного подвинувшись к другому краю расстеленного плаща, приглашающее качнула головой:
- Присаживайся, что ли… ну, если угодно. Один мой… давний друг говаривал, мол, в ногах правды нет, - наемница улыбнулась, заправив за ухо выскользнувшую на лицо прядку косо остриженной длинной челки; когда-то у неё были дивные густые кудри, с которыми всем служанкам хватало баталий после очередного побега княжны, но с тех пор, как Тольмон и его ганза приняли её, их длина не спускалась ниже плеч.  В один из давних, ставших почти дымкой в памяти, вечеров она, оплакивая в последний раз утраченное, с непоколебимой решительностью ножом отмахнула косы и спалила их в костре, дав клятву никогда не позволять кому-то причинять ей душевные страдания.    – Почти пикник, - вдруг засмеялась девушка, неожиданно уловив ассоциацию, - только какой-то неподготовленный: ни напитков, ни закусок. Ладно, - не прекращая хихикать, она махнула рукой перед лицом, - в следующий раз поправим.

«Правильной» княжне полагалось вести себя в соответствии с давно устоявшимся каноном добродетелей для истинной леди, но Сианна, к вящему недовольству всех старших родственников и вельмож, с самого детства отказывалась краснеть, бледнеть, томненько блеять и угрожать упасть в обморок от малейшей грубости, суетно пряча лицо за опахалом. Чего удивительного в том, что во взрослом возрасте в ней этого так и не появилось: будучи в кругу отпетых мерзавцев и головорезов, последнее, до чего стоит додуматься, это ахать и падать оземь без чувств, а потому она укрепила порочные, с точки зрения придворных, качества и реагировала на происходящее вокруг с цинизмом, сарказмом, редким пофигизмом или жестокостью, но никогда не позволяла никому увидеть, задевает ли её случившееся на самом деле.

Потому-то, слегка удивившись, она отреагировала, лишь приподняв дугой левую бровь и недобро прищурив вмиг охладевшие до температур зимнего погреба  серо-голубые глаза; с тех пор, как досточтимые, многоуважаемые, дававшие святые обеты рыцари за пределами чужих взглядов позволяли себе повышать на неё голос и поднимать руку, вымещая собственное дерьмо на беззащитном подростке, она терпеть не могла, если кто-либо пытался на неё давить. Сжавшись как пружина, она посмотрела нарочно прямо в глаза собеседнику: лучше бы тебе на меня не тявкать, дорогуша, - говорил долгий, жесткий взгляд, - я тебе не портовая девка, которая за монетку всё стерпит.
- Ты коней-то осади, - сухо молвила наемница. Оттолкнувшись руками, она встала, растеряв всю негу в настроении, как и желание прохлаждаться. «Заткни пасть, сучка!... -  и глухой удар, нанесенный ладонью в стальной рукавице, опрокинул едва стоявшую на ногах девочку оземь». Словно со стороны, зрителем, она в возникшей в памяти картинке увидела саму себя, испуганную, с лиловыми пятнами синяков на белых полуголых руках; наяву Сианну передернуло от злости. – Не на суде, поди, чтобы за каждое слово оправдываться черт знает перед кем.  – В запале позабыв, что имеет дело не совсем с обычным человеком, она перешла на сарказм, чтобы не поддаться эмоциям, не позволить увидеть, какие чувства в ней вызвало подобное обращение.

Логичнее было просто развернуться и уйти, дав понять, насколько ей неприятно, но бес противоречия уже закусил удила; уйти означало стать той самой леди, которой по статусу положено делать «фи», тогда как в ганзе она славилась именно тем, что так не поступала, всегда готовая лицом к лицу встретить любого врага и ответить за любое сказанное слово, не дрогнув.  Переступив с ноги на ногу и заложив в раздумьях левую руку за спину, она сделала несколько шагов по склону к реке, стараясь в несколько глубоких вдохов унять негодование и успокоиться. Напомнила себе, что не базаре с купцами сцепилась, причина, побудившая её заговорить с этим человеком, была иной, и обидно упустить из рук увлекательную загадку просто потому, что шлея под хвост влетела.

Порыв ветра, налетев с воды, подкинул над головой несколько прядок, выползших из-под ленты, и перебросил на лицо, когда она развернулась, перенеся вес на прямую ногу, стоящую ниже по склону, а вторую согнув в колене и расслабив.
- Вообще я пошутила про пикник, - по прежнему без радушия, но спокойнее прозвучал голос; приходилось говорить громче, потому что ветер уносил звуки в сторону, - странно, что ты этого не понял. И чего взъелся?  - Сианна дернула плечом, скривив губы. – Даже если бы не пошутила, чего такого в том, что куда-то пригласили? Всегда можно отказаться, а не… рычать.

Отредактировано Сианна (20.04.22 00:00)

- Ну вот такие мы, люди, - Сианна демонстративно развела руками; ею овладело внезапное веселье, перебившее прежние настроения, от нелепости происходящего. – Обожаем городить сложные конструкции, - на губах заиграла хулиганская улыбка, заблестели задором глаза; уперев руки в бока, она с вызовом вскинула голову, приосанившись. – Наверно, думаем, что от этого наши речи звучат умнее, чем оно есть на деле. Но я вот что тебе скажу по секрету, - понизив голос, с выражением заправского заговорщика заявила девушка, чуть наклонившись вперед, - частенько сам говорящий не догадывается, какую на самом деле хрень несет. Так что ты не расстраивайся, - расшалившись окончательно, она с размаху шлепнула ладошкой в плечо мужчины, после чего вернула её на пояс, - в следующий раз просто делай многозначительно задумчивый вид, дескать, я вас понял, но выводы какие сделал, не скажу.  Ничто так не провоцирует нас болтать, как чужая хитрозадумчивая рожа в ответ. – Наклонив голову, она лихо подмигнула Детлаффу, улыбнувшись еще шире, и, хихикнув, вернулась к более серьезному выражению лица. – Ладно, хорош болтать. Я, признаться, с дороги порядком утомилась, хочу погреть бока в уютной кровати. Бывай! – короткий взмах пальцами в символическом прощании, и Сианна пошла обратно, на ходу подхватывая с земли плащ и направляясь к дереву, чтобы отвязать кобылу; та, надо заметить, по прежнему держалась от них на всю длину веревки и даже про траву забыла, только жала уши и фыркала, топчась на месте.
- Ой, да ладно тебе, - ласково пожурила её хозяйка, накрутив на локоть веревку и взяв лошадь под уздцы, - трусиха. Пошли домой,  я тебе овса свежего запарю… а-аа, овса ты, значит, хочешь, жа-адина! – заслышав про лакомство, Лара, не прекращая трястись, потянула морду в теплые знакомые ладони, шевеля губой, и девушка, фыркнув в приступе смеха, зашагала к набережной, продолжая как ни в чем не бывало беседовать с животиной, не способной внятно поддержать разговор.  – А ты его заслужила? – Громкое лошадиное ржание. – Даа? Думаешь, я не видела, как ты у меня из сумки сухари таскала,  обжора ненасытная? Помяни мое слово, однажды ни в одну подпругу не влезешь, красотка! – Копыта зацокали по камням, заглушая приглушенное бормотание человека.

Она проспала почти до самого вечера; измученное разъездами тело болело, ныли уставшие мышцы, и вставать совсем не хотелось, да и не было необходимости. Но лежать в темноте, пялясь в потолок, не относилось к числу излюбленных занятий наемницы, привыкшей прятаться от тревожных мыслей, идущих из подсознания, за активной деятельностью любого рода. Она так привыкла бежать от себя самой, что больше не могла остановиться, не начав при этом путаться в паутине из страха и подозрений.

Потянувшись вбок и частично перекатившись к краю кровати, девушка зажгла свечу, робкий огонек которой едва ли успешно разогнал мрак; понадобилось минуты три, прежде чем глаза адаптировались и начали различать очертания предметов. Опустив босые ноги на холодный пол, Сианна поморщилась, мгновенно пробуждаясь от сонной неги кроватного теплы, и, наклонившись, выудила из-под кровати сапоги….
- Тебя тут молодчик один искал, - было первое,  чем трактирщик приветствовал спустившуюся вниз постоялицу. – Мрачный такой, весь в черном, ну чисто ж черт из преисподней, а рожа… - он цокнул языком, закатив глаза, - ну чисто висельник!  - Сианна, без труда вспомнив упомянутую «рожу», прыснула в кулак, проходя мимо присаживаясь за свободный столик.
- Да я зна-аю, - лениво протянула она, зевнув, когда Анри, в ожидании ночного наплыва страдающий бездельем, приволок к столу две кружки пива, тарелку раков и сам плюхнулся напротив. Был у него, по мнению наемницы, один ценный грешок: хуже любой базарной бабы любил языком почесать, становясь хранителем всех сплетен округи.  – Считай, что он меня все равно нашел, - призналась она, когда тот, потягивая холодное пенное, приятно щекочущее язык, начал в подробностях пересказывать, как отваживал посетителя, защищая её, Сианны, честное имя.  И, желая переключить тему, завела разговор о новых поставках вина с Туссента; Анри, несколько недель уже негодовавший с возросших цен, охотно отвлекся, принявшись бурно делиться возмущением: как обнаглели эти купцы!

Крик, раздавшийся с улицы, был такой силы, что пробился сквозь плотно прикрытую дверь трактира, заставив всех немногочисленных посетителей замереть с открытыми ртами и суетно переглянуться. А потом повторился снова, полный такого безумного ужаса, что леденела кровь в жилах; Сианна, чувствуя, как дрожит, вскочила с лавки первой, ринувшись к двери. Вообще-то она не входила в число борцов за справедливость, но когда так кричат, трудно продолжать сидеть в неведении, как ни в чем ни бывало жуя вареных раков.

Это потом она сообразила, что выскочила без оружия, без куртки: в простом дублете поверх сорочки, едва прикрывающем верхнюю часть бедер, обтянутых тонким полотном облегающих стройные ноги штанов. Но в тот момент Сианна позабыла о мерах предосторожности, парализованная проникшим в разум воплем; трактир находился недалеко от набережной и, судя по толпе, с которой она вскоре смешалась, причина таилась там.

Протиснувшись сквозь сгрудившихся зевак, для чего пришлось невежливо поработать локтями, Сианна застыла, от омерзения икнув: возле каменного бортика ограды в нелепой позе лежала красивая молодая девушка, неестественно запрокинув голову. На её шее отвратительно ярко зияли две темные ранки, особенно выделявшиеся на необычайно бледной коже, но вот что интересно, успела беглым взглядом подметить наемница, вокруг не было крови, кроме нескольких пятен на вороте платья. Рядом с жертвой, заламывая руки, раскачивалась в коленопреклоненной позе пожилая женщина, рыдая во весь голос, и сыпала истошными проклятьями. Как будто это когда-то помогала, скептически подумала наемница, поежившись: вид этого трупа почему-то шевелил внутри какие-то потаенные, родом из давно забытых дней, страхи.
- А ну разойдись, чегось зенки вытаращили! – зычный голос стражника всколыхнул толпу, разом попятившуюся назад, и Сианна, не в силах противостоять людскому потоку, только и смогла, что развернуться по ходу движения, чтобы не оступиться и не упасть.
И, не успев сделать и пары шагов, врезалась в кого-то; упершись взглядом в металлическую пряжку, на кожаной полоске сводившей вместе две полочки черного сюртука, под которыми просматривалась красноватого оттенка темная полоса камзола, она смешно свела вместе брови, отчего её лицо приобрело почти детское выражение вселенского недовольства, и подняла глаза выше.
- Ты что, жить без меня не можешь, что под ногами путаешься? – с сердитыми нотками в голосе буркнула она, мгновенно узнав представшее перед ней лицо. Конечно, никакого повода срываться на нем не было, на такой шум разве что не полгорода сбежалось, но Сианна, растревожив старые раны, не особо разбиралась в справедливости. В этот момент до её слуха донеслось чье-то суеверное бормотание:
- Поди, никак кровопийца какой богомерзкий в Метинну явился?
- Ужо ты помолчи, дурак старый, какой тебе кровопийца? Упырь, шо ли?
- Та мобуть и упырь, пошто я знаю? А токмо сам раны то на шее видел, а оно ж любой дурак знает… 
Сианна, против воли слышавшая часть их беседы, порывисто обернулась, бросая взгляд на снующих в явном замешательстве вокруг трупа стражей, и вздрогнула, сжав с силой зубы. В сказки она не слишком верила, но сама мысль о том, что в черте города кто-то подло напал на молодую, практически её ровесницу на вид, девушку, причем не с ножом, не с мечом, а… вот так, как-то в самом деле ненормально, вызывала в ней озноб: злоба смешивалась с инстинктивным страхом и отвращением. По привычке скользнув рукой по поясу и не обнаружив ножен, девушка мысленно обругала коварное любопытство, выкинувшее её на улицу без средств к надежной защите.

Словно и забыв про знакомого, в которого так невежливо влетела, она сделала шаг вбок, с намерением его обойти и поспешила к трактиру, едва не переходя на бег.

с упырями все согласовано XD

Говорят, люди сходят с ума от любви; Сианна не встречала ни одного такого человека, что лишился бы разума под влиянием сердца, любовь слишком легко предают и разменивают, как монету для посещения портовой шлюхи, чтобы та обладала таким влиянием на рассудок. Нет, люди сходят с ума не от любви, но от того, что прячется за ней, тень, сокрытая в тени: страх. Коварный гость, он заходил без приглашения в дома, проникал под кожу и поселялся там, никем не замеченный; отравлял кровь медленно, капля за каплей; серый кардинал , устанавливающий свои законы.

Боялась ли она? Конечно, боялась, еще как боялась, многие вещи заставляли её сражаться с оторопью, сковывающей душу, но у Сианны не было выбора: сражайся или умри. Она не знала людей, которые бы взвалили её робкое, дрожащее сердчишко как ношу и со всей заботой и бережностью несли бы сквозь невзгоды; нет, доверие убивало вернее ненависти, потому что, расслабившись в чужой защите, однажды все равно окажешься на коленях посреди болота, только готова к этому не будешь. О, она знала это чувство: сама не была готова оказаться посреди темного леса, замерзая от холода и едва волоча ноги от голода, когда мамочка и папочка вместе с сестричкой, якобы так любившие её, разжали руки и уронили. До сих пор не понимала, как не разбилась в тот день вдребезги, с высоты святой наивности детской любви грянув о камни предательства. А, может, все же разбилась, окровавленными пальцами сгребая осколки сердца в подобие целого и кое-как залатав их грубой дратвой, но в эти  щели успел заползти страх. Страх предательства стал так силен, что завладел ослабленной юной душой, став фоном всему, что свершал разум; Сианна убедила себя, что единственный способ избежать предательства – всегда предавать первой. Никому нельзя доверять, никому!

И та девушка на мостовой отдала жизнь, потому что кому-то поверила; глупость, за которую необходимо платить, неясно только, почему её расплата так сильно зацепила за живое наемницу. Причина ли в том, что они выглядели ровесницами, или в том, что черные косы, выбившиеся из-под чепца, так напомнила те, что сама остригла много лет назад? Я ведь могла быть на её месте, - думала Сианна, словно во сне наяву добравшись до трактира, погруженная в себя, и бездумно выбрав самый отдаленный стол, почти не освещенный, - что растрепанная девчушка банде головорезов, кроме как не объект для забавы, который не жалко попользовать для развлечений и вышвырнуть подыхать в канаву. Или продать ближайшим работорговцам. Что увидел во мне Тольмон тогда, что запретил обижать? Почему заботился обо мне, учил, как мог, быть жестокой ради выживания? То ли, чего не увидел убийца в этой девушке? Моя жизнь тогда не значила ничего, я была ему никем…, и все же в старом бандите проснулось сострадание, которое не постучалось сегодня к другому душегубу. Говорят, убивать тех, кого не знаешь, легче, только почему тогда чаще всего убивают те, кто нас знает и даже, с их слов, любит?

Поставив руки локтями на стол, она тяжко уронила в подставленные ладони лоб, закрывая глаза. Не нужно было сегодня вспоминать Туссент, - жестко прошлась внезапная мысль, - он всему виной. Я размякла, дала волю эмоциям, которые выпускать зареклась, вот и поплатилась: спеклась, как старый алкоголик после бочки самогона. Теперь опять прочищать себе мозги; как глупо, Сильвия-Анна, чертовски глупо. Ты обещала никогда не вспоминать тех дней, не вспоминать Анну-Генриетту, дом и друзей, не воскрешать в памяти, потому что с ними вернется боль, с ней и слабость, но тебе быть слабой духом категорически нельзя.
- Святой Лебеда! – от голоса, прозвучавшего почти над плечом, она невольно подпрыгнула, роняя ладони на стол и вскидывая голову.  – Опять ты! – прикрыв веки и выдохнув, раздув и спустив щеки, она, точно смирившись, махнула приглашающее рукой. – Ладно, садись… чего уж там. Не потешать же всех этих пьянчужек. – Положив руки на столе одна на другую и скрестив под столом ноги в лодыжках, она громко крикнула в сторону трактирщика:
- Анри, будь любезен, звезда сердца моего, распорядись, чтобы нам принесли эля и… ну, закусить там чего! – после чего повернулась и уставилась на мужчину с выражением: «я вся внимание».

Сианна не торопила; она преспокойно ждала, когда собеседник решит начать, но её поза выдавала определенные эмоции: сцепив руки меж собой и широко расставив локти, она сидела, закинув ногу на ногу, и бесстрастное выражение лица лишь подчеркивало внутреннюю закрытость. Настроения болтать у девушки напрочь отсутствовало, но, видя смятение сидящего напротив, отраженное и в мимике, и жестах, она немного оттаяла, снисходительно относясь к его замешательству. 

Хотелось бы, само собой, польстить себе мыслью, что её очаровательная персона лишила дара внятно мыслить, но опальная княжна, увы, знала цену красоте: высока она лишь тогда, когда за спиной стоит капитал отца и отряд рыцарей, в противном случае привлекательная взгляду дешевка, которая лишь провоцирует каждого встречного схватить, попользовать и выкинуть.  Сколько таких девиц она встречала на пути в трактирах: их лица и тела еще хранили отпечаток былой прелести, которую безжалостно лапали, трахали и били, потому что не наступит никакой ответственности за разнузданность; красота пробуждает зависть и злобу за то, что вызывает сильное влечение, слабость духа и плоти, и когда ничто не мешает выместить их на красоте, люди не скупятся на обнаружение в себе гадких позывов. Сианна это знала не только на примере других. Другое дело, что она, первое время прикрытая Тольмоном и им же обученная, отличалась нравом безумной дикой рыси в момент, когда кто-то пытался применить силу, и скрутить такую прыткую злобную мазель было делом нелегким.

Собеседник, наконец, заговорил, первой же фразой вызвав у девушки невольную симпатию: она всегда с расположением относилась к людям, способным признавать собственные слабости, тем более, перед другими; своего рода демонстрация доверия, что, конечно, лестно, когда ты лицо, занятое не самой располагающей к таким чувствам ремеслом. На губах заиграла тонкая, но прелестная улыбка, однако, Сианна не перебивала, слушая до конца.

Анри лично принес им к столу на подносе две больших кружки темного пенного и миску с вареными раками, весьма, надо заметить, крупными, что порадовало: ковыряться в хитине дольше, чем жевать, она не любила; раздражало. Как говорится, овчинка выделки не стоит.
- Ты угощайся, не сиди столбом, - дружелюбно заметила она, подцепив пальцами одного из раков, - я не жадная, да и беседы под тоскливый взгляд одного, когда второй жует, мне как-то не по нутру.   – Сосредоточив внимание на чистке, она, тем не менее, не замолчала. – Не то, чтобы я испугалась, хотя, признаюсь, прогулки по городу в сумерках, когда рядом упыри снуют, перестают быть привлекательными. А я люблю сумерки, есть в них нечто очаровательное, такое, знаешь, настраивающее на философский лад; думать помогает. Но теперь у меня другой вопрос: почем ты-то знаешь, что упырей здесь нет? На вид, так трупик девицы прям из легенд свалился: бескровный лик, две маленьких ранки на шее.  – Ненадолго подняв глаза, она одарила Детлаффа полным любопытства взглядом.  – Если не кровопийцы, так сказать, кто бы таким образом с человеком обошелся?  - отхлебнув пива, она удовлетворенно зажмурилась на мгновение; насыщенный бархатный вкус приятно заполнил рот, раскрываясь после целой гаммой.

- Врут, - согласилась, кивнув, наемница, сделав еще глоток неспешно, - но, в конце концов, люди тоже хищники, разве нет? -  Она скептически пожала плечом, выуживая нежное, пахнущее характерно, мясцо пальцами из клешни. – А любому хищнику свойственно конкурировать с себе подобными за господство, невозможно здесь существование по принципу «мир, дружба, взаимопонимание», когда на твою территорию забрел чужак… или тебе захотелось завладеть его. Так что подлость и жестокость тоже верное оружие там, где природа лишила острых когтей, длинных зубов и прочих преимуществ.  – Рот перекосила саркастическая усмешка, Сианна бросила беглый взгляд на собеседника, словно напоминая ему, что в курсе некоторых отклонений от нормы.

Детлафф в ответ презрительно скривился – ему труднее всего давалась к пониманию пресловутая подлость, которую люди освоили как меру воздействия в кругу себе – и не только – подобных. Он признавал достоинство лишь честной схватки - лицом к лицу – и не понимал любви обмануть, заманить, подставить. Притвориться другом, чтобы вонзить нож в спину. В его системе мер все было слишком просто для любящих хитро запутанные связи смертных – он не умел играть на два поля и разделять эмоции на множество нитей, используя лишь те из них, что были выгодны.
- Подлость, - с отвращением процедил он сквозь зубы, дернув губой, отчего обнажились краешком клыки, следующие вдоль всего зубного ряда.  – Излюбленное оружие трусов.

- Ну-уу…, – протянула Сианна, - не всегда желание достичь нужных результатов путем наименьших затрат обязательно трусость, скорее, рациональное использование ресурсов и осторожный подход к делу. Я вообще считаю, что в лобовую всегда и везде лезут либо глупцы, либо… - она прикрыла смеющиеся глаза ресницами, - зазнайки, которую слишком много о себе думают. Дескать, посмотрите все, как я силен и отважен, мне всё нипочем.  – Разговор стремительно катился не в ту сторону, в которую должен был идти, но ею овладело зудящее желание поддеть собеседника, чья слишком серьезная физиономия срабатывала как раздражитель. Довольно с неё на сегодня мрачности: крепкий эль начал действовать, растекаясь по телу негой, и хотелось отвлечься от плохого; Сианна, шельмуя словами, понимала, что вышла на скользкую дорожку, ей ведь неизвестно, насколько хорошо с чувством юмора у брюнета, чтобы дошло, что она поддразнивает его, а не всерьез оспаривает мнение.  – Вот, уж извини за пример, но у тебя на лбу написано, что ты – зазнайка.

Лоб вампира сначала вытянулся, потом сморщился. Глубокие морщины прорезали кожу по вертикали, отчетливо выделив выступ надбровных дуг. От этого брови сползли вниз, выгнувшись под острым углом к переносице и сильно нависли над глазницами. Голубые глаза стремительно сменили оттенок, вокруг сузившейся крохотной точки зрачка растеклось серебристое свечение – холодное как наледь. Ямка под нижней губой углубилась, выделяя массивный подбородок. На грани тихого рычания зазвучал низкий голос.
- Ничего у меня нигде не написано. И я пришел сюда не за тем, чтобы выслушивать от людей оскорбления.

Сианна, пребывая благодаря элю в благодушном настроении, готова была на всё реагировать смехом, всё-то её забавляло; подумав, что мужчина готов вспылить, она подалась вперед, накрыв рукой его ладонь.
- Ох, ну и скор же ты, дружочек, на разозлиться, - чувственные губы изогнулись в мягкой улыбке, - мой отец про такое говорит: как бутыль масла у горящего костра.  Успокойся, - она слегка сжала чужие пальцы; жест, призывающий к перемирию. – Не собиралась я тебя оскорблять, но как еще назвать того, кого угощаешь, а он брезгует? – Сияющая в серо-голубых глазах улыбка сглаживала, казалось, всё, чтобы девушка не сказала; с ранних лет острая, порой жестокая на язык княжна избегала серьезных конфликтов с окружением, как и обретала их, лишь за счет того, что её взгляд умел быть непримиримым, отравляя ласковые речи, и теплым, нежным, исправляющим грубые словечки.  – Что до остального, то признаю: ты прав. Совсем необязательно быть нечистью, чтобы убить; но вряд ли причиной тут могла быть ревность или что-то в этом духе, из-за чего чаще достается женскому полу.  – Смех угас, лицо наемницы обрело сосредоточенность.  – Как-то слишком продуманно выглядит, что ли. Допустим, убил кто-то из горожан, но как же тогда он умудрился дотащить тело до набережной, никем не замеченный, и зачем устроил маскарад в виде образа жертвы упыря? Точнее, я понимаю, зачем: напугать людей и сбить со следа. Но вопрос скорее в том, что это требует времени для подготовки, полностью отметая убийство в порыве чувств. Хмм, - убрав руку от Детлаффа, она подперла ею подбородок с видом глубочайшей задумчивости, постукивая пальцами второй по кружке с элем.  – Не нравится мне это, вот что я скажу. Слишком заморочено. Можно было просто выбросить тело в реку, если на то пошло, имитировать утопление: мало ли дур в воду бросается.

написано методом совместного письма

Сианна была не только дерзка, но и хитра, умея виртуозно блефовать и бесстрашно рисковать, а потому никогда не вступала в конфликт с людьми, не будучи уверенной, что они бесполезны, либо же таковы, что их не обмануть ложной вежливостью; в конце концов, никогда не знаешь, каким боком судьба развернется, зачем ссориться гонора ради, если позже, питая к тебе симпатию, человек выйдет необходимой делу помощью. Кто таков этот Детлафф, откуда он и какую выгоду с него взять, она пока что не владела данными, но не спешила с суждениями, припоминая увиденное в подворотне: такое чудовище должно обладать и силой, и скоростью, превосходящими, скажем, её или Рифтора, а если и нет, то одной такой морды перед толпой будет достаточно, чтобы там все поголовно трухнули, наложили в портки и разбежались.

С зверьми Сианна замечательно ладила с детства: их природа много проще людской, руководят инстинкты и примитивные, на них основанные, законы, по бесхитростному поведению животного легко понять, какой была его жизнь, холили его и гладили, щедро кормили, или били, призывая к повиновению силой, дикое оно или привыкло к дому, даже если забыло, где он. Животные не умели притворяться, зато Сильвия-Анна достигла в этом мастерстве верхов; однако, перед ней не совсем животное, слишком взгляд умный и речи складны, пусть не утонченны, а потому требовалась особая осторожность.

Случалось, ей начинало казаться, чувствуя на себе взгляд, что на перекрестке в лесу оказалась нос к носу с лесным хищником: в глубоко посаженных глазах то вспыхивал немой вопрос, то набегал нехороший, пугающий мрак, как будто природное любопытство боролось с инстинктивным призывом уничтожить угрозу. Она не первый раз заметила, что в ответах мужчина обосабливался от людей, подчеркивая «вы, вас», и вдруг начала подозревать, не ошиблась ли, посчитав его проклятым или зачарованным, но человеком. Мозг заработал с бешеной скоростью, перелопачивая все закрома знаний, собранных опытом и чтивом, ныряя в известные легенды и сказания, пытаясь найти зацепку, мог ли кто-то быть похож на человека, разгуливая под солнцем и по городу, кушая человеческую пищу, если опираться на то, что эль все же пил, но человеком при этом не являться.

Оборотень? – пришла первая мысль, но Сианна помнила, будто говорили, что оборотни трансформировались полностью да обязательно в полнолуние. Кто ж еще? – от напряжения её лицо слегка покраснело, взгляд обращен внутрь; она, забывшись, смотрела прямо на собеседника, но вовсе его не видела, он превратился в размытое пятно. На ум упорно лезло отдельной сценкой необычное поведение Лары там, на берегу, которая фыркала, нервничала, старалась уйти в сторонку как можно дальше… от кого? – подумала женщина, хмуря в задумчивости брови, - уж не от него ли?

Кто еще мог быть похож на человека? Вспомнилось тело девушки и слова: «Я уверен, что здесь не было ни упырей, ни каких других кровопийц.». Упырь? То есть, вампир? Да нет, вампиры не ходят под дневным светом, это во всех легендах сказано. Или ходят? Проклятье, почему, когда нужно, я не могу вспомнить ничего толкового из тех бесчисленных книжек о всяких чудищах, которыми няня нас пугала в ночь Саовины?
- Понимаю, - нацепив на губы ласковую улыбку, вернулась она к роли гостеприимной и радушной сударыни, - ты хотел предупредить меня, что никаких пресловутых кровопийц винить в увиденной смерти не стоит, а надобно опасаться кого-то вполне реального и не мистического, кто разгуливает по этим улицам и губит невинных девиц с целью… навести панику? – Чуть прищурив глаза, она временно переключилась на поднятую тему, призадумавшись вслух о ней. – Скрыться от правосудия, переведя подозрения на других? Иная причина? Разбег большой, выбирай – не хочу. Но мне не нравится знать, что по соседству бегает маньяк, аппетит портит и делам мешает, - тут не соврала; в их деле лишняя шумиха и нервозная настороженность перепуганных людей в минус работают.

Выпятив губы трубочкой и постучав по ним пальцем, она несколько секунд молчала, предаваясь размышления; внезапно глаза вспыхнули задорным, немножко бесноватым пламенем, и, почти навалившись на стол, едва не опрокинув несчастных позабытых раков, она, опираясь на локти, почти нос к носу с Детлаффом, с энтузиазмом прошептала:
- Давай объединимся и отловим гаденыша сами, а?

Отредактировано Сианна (25.05.22 09:24)

Тольмон, имевший за плечами солидный опыт самых разных случаев, не раз с печалью подмечал: найденка его, воспитанная с всей отеческой нежностью, на которую наемник, никогда не бывший женатым и детей не имевший, по крайней мере, он о них не знал, выросла с каким-то атрофированным инстинктом самосохранения. Леса, через которые она выбралась к ним на привал, как будто распотрошили душу и собрали заново, позабыв важные части; она лезла с упорством в игры с смертью, летящей походкой стремилась туда, где можно засунуть голову в пасть дракону и усмехнуться всем в лицо: а вы так не осмелитесь! Как будто ей жизненно важно было каждую минуту проверять саму себя на стойкость, доказывая всему миру, что нет ничего, способного напугать или сломить волю Ренаведд; нет ничего, перед чем она бы отступила, даже ради сохранения здоровья или жизни. Стоило ему заметить словом, насколько опасно заигрывать с огнем, следуя известной присказке, девушка, упрямо вздернув нос, заявляла пафосно и дерзко, что в том смысл, либо сгореть, либо спалить всё дотла. Для атамана не лучший принцип, хотя Тольмон вынужден был признать: сам таким был в молодости, когда трава не расти, по-своему сделаю. Пан или пропал. Увы, вздыхал про себя он, лечится только возрастом и опытом.

Если и так, пока что заметных улучшений не происходило: несмотря на то, что Рен вот-вот должно было стукнуть двадцать шесть лет, возраст для человека весьма солидный, ни наглости, ни дерзости, ни сверлящего желания влезть в пекло не убавилось. Нормальные, с точки зрения общества, бабы к таким годочкам уж давно сидели по хатам замужем, рожая очередных детей к взрослеющему выводку, а не в мужских портках с мечом наголо по седлам прыгали задницей; степенные, уважаемые матроны. А она, в самом деле, как обиженный ребенок не уставала биться с ветряными мельницами, будто единственный смысл существования состоял в бессмысленном сражении с призраками.

И куда ты лезешь опять? – Шепнул в подсознании голосом более взрослого человека рассудок, - чего тебе неймется? Черти с ним, с убийцей девки, если он человек, как-нибудь переиграешь, шансы приличные. Но этого ты вообще не знаешь: кто он, откуда и зачем возле тебя ошивается. Люди неспроста держались стороной от неясного, чужеродного, из уст в уста передавали истории о чудовищах, умеющих притворяться людьми, а ты всё игнорируешь. Зачем, Рен? У тебя нет никакого повода для доверия, кроме слова, которого, между прочим, он-то тебе и не давал. Хоть клятву с него возьми, прояви благоразумие, что тебе вреда обязуется не причинять.

Мысль была умной, более чем логичной и здравой, но, разумеется, вместо того, чтобы послушать живущего в подсознании двойника, смотрящего на мир рациональнее, она увлеченно наблюдала за чужой мимикой, пытаясь разгадать загадку собеседника. Привыкший подмечать мелочи взгляд ловил всё больше и больше странностей в нем, на которые не находился однозначный ответ. И, в конце концов, не утерпела, оказавшись нос к носу с мужчиной и получив согласие.
- Тогда на правах компаньона скажи: мне кажется, или у тебя клыков больше двух пар? – выглядела она так, словно полна решимости самостоятельно залезть в рот собеседнику, если тот не удовлетворит любопытства ответом. – Ну, серьезно, интересно же! Покажи, не будь букой.

Как бы человек не говорил, стараясь особо не размыкать губ, некоторые звуки или эмоции все равно обнажали достаточно, чтобы, присмотревшись, заметить края челюстного состава; поскольку она, едва ли не буквально, некоторое время смотрела ему в рот, то не могла не зацепиться взглядом, насколько неровные края, заостренные.

У травоядных животных функциональных клыков нет, за очень редким исключением, вроде кабанов, которых рыцари притаскивали с охоты; зато вот у собак крупные клыки спереди, чтобы хватать и удерживать жертву, а дальше все равно удобные для жевания мяса массивные зубы; примерно так же у людей, только клыки, за ненадобностью, маленькие, невыразительные. И вот зачем существу может понадобиться больше одной пары клыков, допустим, на верхнюю и еще одной на нижнюю челюсти? Нет, поправила себя мысленно Сианна, не так: не зачем, а какому. Вот уж куда применимо во всей красе выражение: палец в рот не клади, - подумала она и тихо хихикнула, не удержавшись.

Отредактировано Сианна (25.05.22 10:13)

Наглость – броня, за которой можно спрятать любые переживания; с её помощью правила мира извращаются, подстраиваются под нужды одному конкретному человеку, а не всем остальным. Но сколько сил уходит на то, чтобы эта броня выковалась и оставалась всегда в идеальном боевом состоянии, кто бы знал! Ей с малых лет талдычили, что проклята, вынуждая чувствовать себя хуже всех детей континента, и это груз, падающий с суровых отцовских губ, запечатываемый материнскими взглядами, прижимал к земле, сбивая на колени; наверно, будь в ней чуть меньше гонора, превратилась бы в затюканную княжну-тихушницу, не смеющую никому слова поперек сказать. Превозмогая горький лед обидных слов, впивающийся в разум, она поняла, что единственный способ не дать себя поработить – атаковать первой; чем сильнее шло давление, тем хлеще выписывала номера. Говорила то, что думала, и делала то, что хотела, откровенно плевала на последствия и вела битву с отцом без права на капитуляцию. Она прослыла дерзкой, наглой и жестокой девицей, и ничуть не смущаясь, гордо вскидывала голову, подтверждая обвинения; что там, за этой броней, никого не интересовало, а Сианна перестала очень давно надеяться, что кто-нибудь поймет. Людям намного приятнее выдумать свою версию событий, чем разбираться в правде, потому что правда у каждого своя.
- И то верно, - лишь дернувшиеся нижние веки выдали её досаду, в остальном же невозмутимая наемница спокойно допила эль, никуда не торопясь и предоставляя собеседнику право обижаться и дуться, сколько влезет.  – Ну, пойдем, - покончив с напитком, отерла ребром большого пальца крохотное пятнышко пены над губой, перемахнула ногами через лавку и встала, - только переоденусь. – На ходу щелчком пальца подкинув монету в сторону хозяина заведения, быстрым шагом пробежала по лестнице наверх….

Узнаваемую издали гостями трактира куртку Сианна сменила, как и прочее, на редко носимый костюм: длинная юбка с разрезом до середины бедра, скрытым в складках, из темно-синего сукна, под ботфорты – вязаные тонкие чулки, чтобы кожу не натереть, а по участку обнаженной части ноги пролегли ремешки запасных ножен, прячущих под юбкой кинжал; сверху они крепились к корсажу, так что не съезжали. Рубашка с простым овальным воротом и жакет. Подумав, она все же опоясалась ремнем, держащем ножны, но накрыла все это широким плащом с свободным большим капюшоном.
- Ну вот, теперь я чисто Фалька, - фыркнула, оглядывая себя, опальная княжна, недовольно поджимая губы. С ее точки зрения костюм должен был быть либо чисто мужской, либо чисто женский, не смешивая, но клинок, висевший на боку, никак в ансамбль городской кокетки не вписывался; без него же Сианна чувствовала себя голой, так что, разозлившись, развязав тесьму, рывком стряхнула с себя юбку. Батистовые трусики в контрасте с мечом и голые ноги в ботфортах выглядели настолько комично, что наемница прыснула.
- О, так и пойду! – разумеется, никуда она так не пошла; просто процесс начался заново, сначала снять, потом надеть. На это раз она решила не мудрить и не пытаться прикинуться простушкой, поэтому под рубашку и жакет, которые остались нетронутыми, натянула брюки из мягкой шерсти, потом вернула ботфорты, ножны на бедро и на пояс. В общем, без прикрас, собиралась дама, конечно, не час, но добрых минут двадцать точно.

Без пышного воротника-стойки её трудно было признать; стянутые в пучок короткие волосы и низкий вырез открывали правильную, точеную линии плеч, переходящую в изящную шею; изогнутый шрам с одной стороны едва заметной белесой полоской змеился по коже.
- Лучше молчи, - проходя мимо Детлаффа, строго заявила она, имея в виду возможные комментарии по поводу скорости сборов, после чего завела руки на ходу назад, уцепила края капюшона плаща и накинула его на голову. Руки, лишенные привычных перчаток, выглядели маленькими и беспомощными, хотя, если присмотреться, отыскивались крохотные шрамы, говорящие о том, что по конечностям наемнице прилетало не раз и не два, причем, что вероятно, большее количество раз еще во время обучения.
Не говоря ни слова, она вышла из трактира, свернув в сторону набережной, на которой был обнаружен труп.