Всё-таки мужчины-dh'oine были очень симпатичными: гораздо более мускулистыми и мужественными, чем большинство эльфов, и именно поэтому в мире было такое множество полуэльфов, а не из-за привлекательности человеческих девушек.

Риенс с размаха засадил кулаком по столешнице и тут же коротко вскрикнул от боли, хватаясь за руку. Массивный стол, что вполне ожидаемо, не пострадал.
— С вами всё в порядке, господин?
Один из стражников, ошивавшихся у его кабинета, смотрел на него с удивлением из приоткрытой двери. Похоже, он стал свидетелем того, как шеф секретной службы подрался со столом и теперь признавал свою безоговорочную капитуляцию перед предметом мебели.
— Да!
Одно короткое слово, а по звуку будто треснул на реке зимний лёд.
Риенс растирал ушибленную руку.
— Прочь. Я хочу побыть один. Мне надо подумать.

Погреб, укрытый заколдованным древом, занялся алым пламенем. Сначала нехотя, осторожно, словно боясь гнева проклятья. А затем его кинжальные языки принялись беспощадно облизывать ствол дерева, плясать на позеленевшей меди петель и засовах.

Заколдованное древо зашумело, засвистело своими ветлами, но всё тщетно. Неповинное ни в чем, обреченное на подобную кончину, оно погибало: неотвратимо, мучительно, стеная от жаркого пламени. Крупные капли сока побежали по гладкому стволу, испаряясь со змеиным шипением.

Костер. Костер, как смысл жизни, и как единственная вещь в существование которой я сейчас твердо верю. Мы с ним вдвоем, смотрим друг на друга и не понимаем, почему так случилось. Здесь должна быть шутка про то, что у меня интеллект, как у головешки, но я этого и не отрицал никогда. Дело-то и не в этом. Иногда охватывает тебя такое чувство, что ты един со всем на свете, а все на этом свете едино с тобой. Будь то обугленная ветка в костре или вон та пролетающая надо мной птица, которая своим криком приветствует хуй знает кого. Меня наверное. Я назвал ее цапля. Цапля улетела и я остался один. За ней пролетело еще две цапли. И раз мы были единым целым, то я наверное сейчас отпустил целых три части себя, три части так подозрительно и ясно похожих на цапель. Та и похуй, я сейчас думаю только о том, чтобы не потух костер.
Вообще-то я проснулся, потому что очень хотел пить. Да вся жажда этих ебучих комаров вокруг не сравнится с моей! Я пошел искать воду или сок, но нашел только бутылку водки. И видит бог, я бы это не писал, реши я вдруг допить это зелье сейчас в одного. Но я что, дурак хлестать водяру в четыре утра, когда я только-только вроде бы выбросил из головы те песни, что я орал перед сном? Дурак, разумеется, но не настолько. И знаете, я больше ничего не хочу. Потому что я при всем желании никогда не достигну уровня обычного сука комара, потому что даже сука комар готов бросить все и сложить голову ради своей цели. А я не способен. И цели у меня нет.
Но костер почему-то мне помогает. Костер от меня ничего не требует, кроме дров. Ему просто нужно кушать, а я — то существо, которое может это кушать обеспечить. Мне не нужно быть хорошим или плохим, смелым, жадным, щедрым или богатым.  Мне не нужно быть блядь никем. И это самое ахуенное чувство.

Зацикленная ненависть, злоба, жажда мести, отчаянный холод, неотвратимо сновавший вокруг, и способность на краткое время контролировать человеческие тела — все это было признаками неупокоенного духа, призрака человека, погибшего при тяжелых или насильственных обстоятельствах и жаждущего отомстить за страдания, пережитые в последние мгновения жизни. Отомстить даже кому-то постороннему, кто не был причастен к этим страданиям и никогда раньше его не знал.

Цири хорошо ощутила на собственной шкуре все, что чувствовал он, этот несчастный человек, неспособный понять, что его жизнь уже завершилась и ему стоит отпустить все тревоги и упокоиться с миром. Она чувствовала, как в ее сердце кипела злость, как билась в висках ее собственная кровь, как крепко рука сжимала рукоять меча, имея четкое намерение пролить кровь чужую.

Медальон у нее отобрали, вероятно, вместе с оружием, но Цири была уверена, что сейчас, в такой непосредственно близости к призраку, овладевшему человеческим телом, он бы плясал дикой пляской. Она сама себе удивлялась, как не заметила его дрожь раньше, не ощутила опасности, и почему не догадалась быстрее, в чем дело. Непрозорливость стоила ей пореза, намятых боков и уязвленной гордости. А ведь могла стоить жизни нескольким людям.

Тиха и красива ночь над столицей империи. Бледная луна льет свой тревожный свет на громады золотых башен, на мощеные площади, на безразличные к плохой погоде статуи древних героев, на Альбу, медленно и угрюмо, как и подобает великой реке, несущую свои темные воды к Великому морю. Кружатся в своем коротком танце столь редкие в этом теплом краю снежинки, с бесхитростностью деревенского дурачка тарабанит дождик. Пустынны городские улочки: стучит подтоком алебарды редкий городской стражник, брезгливо мяукает кот, которому вдруг приспичило прогуляться по мокрой и скользкой черепице покатых домовых крыш. Стоит в тиши и императорский дворец, надменно и величаво возвышаясь над остальным городом. Бродят по лабиринтам из коридоров, лестниц и галерей сонные гвардейцы.

Нет достойного художника, чтобы запечатлел, увековечил эту картину, стоя на одной из легендарных башен. Увы, никто из нескольких дозорных, расположившихся там, на эту ответственную роль не годится. Да и за восторженных наблюдателей им не сойти: спят слуги императоровы, спят, по самый нос надвинув шлемы, и нет им дела до столичных видов.

Рыбные паштеты, рыбные рагу, карпы, щуки, семга, яичницы, домашняя птица, дичь – опустошили все садки и птичьи дворы, переполошили всё море.

Йеннифэр присела рядом с Цири; прямо на землю, подминая подол платья под согнутые ноги. Так она и сидела, смотря на цветы перед ними.
— Ты была права, что не стала топтать их. — сказала она, изучая взглядом разнообразие поляны. — С точки зрения магии, они такие же живые, как и мы — участники вечного обмена сил в природе. Опытный чародей может черпать из них силу, когда она ему нужна, отбирая у живого, и забирая себе. Цветы, трава, деревья — все они наши друзья, которые придут на помощь, когда у тебя не хватает сил на то, чтобы справиться самой.
Глаза Йеннифэр стали грустными. На Содденском Холме не было ни одного живого росточка, а после того, как сражение завершилось, от самом выжженной земли веяло смертью.

Заснул я крепко, крепче, чем следовало. Впрочем, ничего удивительного — я все-таки чародей, а не какое-нибудь божество, и устаю ничуть не меньше и не больше обыкновенного человека. А закончившийся день оказался богатым на разного рода неприятности. Если подумать, то род у них все же был один — женский.

Опыт брал своё, и там, где горячее сердце Цири готово было выпрыгнуть, ища возмездия, ведьмак брал размеренной мудростью. Пустив Плотву по ускользающему следу, Геральт поморщился от неприятной мысли: он становится совсем как Весемир. Того и гляди начнет скрипеть и брюзжать, как Старый Волк, жалуясь на ломоту в костях и подвальную сырость.

Но моё сердце всё-равно обливается кровавыми слезами

Меня зовут Артемий.

Риенс открыл рот. Несколько секунд постоял так, но не проронил ни слова, глядя на осла. Осёл взаимностью не отвечал и вообще не проявлял к своему новому хозяину какого бы то ни было интереса. Животное потянуло сжатые в руке поводья, но даже не обернулось, чтобы узнать, что ограничивает его в движении. Риенс поморщился, в глазах сверкнул свирепый огонёк.

«Мы ещё посмотрим кто кого».