До трактира Цири добралась только к ночи: как собака уставшая, вся измазанная в накерьей крови и том дерьме, из которого мелкие выродки устраивали свои гнезда. Вонь от нее шла знатная — она это и сама чувствовала, но дополнительно убедиться смогла, когда приметила, как неприкрыто воротит от нее нос усатый трактирщик, подскочивший встречать ее у двери.
— Милсдарыня ведьмачка, нельзя! — замахал он руками, не давая пройти. — Нельзя эту херовину…
— Не херовину, а трофей, — перебила его Цири, выпуская из уставших рук тяжеленную башку накера-воина, должную послужить доказательством выполненного контракта.
— Нельзя этот трофей, — повторил трактирщик, — внутрь. У нас тут приличное заведение.
Цири окинула «приличное заведение» тяжелым взглядом: двое пропойц дремали за столом в углу, подавальщица напропалую флиртовала с подозрительного вида мужчиной. Жильцов в трактире, помимо нее не было. Если только никто не поселился, пока она ползала по пещерам, выслеживая клятое чудище и отбиваясь от его мелких собратьев.
— Да кого он тут напугает…  — попыталась уговорить она. — Кину в углу, никто даже и не заметит.
— Не напугать-то может и не напугает, — согласился трактирщик, — но воняет — жуть как. А у нас тут приличное заведение.
«Да не башка это накерья воняет, — хотела сказать Цири, — а я!» — но промолчала. Не хватало еще, чтобы ее не пустили ночевать по этой причине.
— Ну и что мне прикажешь делать? — поинтересовалась она. — Войт ваш уже спит, меня к нему не пустили. На улице оставить не могу — собаки утащат. Сторожить всю ночь, что ли?
Трактирщик задумался. Покрутил пышный ус.
— А если мы его того… — предложил он загадочным тоном, — в погреб? За отдельную плату.
«За отдельную плату. Ну конечно, как же без этого».
— Медяк дам, — предложила она. — Сам донесешь?
— Медяк — по рукам, — кивнул трактирщик, — но неси сама, милсдарыня. Измараться не хочу.
— Ладно, — Цири вздохнула. — Где там твой погреб… И это… в баню можно?
— Погреб слева, как обойдешь здание. А баня не протоплена, поздно уже топить.
Цири вздохнула еще раз.
— А хоть таз с водой можно?
— Будет.

Отволочив накерью башку в погреб и надежно ее там заперев, Цири вернулась в трактир и поднялась в свою комнату, где ее ждал обещанный таз с водой. Вода была холодной, но Цири было плевать. Она сбросила сапоги и перевязь, наспех отмыла с лица и рук кровь и грязь, швырнула в угол пропахшую накерами одежду, обещая себе непременно завтра заняться стиркой, и завалилась в постель.
Сон сковал ее уставшее тело почти мгновенно.
Поначалу она спала спокойно, без сновидений.
А потом в ее сны прокралась вода. И эта вода тоже была холодной.

Ледяная кромка полыньи впивалась в обнаженную кожу предплечий, ладоней и пальцев, вспарывала до крови, вскрывая сосуды. Цири отчаянно цеплялась за край, но неумолимо соскальзывала.
Она хотела кричать, но из ее открытого рта не исходило ни звука, только панические поспешные вдохи. Один, другой, третий — легкие переполнялись холодным воздухом и разрывались от неспособности выдохнуть.
«Нет-нет-нет! Пожалуйста! Помогите, пожалуйста!»
Тонкая рубашка ничуть не защищала ни от острых зубчиков ледяных осколков, ни от холода, пробиравшегося до самых костей. Пальцы скользнули по окровавленному льду в последний раз.
«Пожалуйста!»
Вода накрыла ее с головой. Окутала взор мутноватой, окрашенной красным пеленой.
Хлынула в легкие, вытесняя остатки воздуха, а вместе с ними — последние мгновения жизни.
Свет меркнул в толще воды, ощущение направления пропало. Цири падала и оставалась на месте одновременно.
Тело было тяжелым и неповоротливым, она едва его чувствовала. Не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Ни закрыть глаза, ни открыть рот.
Пузырьки воздуха юрко вздымались ввысь, к поверхности.
Слезы и кровь, истекая из ее тела, смешивались, растворяясь в вездесущей воде.
Сердце все еще оглушительно ухало в ушах и трепыхалось в груди, не желая сдаваться, но Цири знала: все напрасно. Холод и ужас сковали ее разум, оставляя единственную мысль — скоро. Скоро все закончится.

Вздрогнув, Цири проснулась. Ее бил озноб. Во рту чувствовался неприятный привкус.
Она потерла глаза, прогоняя кошмар. Голова была тяжелой, пальцы — льдисто-холодными, а рубашка, в которой она спала, — пропитана потом. Поднялась и подошла к тазу, из которого умывалась перед сном. Первое прикосновение к воде чувствовалось отвратительно, напоминая о сновидении, но, пересилив себя, Цири зачерпнула пригоршню и плеснула себе в лицо.
Помогло мало.
Вернувшись в постель, вместо того, чтобы снова лечь, уселась, скрестив ноги. Склонила голову, отчаянно взлохматила расплетенные волосы. Посетивший ее кошмар волновал и беспокоил.

Многие годы она не видела снов, которые говорили бы ей о чем-то. Все они остались в прошлом, за гранью того события, которое она считала для себя новым началом. Началом жизни, в которой за ней никто не гонялся, никто не жаждал ее силы или власти над ней, в которой она могла поступать так, как хотела.
И вот — этой ночью в ее сны непрошенным гостем из прошлого ворвался новый кошмар. Яркий, реалистичный, пугающий. Она помнила все произошедшее в нем до мельчайших деталей: свой страх, свою боль и свое отчаяние, острые осколки льда, истекающую из тела кровь, всепоглощающий холод неумолимой воды и ужасающую безнадежность.
Он пугал ее не правдоподобностью, даже не пережитым в нем ужасом. Он пугал ее тем, как быстро она смирилась со своей судьбой. Как быстро перестала барахтаться и бороться за свою жизнь. И как покорно ждала смерти.

«Наваждение, глупое наваждение…»
Тряхнув головой, будто это помогло бы отбросить ненужные мысли, Цири поднялась и пошла к окну, распахнула ставни, чтобы впустить в комнату больше свежего воздуха. Мир вокруг начинал сереть — близился рассвет.
Сна уже не было ни в одном глазу. Непродолжительный отдых удивительным образом наполнил силами тело, изрядно вчера изнурившееся после длительного рысканья по пещерам. Или, может, кошмар так взбудоражил ее нервы, что она готова была без оглядки броситься в новый день, лишь бы не возвращаться туда, где он снова сможет настигнуть ее.

Одевшись и кое-как расчесав жаждущие мытья волосы, Цири собрала вещи, небрежно брошенные вчера на пол. Войт наверняка все еще спал, и спешить к нему с отчетом о выполненной работе не стоило усилий. А вот снова попытать счастья с трактирщиком по поводу бани — вполне.
По скрипучим ступенькам она спустилась на первый этаж, держа под мышкой узел с одеждой, нуждавшейся в стирку. Еще с лестницы заметила, что в зале находилось несколько новых посетителей: верно, прибыли ночью, когда она уже спала, или только что, перед рассветом.
Впрочем, люди эти ее ни капельки не заботили.
Все, что ее интересовало, — возможность отмыться от вчерашней грязи. Желательно в очень и очень горячей воде.
[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]

Отредактировано Цири (15.07.20 10:48)

Трактирщик, принимавший новоприбывших гостей, к удивлению Цири, уставшим не выглядел, может совсем слегка сонным, а ведь спал он наверняка меньше нее. Впрочем, вряд ли его этой ночью посещали сны, хоть вполовину такие выматывавшие, как въевшийся в ее память кошмар. Цири зябко повела плечами. По спине, прикрытой одной рубашкой, пробежал холодок — по трактиру, казалось, гулял сквозняк: несся от плохо прикрытой двери до одного из открытых окон на втором этаже.
Медальон в виде головы ощерившейся кошки покачнулся на поясе и мелко задрожал. Но этого Цири не почувствовала.
— Утра доброго, — поприветствовала она трактирщика, добравшись до стойки. Ее утро чувствовалось совсем не добрым, но простая вежливость редко стоила многого, а плоды могла дать богатые.
— Доброго и тебе, милсдарыня, — ответил трактирщик, возвращая любезность. — Рано ты сегодня.
— Не я одна.
Трактирщик пожал плечами, бросил взгляд на компанию, завтракавшую за столом.
— Дела, дела, зарабатывать надо.
Цири молча одобрительно качнула головой. Ей больше нечего было сказать. Нахваливать деловитость хозяина и восхищаться его работой она не имела ни сил, ни привычки. Помолчав, заговорила о том, ради чего к нему и подошла:
— Что там с баней?
— Топим. Если хочешь, можешь сходить хоть сейчас, пока господа кушают, — снова глянул в сторону новоприбывших гостей.
— Чудно, — обрадовалась Цири, предвкушая горячую воду и следовавшую за ней чистоту, телесную и мысленную. — А постирать можно?
Трактирщик кивнул, развернулся в сторону кухни и зычно кликнул:
— Анка!
Из кухни появилась девушка-подавальщица, тоже на диво бодрая и совсем не сонная.
— Снеси к прачке, — сказал ей трактирщик и указал на сверток, который протянула Цири. А потом добавил: — За отдельную плату.
— Само собой…
Цири даже вздыхать не стала, просто выложила мелкую монетку на стойку. И подумала, что стоит ей стираться самой и отучиться от роскоши ночевать в постели под крышей вместо спальника и под открытым небом. Ведьмачьи заработки никак не могли прийти в соответствие с ее княжескими запросами.

Развернувшись на каблуках, она собиралась направиться к выходу, и чуть было не столкнулась с мужчиной, одним из занятой завтраком компании. Тот, вероятно, что-то хотел просить у трактирщика, но был слишком вежливым, чтобы орать через весь зал. Цири двинулась в сторону, чтобы дать дорогу, но мужчина двинулся следом.
Медальон у нее на поясе задергался, но предупреждение об опасности запоздало. Удивиться она не успела, только поднять взгляд к лицу мужчины и увидеть в напряженных и сконцентрированных на ней глазах безбрежную, незамутненную ненависть. Отскочить ей не удалось, только едва повернуться. Острая боль врезалась в бок. С губ сорвался жалобный всхлип.
Разом скрипнули резко отодвигаемые лавки, завтракавшие за столом люди вскочили на ноги, когда Цири, ударив их товарища коленом в пах, толкнула его в плечо, дополнительно выбивая из равновесия. Он застонал, повалился на пол, а она перехватила из его разжавшейся ладони нож, окрашенный ее собственной кровью.
— Что творишь, ведьмачка?! — завопил трактирщик, в ужасе пятясь. — Честного человека зарезать вздумала?
Прижимая локоть к пульсирующему боку, будто так могла унять боль, Цири ошеломленно и затравлено озиралась по сторонам: на трактирщика, на мужчину на полу, на его товарищей.
— Он… первый! Первый напал!
Хотелось, чтобы голос звучал спокойно и уверено, но получалось только тревожно и напряженно. Цири медленно отступала, оценивая, смогут ли ее окружить и сможет ли она прорваться на улицу. А если не сможет прорваться, то удастся ли победить в бою со столькими противниками, и какой ценой. Они не были похожи на наемников, скорее купцы или простые путешественники, даже оружия толкового ни у кого из них не было. У нее, впрочем, тоже — Ласточка осталась наверху в комнате, а злополучный нож и чувствовался, и выглядел как вещь, которую она по доброй воле вряд ли выбрала бы для себя.

— Это его нож! Смотрите сами!
Единственное, пусть и нежеланное оружие полетело на пол, под ноги товарищам нападавшего. Видят боги, Цири не хотела этого боя. Не хотела ничего того, что только что произошло. И не хотела того, что могло бы произойти: смерти. Своей, может быть, достаточно сильно, но значительно больше — чужой.
Неудачливый убийца поднимался с пола, пошатываясь и кривясь. Его товарищи выглядели ошарашенными, но с места не двигались и не хватались за оружие. Они, казалось, тоже боя не хотели и ждали разъяснений.
— Эл?… — подал голос один из них.
— Я…
Мужчина, названный Элом, растерянно глянул на товарищей, будто сам не понимал, что только что произошло. Потом — на Цири, а она, уловив его взгляд, приметила, какие разительные изменения произошли: в его глазах больше не горела та всепоглощающая ненависть и та злоба, что вспыхнула за миг до того, как он попытался ее убить. Он был будто бы совершенно другим человеком.
— Ты одержим? Проклят? — она высказала первое из пришедшего в голову, что могло бы послужить причиной такого поведения. — Если так, я могу помочь. Я ведьмачка…
Эл изменился в лице. Нет, ненависть и злоба не вспыхнули в нем с новой силой, но брови его нахмурились, а щеки заливались краской, выдавая первые признаки зарождающегося гнева. Если и было на нем какое проклятье, говорить об этом прилюдно он не желал.
— Она… — подняв руку в обвинительном жесте, он указал на нее. — Она взяла мой нож…

Цири не стала ждать продолжения и развития, не стала ждать нападения. Все еще зажимая раненный бок, юркнула мимо Эла, рванула к лестнице на второй этаж. По ступенькам взлетела стрелой и остановилась, только когда оказалась в своей комнате за запертой дверью. Через несколько нервных и дерганых шагов остановилась у открытого окна, а потом снова вернулась к двери, оперлась о нее спиной.
Дыхание, сбитое не от краткой пробежки, но от не укладывавшегося в голове происшествия, отдавало болью в боку. Поморщившись, Цири извернулась, чтобы осмотреть рану. В рубахе — второй и теперь единственной, так как первая осталась внизу у подавальщицы, — зиял не слишком ровный разрез, а ткань уже сочно пропиталась кровью. Лезвие, метившее ей в сердце, прошло по касательной, скользнуло по ребрам, вспороло кожу и мышцы. Слишком много вреда не нанесло, но боли от этого было не меньше.

Из коридора послышался топот нескольких пар сапог, сдавленное перешептывание, потом стук в дверь и вздрагивающий голос трактирщика:
— Милсдарыня ведьмачка?… Отопри… пожалуйста.
— Не отопру, — возразила Цири, размышляя, станут ли они ломать дверь. — А если кто сунется без спросу, познакомится с моим мечом. Я не трогала вашего человека. Не знаю, по каким причинам, но он меня ранил. Мне нужен лекарь. Или знахарь. Есть у вас здесь кто?
За дверью снова зашушукались, совещаясь. А Цири тем временем тихо скользнула к кровати, сорвала с постели простынь — вчера та показалась ей достаточно чистой, чтобы сегодня пойти на перевязку. Приведут ли ей лекаря, она не знала, как и не знала, что за причины были у этого Эла нападать на нее, а потом отрицать свое нападение.
Треск разрываемой ткани, кажется, услышали в коридоре, потому что трактирщик тут же завопил, прежде чем ему успели заткнуть рот:
— Это что, моя простынь? Что ты…?!
Тут же в дверь сильно ударили, будто пытались выбить ее плечом.
Цири наспех обмотала лоскут ткани просто поверх рубашки — на первое время хватит. Истечь кровью от такой раны ей не грозило, но и оставлять ее открытой было делом болезненным и опасным. Потом подхватила перевязь с Ласточкой, а сумку с остатками своих нехитрых пожитков выбросила в окно — это сейчас был ее главный путь к отступлению.
Медальон продолжал неистово трястись.
[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]

Отредактировано Цири (15.07.20 10:48)

Окно было для Цири единственным выходом. Единственным приемлемым, ведь сбегая таким образом она смогла бы избежать столкновения с трактирщиком и его новыми постояльцами. Смогла бы избежать ненужного насилия, нового кровопролития. Она не хотела ранить этих людей, хоть они, казалось, хотели ранить ее.
Тяжелый толчок в дверь отдавал в ушах. Импровизированная повязка туго сдавливала ребра. Цири даже подумала, не перестаралась ли и не затруднит ли это передвижение. А потом воздух будто выбили у нее из легких, а сама она словно споткнулась и с головой провалилась в нечто холодное, вязкое, темное.
Взгляд на миг затуманился, звуки притихли, и из памяти яркой вспышкой поднялся утренний сон — в нем ей было так же жутко и безнадежно. По телу зябкой волной пробежала дрожь. Она хотела стряхнуть с себя наваждение — и не смогла. Хотела шагнуть в сторону спасительного окна — то же. Поднять руку к лицу и потереть глаза — и это не удалось.
Тело не слушалось. Тело повиновалось не ей, но кому-то еще. Завладевшей им чужой воле, холодной, вязкой и темной.
Цири чувствовала, как ее собственная рука обнажает меч. Ощущала крепкую хватку ладони на рукояти, напряжение мышц и движение суставов. Осознавала, как ноги шагают в неловкой, непривычной походке. Как резкий пинок, от которого дверь отворилась настежь, отдается мучительным ощущением в раненному боку. И как непреодолимое желание причинить боль заливает сознание.
Не ее это рука держала оружие, не ее ноги несли тело навстречу столкновению, не ее сердце желало мести. Но ее воля могла предотвратить беду.

Она поняла, что победила в схватке за контроль на собственным телом, в тот миг, когда острие клинка стремилось в сторону столпившихся у двери людей, не метя ни в кого конкретно. Едва справляясь с дрожью, из неловкого положения повернула предплечье, отводя меч вниз, на слабых ногах крутнулась в полуобороте, чтобы избежать столкновения по инерции, и ощутила удар под колено.
Со стороны лестницы донесся топот.
— Держите ее!
— Что происходит?!
— Осторожнее!
Еще один удар угодил ей в живот, третий — по ребрам.
— Бейте ее!
— Хватит!
— Что же творится-то?..
Не найдя в себе сил, чтобы подняться, Цири инстинктивно подогнула колени, сворачиваясь калачиком, попыталась прикрыть рукой голову. Она уже не почувствовала, когда и как прекратился этот град пинков и ударов — потеряла сознание.

Первое, что она ощутила, придя в себя, — гладкая, деревянная поверхность под щекой. По положению тела поняла, что сидит, а руки у нее скованы за спиной. Голова немилосердно гудела, перед глазами плясали яркие пятна, в глубине горла гнездилась тошнота.
«Кажется, сотрясение…»
Как только она застонала и попыталась пошевелиться, чья-то уверенная рука совсем не ласково взяла ее за плечо и помогла принять вертикальное положение. Все до единой мышцы тут же заныли от боли, протестуя против такого резкого и неосторожного движения. А в боку закололо. Не в том, что пострадал от ножа, а в другом.
— Наконец-то ты очнулась, милсдарыня ведьмачка.
Еще толком не разлепив глаза, Цири по голосу узнала войта. Того самого, которому так и не дотащила накерью башку.
«А ты наконец-то проснулся, господин войт», — хотела съязвить она, но нашла в себе силы только для того, чтобы удержать свое тело в равновесии и не свалиться тут же с табурета, на котором сидела.
Они находились в том самом небольшом помещении, в котором она с ним встречалась, когда бралась за заказ. Что-то навроде канцелярии этого маленького городка.
— Пить хочешь?
Цири смогла издать только нечленораздельный звук, но войт ее понял. Тут же к ее губам была приложена кружка, наполненная чистой и прохладной водой. Она пила жадно, но после пары глотков резко закашлялась и отвернулась. Отерла мокрый подбородок о плечо, оставляя на и так уже далеко не чистой рубашке новые красные пятна.
— Еще?
Она отрицательно помотала головой. Неосторожное движение отдало болью в голове.
— Хорошо, — поставив кружку на стол, поодаль от Цири, войт, седой и полноватый мужчина, уселся напротив нее, сцепил перед собой пальцы в замок и с любопытством на нее уставился. — Тогда скажи мне, что и зачем ты там натворила в трактире?
Цири медленно наклонила голову в одну сторону, потом в другую, разминая затекшую шею и одновременно оценивая, насколько сильно у нее рябит в глазах, когда она пытается сосредоточить взгляд на сидящем перед ней мужчине. В таком состоянии ей не стоило даже пытаться сбежать с помощью своих способностей — ее путешествия сквозь пространство и время требовали ясности ума и концентрации. Оставалось только журить себя за излишнюю привязанность к своим пожиткам, не давшую ей сбежать таким способом прямо из трактирной комнаты.
— Ничего я не натворила, — наконец буркнула она в ответ.
— Ничего? — войт все еще смотрел на нее с неподдельным интересом.
— Ничего.
— И добрые люди решили тебя поколотить за просто так? Стражники, знаешь ли, едва их от тебя оттащили.
— Стражники?
— Стражники, — войт кивнул и взгляд его на миг метнулся в сторону, где, ранее ею незамеченный, стоял один из парней, которых тут гордо именовали городскими стражниками. — Девчонка-подавальщица прибежала с визгом, что в трактире ведьмачка кого-то убивает.
Цири тяжело вздохнула. Ну конечно, во всем у них была виновата ведьмачка. Стоило ли ожидать другого.
— Так это правда? — уточнил войт, вероятно, расценив ее вздох как подтверждение.
— А ты сам не знаешь?
— Знал бы — не спрашивал бы.
— Ой ли…  — фыркнула Цири и покачнулась на табурете. Голова тут же пошла кругом.
— Послушай меня, девушка, — любопытство исчезло из глаз войта, осталась только серьезность. Его кустистые седые брови нахмурились, а полноватое лицо напряглось. — Я тут с тобой не в игры играю. Я пытаюсь понять, что произошло. Мне, знаешь ли, уже предлагали повесить тебя, да и дело с концом. Да вот только волнует меня в этой истории тот момент, что подавальщица орала, что ты кого-то убиваешь, а свежее ранение, — он указал на ее наскоро сооруженную повязку, почти насквозь пропитанную кровью, — только у тебя.
Долгих пару мгновений Цири смотрела на войта.
В трактире она болью по собственной шкуре почувствовала, как отношение к ней окружающих может измениться на прямо противоположное в один-единственный миг. Ушлый, но дружелюбный трактирщик тут же поверил, что она виновата в агрессии против мирного человека. Так же поступили и спутники напавшего на нее мужчины. Люди спешили с выводами и готовы были скорее думать, что ведьмачка взбесилась, чем искать другие причины. А том, какие тут могли быть причины, она после происшествия в комнате имела более чем четкое представление.
И вот сейчас войт, услышав выводы одной стороны, хотел слышать и ее версию. Не повод ли для удивления и восхищения человеком, который не желал принимать поспешных решений?
— Цири, — она шмыгнула носом: в левой ноздре что-то мешало дышать, возможно, присохшая кровь.
— Что, прости?
— Меня зовут Цири.
Ее редко спрашивали об имени, ограничиваясь простым «ведьмачка» или «милсдарыня», если хотели казаться повежливее.
— Хорошо, Цири, — кивнул войт. — Так я тебя слушаю?
[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]

Отредактировано Цири (15.07.20 10:48)

Войт внимательно и выжидающе смотрел на Цири. Она медлила, мысленно пытаясь сложить всю историю так, чтобы слушатель поверил ее рассказу и не счел ее умалишенной или обманщицей. И хотя этот слушатель и так готов был ей верить или, по крайней мере, хотел разобраться в случившемся, задача перед ней стояла нелегкая. Ей и самой сложно было поверить.
В горле першило от заново начавшей мучить жажды. Цири облизала пересохшие губы и подумала, что еще пара глотков воды не помешала бы. Но кружка стояла так далеко, а руки у нее все еще были скованы — войт, может, и хотел ей доверять, но не настолько, чтобы дать ей свободу. Просить же казалось странным и неуместным, будто она, побитая и скованная, запятнала бы свою гордость такой просьбой.
Гордость, черта бывшей княжны, пережившая многие беды и страдания вместе со своей носительницей, но так и не изжившая себя, была мерилом многих ее поступков. И переступать через нее — и через себя — ей порой было так тяжело, что она соглашалась терпеть лишения, лишь бы не просить, не унижаться. Я возьму то, что мне должны дать, считала она, и то, что хотят мне дать, но выпрашивать никогда не стану.
И она, хоть и хотела пить, промолчала. Жажда была не смертельной.

Стражник, до того момента безмолвно отиравшийся в углу, пошевелился, двинулся к столу. У Цири мелькнула невероятная мысль, что он каким-то образом догадался о ее желании и решил помочь, но она ее сразу же прогнала: глупости какие — обычному человеку никак не понять, о чем думает другой. А потом, через краткий миг после того, как оказался рядом, ничего не сказав, он перво-наперво безжалостно ударил войта головой о стол.
Встрепенувшись, Цири неловко вскочила с места, ножки табурета под ней визгливо царапнули по полу, боль от резкого движения отдалась во всем теле, особенно же в обоих боках — изрезанном лезвием и том, где от смачных пинков наверняка образовался огромный кровоподтек. В глазах потемнело, потом посветлело, и яркость медленно перетекла в пляшущие цветные пятна.
Перед рассредоточенным взглядом все плыло, голова кружилась, а ноги подкашивались. Она тревожно глянула на войта, упавшего на пол, как безвольный куль с зерном, — он, казалось, был жив, хоть свежие капли крови на столешнице и принадлежали ему. А стражник, доселе молчавший и не спускавший с Цири наполненных злостью глаз, заговорил. Его голос заскрежетал по слуху своей чуждостью и нечеловечностью, заставил почувствовать пробежавший по спине мерзенький холодок.
Она не слышала этого голоса раньше, но уже видела этот взгляд, это бескрайнее море ненависти. Тот мужчина, что напал на нее в общем зале трактира, смотрел точно так же. Так, будто она была его кровным, смертным врагом, которому он всей душой жаждал отплатить за обиду, и единственная цена, которую он принимал, — ее смерть.

Зацикленная ненависть, злоба, жажда мести, отчаянный холод, неотвратимо сновавший вокруг, и способность на краткое время контролировать человеческие тела — все это было признаками неупокоенного духа, призрака человека, погибшего при тяжелых или насильственных обстоятельствах и жаждущего отомстить за страдания, пережитые в последние мгновения жизни. Отомстить даже кому-то постороннему, кто не был причастен к этим страданиям и никогда раньше его не знал.
Цири хорошо ощутила на собственной шкуре все, что чувствовал он, этот несчастный человек, неспособный понять, что его жизнь уже завершилась и ему стоит отпустить все тревоги и упокоиться с миром. Она чувствовала, как в ее сердце кипела злость, как билась в висках ее собственная кровь, как крепко рука сжимала рукоять меча, имея четкое намерение пролить кровь чужую.
Медальон у нее отобрали, вероятно, вместе с оружием, но Цири была уверена, что сейчас, в такой непосредственно близости к призраку, овладевшему человеческим телом, он бы плясал дикой пляской. Она сама себе удивлялась, как не заметила его дрожь раньше, не ощутила опасности, и почему не догадалась быстрее, в чем дело. Непрозорливость стоила ей пореза, намятых боков и уязвленной гордости. А ведь могла стоить жизни нескольким людям.

Одержимый мстительным духом стражник обнажил меч, занес его для удара, и Цири поняла, что выбор у нее небольшой: руки у нее все еще были скованы за спиной, помощи от войта ждать не стоило, осталась только надежда на силу воли человека, подавленную чужой злобой. Он мог бороться, как боролась она, и победить, если бы только можно было дать ему больше времени. И за это время самой не стать жертвой. И не причинить никому вреда.
Она напружинилась, заставила себя прыгнуть на ватных ногах, оттолкнулась от табурета и, избегая замашистого удара, оказалась на столе. Кружка звякнула, переворачиваясь и проливая остатки воды на столешницу. Цири прыгнула снова, метя мимо лежащего без чувств войта, но ноги ее подвели на этот раз: лодыжка неловко подвернулась. Не имея возможности без помощи рук восстановить равновесие, она повалилась на пол с приглушенным стоном, вызванным пронзившей все тело болью. Тут же попыталась извернуться и подняться, но только неловко, будто толстая гусеница, перекатилась на другой бок.
— Постой! — подавив очередной болезненный стон, крикнула она одержимому, но обращалась к тому, кто как марионетку водил его тело. — Остановись! Послушай меня. Я не виновата в твоих страданиях. И этот человек не виноват. Отпусти его. Я ведьмачка, я смогу с тобой говорить и так, если ты захочешь мне показаться. И, обещаю тебе, я найду виновного в твоей смерти. Он заплатит, как и полагается, по закону.
Речь ее была торопливой, совсем не такой уверенной, какой должна быть речь человека, предлагающего дельное решение проблемы, выгодное для всех. Но и положение ее было совершенно не то, в котором может найти себя человек, предлагающий решения: все еще на полу, все еще скованная, с тошнотой в горле и цветными кругами перед глазами, но готовая уклоняться и защищаться. И любой ценой сохранить жизнь невинного, ставшего орудием мстительного призрака.
[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]

Отредактировано Цири (15.07.20 10:47)

Призрак ее услышал. Цири это поняла по тому, как замер одержимый им человек. Будто внимательно прислушивался к тихому шороху мыши под полом или к далеким-далеким раскатам грома. Он так стоял всего пару мгновений, но казалось, что она добилась успеха: сумела до него достучаться, уговорить умерить свой гнев.
А потом он улыбнулся. Так, как улыбается сама смерть. Черты его лица исказились, глаза полыхнули — в них плескались теперь не только злоба и ненависть, но что-то новое, что-то потустороннее. Новая обретенная сила, которой до сего времени ему не хватало, чтобы чуть дольше остаться в теле того бедняги с ножом, чтобы еще на пару мгновений задержаться в ее собственном теле.
Его голос зазвучал снова, тихим зловещим шорохом зашелестел, застелился по комнате, быстрым ядом проникая в самую душу. Цири беспомощно наблюдала за его размеренными, нарочито медленными движениями, сама не решаясь пошевелить ни рукой, ни ногой. Она хотела спасти этого человека. Она хотела помочь неупокоенной душе уйти с миром. И видела, что ошибалась: сам он этого не хотел.
Не звучали слова угрозы, но все о ней говорило: его ледяной тон, его нечеловечески жгучий взгляд, его прикосновение к груди стражника, там, где находится сердце. Мог бы он вырвать ему сердце? Или проткнуть мечом горло? Что еще он мог сделать, лишь бы не дать ей его спасти?

Человек дернулся, меч из его рук выпал, глухо звякнув о пол, сам он покачнулся, потеряв равновесие. Цири вздрогнула, напряглась для отчаянного рывка, но смогла только сесть, зашипев от боли, и снова упала. Она знала, что это значило: призрак покинул тело. И прекрасно себе представляла, что сейчас чувствует человек, как он растерян, испуган, беспомощен, неспособен объять разумом произошедшее.
«Уходи! Убегай прочь!» — хотела крикнуть она, но иссушенный жаждой язык прилип к небу. Невесть откуда взявшийся холод окутал ее, вызывая дрожь во всем теле и пуская неисчислимые орды мурашек по коже — по рукам, по спине, по шее. Горло сжалось в спазме от распростершегося перед дней зрелища.
Никогда она не боялась призраков, как не боялась и прочих чудовищ, материальных ли, или нематериальных. В конце концов, она была и всегда будет ведьмачкой — той, кто хорошо усвоил, что из себя эти чудовища представляют и как их уничтожить. Но никогда прежде не доводилось ей видеть ни чудовища, ни призрака, которого она знала при жизни.
Этот призрак был ей знаком.
Видела его всего трижды, но хорошенько запомнила: его злое и высокомерное лицо с пятном от ожога на щеке, когда он тянулся к ней, запрыгнувшей на подоконник одной из башенок Локсии; его высокий, забеленный мукой силуэт в деревеньке у реки, когда он издевательским тоном рассказывал ей, что сделал с Йеннифэр; его дрожащий голос над тонким ноябрьским льдом озера Тарн Мира, когда он, озябший и мокрый, трясясь и цепляясь что есть сил за край полыньи, молил о пощаде.
Но пощады она не знала.

— Р-риенс…
Поперхнулась воздухом, одновременно пытаясь жадно вдохнуть и выплюнуть его имя. Он выглядел почти так же, как тогда, в тот последний раз. Почти что бесцветный, но в каждой черте, в каждой складке одежды подсвеченный призрачным светом. Под глазами и во впадинах щек у него пролегали глубокие, темные тени, а в глазах полыхал холодный, холодный огонь. Цири чувствовала, как яростно этот огонь тянется к ней, к ее теплу, к ее животрепещущему сердцу, чтобы навек погасить в ней жизнь.
— Ты… нет!
С натужным стоном она перевернулась в очередной раз, теперь уже поднялась на колени. Надтреснутые ребра гудели, так и не узнавшая покоя рана полыхала болью.
— Не может… не может быть…
Все складывалось в голове, капля за каплей, фрагмент за фрагментом.
Тот предутренний кошмар, в котором она тонула в ледяной воде, — последнее, что он пережил в своей жизни. Безнадежно барахтавшийся и жадно хватавшийся за последний шанс выжить, беспомощно уходящий на дно, когда легкие наполнялись водой вместо воздуха, а воздух вместе с жизнью уплывал мелкими пузырьками прочь.
Тот человек с ненавидящим взглядом и ножом в руке — первая его попытка ей отомстить, слишком краткая и неудачная, отозвавшаяся лишь слабым, несмертельным порезом. А потом вторая — она сама и ее меч, направленный на пока еще ни в чем неповинных людей. Злоба и жажда убийства, полыхавшая в ее одержимом теле. Все это был он и его стремление навредить ей, навредить через нее другим.
И теперь — это. Войт, все еще без сознания. Ошарашенный стражник, неспособный после пережитого собраться с силами и хотя бы выпрямиться. И она, на полу, на коленях, со скованными руками, с лихорадочным блеском в глазах и тяжелым, сбитым дыханием.

— Н-нет!
Цири судорожно вдохнула.
Отравленный призрачной пыльцой воздух ринулся в легкие, будто обдал их холодной водой. Положившись на свой нехитрый опыт и стремление разумно решать проблемы, она правильно догадалась, чего он хотел, — мести. И обещала ему желаемое. Месть и правосудие.
Снова вдохнула. Воздуха безнадежно не хватало.
Давая то обещание, она не представляла, что говорит с тем, в чьей смерти виновата сама, что это она станет той, кого будут судить. Кого он станет судить по своему усмотрению.
Вдохнула еще раз, с жалким всхлипом.
Легкие натужно раздались, грудная клетка заныла каждым ребром, каждым ушибом. Было больно вдыхать, а не вдыхать не получалось — она все еще задыхалась так, будто глотала вместо воздуха воду.
«Почему я не могу выдохнуть?!»
Капельки слез выступили на глазах, еще несколько судорожных и болезненных вдохов сотрясли легкие, а потом все вокруг поплыло. Призрачный силуэт с жестокой ухмылкой, молодой стражник, ухватившийся за край стола, и старик на полу.
С яростным криком Цири рванулась прочь сквозь пространство. Не сосредотачиваясь, не ища точку, в которую желала попасть. Просто. Куда-то. Куда-то подальше от этого места, от призрака из прошлого и от раздиравшей грудь боли. Пусть лучше ее размозжит об острейший и безразличнейший край Спирали, чем это…

Не умерла, не разбилась, не потерялась.
Лицом почувствовала прохладные стебельки травы, щекотавшие кожу. Вдохнула пару раз их едва уловимый запах, смешанный с ароматом прелой листвы и земли, а потом с облегчением выдохнула. Осторожно вдохнула и выдохнула тяжелый и жаркий воздух еще раз, проверяя, не вернется ли то жуткое ощущение его нехватки.
Натужно охая и скрежеща зубами, перевернулась на спину, чтобы увидеть окружавший ее лесок и в вышине, в просвете между деревьями, на сероватом предрассветном или, может быть, послезакатном небе две луны — большую и маленькую. Место было знакомым. Где-то там, за леском простирались вересковые пустоши, невидимые с того места, где она находилась.
Слезы снова затуманили взгляд.
Цири перевернулась на бок, свернулась калачиком, насколько позволяли скованные за спиной руки, и зарыдала.

После, наплакавшись вдоволь, она поднялась, превозмогая усталость в изможденном и побитом теле. Отчаянно стремясь убежать, она чудом оказалась в том самом мире, где они с Коньком отдыхали на пустынном вересковье. Место всегда было для нее безопасным, раньше здесь ничего плохого не случалось, но это не значило, что стоило продолжать лежать и лить слезы.
Освободить руки оказалось сложной, но посильной задачей. Сбросив наконец-то опостылевшие оковы, Цири со злостью зашвырнула их подальше в лес, тут же пожалев о неосторожном резком движении: ребра откликнулись ноющей болью. С порезом на боку дела обстояли не лучше — сооруженная из обрывков простыни перевязка вся насквозь пропиталась свежей кровью.
Голова все еще кружилась и гудела, в глазах ясности не было, но Цири понимала, что оставаться здесь надолго нельзя. Понимала, что смалодушничала, сбежав от жаждущего ее смерти призрака и оставив ему на растерзание двух, а может и более, беззащитных людей. Понимала, что обязана вернуться и разобраться с ним.
Призраки — ведьмачья работа. Защита людей от чудовищ — ведьмачья работа.
Ответ за свои прошлые действия — личное дело.

Отыскать тот самый городишко, из которого сбежала совсем недавно, было трудно. Не отпускавшее головокружение и ломота во всем теле сосредоточиться не помогали. И все же, Цири это удалось. Вот только оказалась она не в знакомом трактире, в котором провела почти два дня, и не в канцелярии, откуда непосредственно и сбежала, а посреди городской площади, напугав своим внезапным появлением прохожих.
— Войт? Где ваш войт? — прохрипела она, падая на колени.
Мысль о том, что призрак мог разделаться со стариком после ее трусливого побега, жгла в глубине груди не хуже разбередившейся раны на боку.
Какая-то сердобольная женщина помогла ей встать. А потом подоспевшие стражники, угрюмо косясь, провели ее к войту. Сковывать ей руки сызнова никто не пытался.

—Уходи, — сказал войт. — Забирай свои деньги за накера, свои вещи, и уходи.
Цири молча сидела на том самом табурете в канцелярии, на этот раз не стесненная путами, и смотрела на него из-под полуприкрытых, припухших от недавних слез век. На лбу у него красовался синяк от удара, а нос был похож на сливу — распухший и фиолетовый.
— Штепан все… слышал.
Войт неловко прокашлялся, поерзал на своем стуле и отвел взгляд.
Штепан — так, вероятно, звали того стражника. Слышать тот разговор он не мог, потому что не мог видеть призрака. А те несколько едва ли членораздельных возгласов, что срывались с ее губ, вряд ли могли ему о чем-то сказать. Но он мог почувствовать, осознать, как осознавала она, пока призрак владел ее телом, что им движет, чего он хочет. И ведь для него это было далеко не пара мгновений, а целая вечность, как показалось ей.
— Этот твой призрак… — слово прозвучало так, будто было для него неудобным и чуждым. — Ему нужна ты. Если уйдешь, он уйдет за тобой. А мои люди останутся в безопасности.
Прогоняя ее, войт пытался сам себя оправдать. Цири не могла винить его, не должна была винить. В конце концов, ответственность в сложившейся ситуации лежала целиком на ней.
Стиснув зубы и подавляя болезненный вздох, она поднялась. Молча забрала со стола мешочек с монетами и свой ведьмачий медальон, прохладный, гладкий и совершенно недвижимый. Значит, призрака радом не было.
— Лекарь тебя осмотрит и подлатает, — запоздало бросил ей в спину войт, — но сразу же после этого уходи.
Цири замерла у порога.
«К херам собачьим твоего лекаря, жалкий, неблагодарный трус! К херам твой городишко и твоих глупых людей!»
— Спасибо, — обернувшись, выдавила она из себя.

Остановилась Цири где-то в версте от города. Выбрала место вдалеке от дороги, посреди невысоких, покрытых травой холмов. Отпустила Кэльпи свободно пастись. Знала, что лошадка от нее никуда не сбежит.
Потом развела небольшой костерок. Ни в тепле, ни в свете она пока не нуждалась — солнце все еще плыло по небосводу, хоть и давненько перевалило за высшую ступень, на которую могло взобраться поздней весной. У костерка было другое предназначение.
Усаживаясь, потерла туго перебинтованные ребра. Лекарь, конечно же, говорил, что порез, ушибы и легкое сотрясение требуют нескольких спокойных дней в постели. Но у Цири этих нескольких дней не было. Да и постели, по сути, тоже.
Отпив горького снадобья из склянки, выданной лекарем, она устроилась поудобнее пред костром, скрестила ноги, на коленях уложила Ласточку, ласково и осторожно провела пальцами по испещренном рунами лезвию. Потом коснулась медальона на шее — теперь, решила она, он всегда будет здесь, ближе к груди, чтобы больше никогда не пропустить его предупреждение.
Медальон мелко дрожал. Значит, призрак, возможно, был где-то рядом.
— Риенс! — позвала она, и на этот раз ее голос не дрогнул, дыхание не сбилось. — Я знаю, ты здесь, выходи!
Ему ничего не стоило снова вселиться в нее. Или в кого-то из тех глупых горожан, которых так настойчиво пытался защитить войт. Вселиться и заставить прийти сюда, снова вступить с ней бой. И ничего не стоило просто явиться ей в своей истинной, призрачной форме.
— Ты хотел отплатить мне? Так вот она — я. Здесь. Жду. Приходи.
Она знала, что даже в таком виде он способен ей здорово навредить. А она ему — не так чтоб сильно, разве только развеять, прогнать на какое-то время. Но этого будет достаточно для того, чтобы решить проблему и упокоить его навечно.
Медальон продолжал дрожать, но призрак не показывался. Цири прикрыла глаза, погрузилась в ожидание. Может, она ошиблась, и он предупреждал о чем-то другом? Или ее слов было недостаточно, чтобы заставить его проявиться?
— Как тебе было там? — тихим, напряженным голосом спросила она, все еще не открывая глаз. — Там, под водой, в холодной, безликой тьме? Без возможности просто вдохнуть. С осознанием, что это конец.
Из глубины памяти поднимались воспоминания о том дне и о собственном сне. О том, как она сама безнадежно быстро шла на дно, и как он, пронзительно вскрикнув в последний раз, погрузился с головой в ледяную воду, когда острейшие лезвия ее коньков взрезали кожу и мышцы, рассекли тонкие косточки пальцев.
— Боли уже не чувствовал, правда? — подавив тошноту, подкатившую к горлу, почти прошептала она. И теперь ее голос подрагивал от напряжения. — Только ужас, только страх, только отчаяние.
Медальон на груди дико плясал.
[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]

Она почувствовала его присутствие до того, как услышала его голос. До того, как дикий, раздирающий душу призрачный вопль распростерся над умиротворенными зелеными холмами. Подобный этому вопль, полный нечеловеческой тоски и отчаяния, она слышала годы назад, в ночь Саовины. Так на болотах рядом с Дун Даром выла призрачная беанн’ши, эльфья упырица, предвещая чью-то близкую смерть.
«Кто-то и правда скоро умрет».
Цири открыла глаза.
Риенс стоял перед ней, по ту сторону костерка, и его бесцветные очертания дрожали в нагретом пламенем воздухе. Или, может быть, это он сам весь трясся от пожиравшего его гнева. Цири видела в его призрачном взгляде всю ту ненависть, концентрированную, не размытую призмой чужого, человеческого и живого взгляда, всю ту боль, которую он хотел излить на нее.
«Знаю, — мысленно соглашалась она и оставалась недвижимой, только уставшими глазами следила за каждым его движением. — Ты мне все показал».
Дал почувствовать то, что чувствовал тогда сам. Холод, мрак, безнадежность.
И что-то еще.
Тот сон, сплетенный в ее сознании его призрачными пальцами, был лишь отголоском, блеклой копией того, что на самом деле произошло с ним. Ей было страшно, ее раздирало отчаяние, ужас предстоящей смерти сжигал сознание. Но она проснулась и оказалась жива. А он — умер.
Умер и вернулся рассказать ей об этом.
Сдавленный яростью голос бестелесного и неживого создания разрывал все преграды, выстроенные в душе за годы скитаний. Он кричал и хрипел, обвинял, упрекал, Цири же слышала только тот его дрожащий и охрипший от страха голос, стелившийся над непреклонным и беспристрастным льдом озера Тарн Мира.
Ее сердце тогда само было подобно осколку льда с заключенным в центре него холодным огнем жажды мщения. Ей неведомы были сомнения и сожаления, ее не терзала боль утраты. Все ее естество сосредотачивалось на единой цели: уничтожить зло.
И зло истекало кровью из перерезанных глоток, окрашивало яркими пятнами снег под ее ногами, умирало. И молило о милосердии, мокрыми пальцами цепляясь за скользкий лед. О справедливости. О спасении. О прощении.
«Вот твоя справедливость, — думала она тогда, мчась по поверхности озера наперегонки с ветром. — Получи искру надежды, а потом познай боль и ужас, которые знали другие от твоих рук. И умри, как собака, как новорожденный щенок, немилосердной человеческой рукой брошенный в прорубь!»
И он умер.
А она устремилась дальше, пошла по предназначенному ей пути. И только через время, через очень долгое время почувствовала, как растаяла та уверенность в правоте собственных действий, как из-под застывшей корки безразличия и самообмана тот огонек, питавший когда-то ее ненависть, пробивался новым чувством: сожалением.
«Я не хотела этого! Не хотела твоих страданий и страха! Не хотела тебя убивать… вот так!»
Слова рвались с языка, но вязли в горле. Пальцы крепко вцепились в рукоять меча.
Она лгала себе: тогда она хотела, горела неистовым желанием видеть чужую смерть, чужую казнь от ее собственной руки. Упивалась зрелищем поверженных тел на снегу и еще одного — живого, тщетно барахтавшегося и скулящего о пощаде.
Совершенное в порыве самоуверенного заблуждения в том, что она имеет право судить и карать, решительно и жестоко, было точно таким же преступлением. А сама она была точно таким же злом. Тем, которому следовало валяться в грязи у ног низвергнувшего его героя и истекать кровью. Тем, которому следовало умереть.
— Хватит.
Цири медленно поднялась. По телу, надолго застывшему в умиротворенном ожидании, снова прокатилась волна усталости и ноющей ломоты.
Хватит думать. Хватит говорить. Хватить ждать.
Она выжидала долго, слишком долго, безвольно и обреченно давая ему возможность рушить ее равновесие, вновь запускать холодные пальцы ей в душу и теперь уже вызывать не смутные сновидения, но четкие мысли.
Вот ее справедливость. Вот ее наказание.
Жить с мыслью о том, кем она стала.
Злом, с которым желала бороться.
— Хватит, — повторила она и бросила в костер пузырек, наполненный особой смесью. — Я уже чувствую.
«Но не твою боль, а свою».
Пламя взметнулось неестественно высоко, окрасилось диким и ярким цветом, жадно лизнув тонкое стекло тут же треснувшего пузырька и добравшись до его содержимого. Во все стороны брызнули освобожденные жаром капельки живого серебра, ядовитого для людей, безопасного для ведьмаков, для нее же — какая разница?
— Мне отвратительно больно, Риенс.
Цири сокрушенно прикрыла глаза на миг, сглотнула. Подняла меч.
В животе будто узлы вязались. Тошнота из пустого желудка подступала к горлу и жгла горечью.
Живое серебро, испаряясь, въедалось в призрачную форму, закрепляя ее в этом материальном мире. У Цири не было времени на изготовление настоящей «лунной пыли», способной задержать призрака от развоплощения, но так тоже сойдет. Ему теперь не убежать. Никому из них не убежать.
«Кто-то скоро точно умрет».
— Мне больно не от того, что ты пережил и до сих пор переживаешь, хоть об этом я тоже сожалею. Но больнее всего мне знать, что эти страдания тебе причинила я.
Она осторожно обошла костерок, держа оружие наготове и не спуская глаз с призрака.
— Ты не должен был возвращаться, Риенс. И не должен был жить… — она запнулась. Как до отчаяния смешно — «жить»! Ведь он давно уже мертв. — Не должен был существовать с этой болью. Но сегодня я это исправлю. Я закончу эти страдания.
«Хотя бы для тебя».
Лезвие Ласточки блеснуло в отсвете вечернего солнца.

Бой был непродолжительным. Риенс не смог стать для нее достойным противником пять лет назад, когда еще был человеком. Не смог и сейчас. Связанный живым серебром и неспособный исчезать и появляться по собственной воле, призрак погиб. Исчез, развеянный слабым майским ветерком. Даже пыли после него не осталось. Только давящее ощущение в легких от едких испарений смеси, брошенной в костерок.
Цири тяжело опустилась на землю. Растревоженный левый бок снова саднил, ребра гудели.
«Все закончилось», — повторяла она себе, но совсем не чувствовала облегчения. Сердце в груди все так же пронзительно колотилось и сжималось от тянущей боли. На языке все еще гнездилась горечь, а взгляд туманился от непролитых слез.
Солнце уже клонилось к закату, и в красноватом свете его лучей Цири улеглась на траву рядом с заброшенным и погасшим костром. Тело просило отдыха, разум требовал сна.
Сон пришел.

— Ты останешься? — спросила Мистле, ласково перебирая прядки ее волос.
— Не могу…
— Почему?
— Я забыла… забыла…

— Цири! Не спи над книгами!
— Но я же не сплю, дядюшка Весемир.
— Правда? Тогда скажи, как избавиться от призрака.
— Зарубить мечом?
— Не ерничай. Ты должна была это прочесть.
— Прости…

— Непростительно, Цири, — покачала головой бабушка Калантэ и нахмурилась.
— Вспомни, прочти еще раз, — ласково, но настойчиво Высогота перевернул страницу назад.
— Скоро встретимся, доченька, — прошептала Йеннифэр, нежно целуя ее в висок, а за плечом у нее бледной и молчаливой тенью возвышался Геральт.
— Что, забыла свою ведьмачью науку, Фалька? — ядовито ощерился Бонарт.

Резко дернувшись, Цири вырвалась из сумбурного сна. Мир вокруг был серым — солнце уже совсем спряталось за горизонтом, оставив только последние крупицы скупого света сумеркам. На небо взбиралась белесая луна.
Мертвы, все мертвы, кого она видела. Мистле, Весемир, бабушка, Высогота, даже Геральт и Йеннифэр. И жуткий Бонарт. Все мертвы. А она — жива.
Ее захлестнуло отвращение. К собственному сердцу, стучавшему пульсом в висках. К легким, вздымавшим грудь во вдохе и выдохе. К глазам, способным наблюдать сгущающуюся темноту и первые проблески звезд.
«Вспомни, прочти еще раз».
«Как избавиться от призрака?»
Отвращение схлынуло вмиг, уступив место злости на саму себя.
Цири вскочила, поспешно затушила тлеющие остатки костра, собрала свои вещи и свистнула Кэльпи. Как она могла позабыть, что оружием призрака не победить? Что неупокоенный обретет покой только тогда, когда покой обретут его останки?
По ее воле пространство послушно изогнулось под копытами вороной.

Озеро Тарн Мира встретило ее необычным спокойствием водной глади, отражавшей уже поднявшуюся высоко луну и тысячи усыпавших небо звезд. Но не красота безмятежной природы привлекла ее к этому месту. Цири спрыгнула с лошади, поспешно сбросила куртку и сапоги, оставила на берегу бесполезный в ее безнадежной затее меч. Побежала к воде.
Тогда был ноябрь и озеро скрывалось под обманчивой толщей льда. Сейчас стоял май, и темная, почти черная в лунном свете вода манила к себе открытостью, обманчивой безопасностью. Где-то там, вдалеке от берега состоялась та стычка. Где-то там, в темноте, глубине, по песчаному дну среди водорослей и камней прятались кости человека, все никак не желавшего оставлять эту жизнь.
«Я найду тебя. Я закончу дело».
Только луна была равнодушной свидетельницей тому, как Цири вошла в холодную воду, не такую, как во сне, не по-зимнему ледяную, но все же пробиравшую дрожью до самой души. Как упрямо пошла вперед, стиснув зубы, забралась на глубину, поплыла, нырнула. И как продолжала безрезультатно нырять раз за разом, задыхаясь от недостатка воздуха. Как гнала прочь боль и усталость, и мысли о том, что затеяла совершить невозможное.
— Риенс! — надтреснувшим, отчаянным голосом заорала она, едва держась на плаву и сжимая в ладони подрагивавший медальон, и стайка испуганных птиц с громким шелестом крыльев сорвалась из прибережных кустов. — Риенс! Ты ведь знаешь, где они! Где твои кости! Помоги мне найти их, и я помогу тебе освободиться!
[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]

Отредактировано Цири (21.07.20 16:48)

Это начинало походить на извращенную, болезненную привычку — Цири звала, и Риенс появлялся. В первый раз, среди освещенных лучами вечернего солнца безлюдных холмов ей пришлось ждать очень долго, провоцировать его злыми словами и воспоминаниями, которые не могли не зацепить хоть какие-то струнки в его мертвой душе, обязаны были вызвать резонанс, может даже гнев, и желание ответить. На этот же раз, в окружении озерной воды и перед бледным ликом луны, достаточно было нескольких отчаянных выкриков. И вот он уже рядом.
Цири теперь понимала, что выследить ее не составляло для него труда. Не более часа прошло с того момента, как копыта Кэльпи коснулись прибережной гальки, а сама она, спрыгнув с лошади, опрометью бросилась к озерной глади. И неизвестно, как долго призрак оставался незримым: поглощенная своей целью, Цири не следила за медальоном, дрожь которого и сейчас едва ощущалась в колыхающейся от ее движений воде.
Удивляло другое: то, что впервые он оказался рядом с ней только через долгих пять лет после своей смерти. Что не отыскал ее раньше. Возможно, виной тому были ее постоянные путешествия из мира в мир, из времени во время? Ведь когда она оказалась в мире двух лун, посреди леса, соседствовавшего с вересковыми пустошами, он отправиться за ней не смог. И после, пока она готовилась к бою, отыскал ее не так быстро. Неужели только путешествие сквозь пространство и время могло сбить его со следа, было единственным способом убежать?

Дрожь объяла погруженное в холодную воду тело. Цири слишком хорошо помнила, что и от Дикой охоты единственным ее спасением был нескончаемый, вечный побег. Она не хотела больше бежать, не хотела жить, постоянно оглядываясь через плечо. И поэтому единственным для нее выходом было найти и уничтожить останки. Другого способа раз и навсегда избавиться от призрака она не знала.
Эта задача была бы по силам ей, если бы не обстоятельства его смерти. Еще только входя в озеро, неохотно перебарывая легкий озноб, она уже понимала, что поставила перед собой невыполнимую цель. Риенс тоже понимал. И ликовал. Она видела это в его полупрозрачной ехидной ухмылке, слышала в язвительных интонациях его голоса. Он знал, что сколько бы она ни ныряла — что ночью, что при свете дня, — ей не найти, не собрать всех костей, не узнать, какие из них принадлежали ему, а какие — кому-то еще. Не отделаться от него.
Цири чувствовала, как ее тело окутывает безнадежная, непреодолимая усталость. Вместе с озерной водой она пропитала ткань оставшейся на ней одежды, проникла сквозь ослабевшую уже перевязку, просочилась сквозь онемевший порез, сквозь поверхность ноющей от ссадин кожи, залила одеревеневшие мышцы, налила тяжестью кости. Рукам и ногам все тяжелее было преодолевать сопротивление, все сложное не переставать двигаться, едва удерживая тело на плаву.
«Зачем это все? — скорбно думала она. — Какой в этом смысл?»
Ей никогда не одолеть этого призрака, и в этом, пожалуй, была своя изломанная справедливость: она так безжалостно отобрала его жизнь, и теперь он готов был отплатить ей той же монетой. Он умер среди снежно-ледяного ноября, не имея ни единого шанса на спасение, она же едва удерживалась на плаву в по-майски прохладной воде, и мелкие волны от ее движений слабо тревожили равнодушную поверхность озера.

Вода попала ей в рот, когда она почти с головой погрузилась, и Цири, испуганно вынырнув, сплюнула. Привкус был горький, слишком необычный для чистого озера в безлюдной местности. Будто отвар из диких трав или ведьмачье зелье. В том был какой-то знак. Ей всегда недоставало возможность употреблять эликсиры, ведь она знала, что для не прошедшего мутации человека они опасны. Но сейчас это «зелье», эта вода манила ее, предлагала решение.
«Все закончится, — обещало оно. — Ты не будешь чувствовать ни боли, ни грусти, ни утраты, ни сожаления. Ты не будешь вынуждена бежать».
Цири прикрыла глаза, всего на краткий миг, представляя, как все произойдет.
— Вод-дичка… т-теплая, — соврала она, постукивая зубами и дрожа от холода. — Жаль, что н-не чувствуешь, — и посмотрела на ярким пятном зеленевшего призрака, чтобы запомнить его образ надолго, навсегда. — Т-ты ведь хоч-чешь, ч-чтобы я умерла? Д-да?
Глупый вопрос, не требовавший ответа. Конечно же он хотел. Наверное, с того самого мига, как она остановилась над ним с мечом в руке, и дальше — каждое из последних мгновений оставшейся жизни, а потом и каждое после смерти, до сего дня, когда ему далось подобраться к своей цели как никогда близко.
«Я умру, — согласилась она, — но не для тебя. Я это сделаю для себя».

Она выдохнула, будто тяжко вздохнула, на самом же деле — избавлялась от воздуха в легких противоположно тому, как его набирают, собираясь нырять. Нырять она не собиралась, ведь это подразумевало последующее поднятие на поверхность.
Вода приняла ее в свои объятья, почти как в том утреннем сне, казавшемся уже таким далеким, и Цири почувствовала, насколько приятно расслабить затекшие от напряжения плечи и шею, прекратить движение почти онемевших рук и ног, просто медленно погружаться, просто дать отдых телу, а вместе с ним — разуму и душе. Она прикрыла глаза, чтобы не поддаться искушению взглянуть вверх: опасалась, что вид удаляющейся поверхности всполошит ее и заставит изменить решение.
Но не глаза ее подвели.
Первыми взбунтовали легкие, жадно хотевшие воздуха, а за ними и тело, яростно желавшее жить. Цири отчаянно изогнулась, беспорядочно забарахталась, не чувствуя больше ни боли, ни усталости, стиснула зубы, не давая себе сделать обманчивый вдох. Где-то под ней было тянущее и зовущее дно озера. Над ней — усыпанная отражением звезд поверхность.

[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]

Отредактировано Цири (01.08.20 11:28)

Вода окружала со всех сторон. Стояла безжалостной темной стеной перед глазами, не позволяя уже понять, где дно, где поверхность, где гибель, а где спасение.
Ужасно хотелось вдохнуть полной грудью, но самый малый несдержанный вдох принес бы только горечь озерной воды, хлынувшей в легкие. И от этого захотелось бы закашляться, чтобы вытолкнуть прочь мешавшую дышать жидкость. Но для кашля необходим воздух, такой простой, понятный и незаметный для каждого, кто им дышит. И такой недосягаемый для того, кто окружен только водой.
«Хватит уже, хватит…»
Все это было бессмысленно. Вся эта борьба против осознанного решения умереть. Все эти сомнения. Стоило только заставить свое непослушное и цеплявшееся за жизнь тело сдаться, перестать бессмысленно и отчаянно барахтаться, надеяться на какую-то хлипкую возможность спасения. Просто оставить весь мир и всю жизнь позади, отдаться воде. И успокоиться.
Спокойствие было болезненным. Из-под плотно зажмуренных век проступили теплые жгучие капли, тут же затерявшиеся среди миллионов других, холодных и горьких. Свет сознания меркнул медленно, наполненные тянущей болью мышцы расслаблялись, неохотно принимая свое бессилие…

А потом мир вокруг взорвался.
Яростью, жаждой, силой, стремлением. Сотней других чувств, яркой вспышкой разорвавших ее разум в мелкие клочья и составивших из них новую картину. Ту, на которой не только ее тело хотело жить.
Чужие мысли заплясали и завихрились, путаясь с ее собственными, будто цветные нити в руках неопытной пряхи. Сквозь пестрый туман, окутавший ее сознание, Цири поняла, что это значит.
Риенс.
Его неумный призрачный дух диктовал ей свою волю. Это его руки и ноги, невзирая на вгрызшуюся в мышцы усталость, рассекали водную толщу, стремясь к недостижимой поверхности. Это его легкие жадно хотели дышать. Это его глаза лили невидимые слезы. И это его сердце, колотясь в груди невыносимо и болезненно быстро, разрывалось от ужаса перед забвением, вечной тьмой, безнадежным холодом.
Боль. Страх. Одиночество.
То, что толкало ее к желанию умереть, его вело к желанию жить.

Единый глоток воздуха, доставшийся им в награду за упорство, превратился в нечто более важное. В мощный толчок, прорезавшийся сквозь помутненное сознание Цири. Перед тем, как бессильно погрузиться с головой под воду, она почувствовала, что щеки ее снова оросили слезы. И это были их общие слезы, вместе с которыми из глубин души поднималась неосознанная радость, вызванная этой, казалось, такой простой возможностью — дышать.
Она не знала, как понимать происходящее. У нее не было ни сил, ни времени, чтобы это осмыслить. Она ощущала только, что сила, которая тащит ее к поверхности и не дает ей умереть, это Риенс. Он боролся за ее жизнь, наверное, точно так же, как боролся и за свою пять лет назад. С той же устремленностью и неугомонной тягой к выживанию добывал из истощенного тела силы для очередного движения, следующего рывка.
Цири могла бы ему помешать, сопротивляться, как пыталась сопротивляться в своей комнатке на втором этаже трактира, резко отказавшись от соучастия. Могла бы остаться отстраненной, как пару мгновений назад, погребенная под толщей безмолвной воды, и безразлично отдаться на волю Предназначения.
А могла объединить с ним усилия, стремясь к тому же, что и он — жить.

Те пару глотков воздуха, подкрепленные слишком яркими и слишком болезненными мыслями и ощущениями — или, может, воспоминаниями о былых мыслях — совершили невероятное. Стали искрой, ворвавшейся в ворох ее иссушенных отчаянием намерений, легким ветром, нарушившим хрупкое равновесие принятого решения. И стремления уже двух жаждущих жизни разумов вложили в изможденное тело неистовое пламя, питавшее каждый порыв.
Дышать. Двигаться. Жить.
Цири погружалась под воду и снова выныривала на поверхность, жадно хватала ртом воздух. Когда ноги коснулись дна — упала. Все еще движимая не только собственной волей, ползла по усеянному галькой дну к берегу, стонала от раскатившейся по всему телу боли. И наконец свернулась клубком.
Потом ощутила, что Риенса с ней больше нет. Освобожденное от чужого влияние сознание прояснилось, но свобода оставила ее наедине с оглушительным ощущением каждой ноющей мышцы, каждой треснувшей кости, каждого измотанного длительной борьбой нерва.
Она попыталась встать, но смогла только подняться на четвереньки. Руки и ноги слабо дрожали. Мелкие камушки впивались в ладони, с растрепанных прядей волос срывались капли воды. Отползти прочь от кромки воды едва ли на пару шагов стоило ей всех остатков сил, и она сдалась. Упала на прибрежный песок, с трудом перевернулась на спину.

— Риенс?
Голос ее звучал тихо, едва слышно. Ей самой даже казалось, что она едва ли издает какой-то звук и только шевелит губами. Но разве это имело значение? Он был где-то рядом, ведь медальон, лежавший на ее тяжело вздымавшейся от жадных вдохов груди, мелко дрожал.
Цири хотела сказать ему многое о том, что поняла, пока они вместе пытались вырваться из безжалостной хватки озерных вод. О том, что почувствовала в безумной путанице охвативших ее чувств. О страхе перед одиночеством и пустой, о бессмысленности и бесцельности существования. О внутренней силе, рождавшейся не из крепости мышц и остроты меча, но из надежды и веры, и из понимания, что рядом находится тот, кто всегда подставит плечо.
Слов было так много, а сил пока слишком мало. Подняв взгляд ввысь, она посмотрела на звезды. На настоящие звезды, усеявшие небосвод, а не на зыбкое их отражение в водной глади. Луна медленно уползала к горизонту, оставляя бархатисто-темное поле во власти тысяч и тысяч огоньков.
Цири с трудом поднесла к лицу тяжелую, будто свинцом налитую руку, смахнула с ресниц застилавшие взор капли — то ли воды, то ли слез, что тоже не имело никакого значения. И все так же тихо произнесла:
— Я не оставлю тебя в одиночестве.
И под этим подразумевала, что в одиночестве не останется и она.
[icon]https://i.imgur.com/GZ9NoxB.jpg[/icon][sign]Цирилла решает умереть.[/sign]