Все люди от природы своей всегда были созданиями “трогательными”, искреннем нуждающимися в родительских прикосновениях. Не только в материнских, но и в отцовских! Никто и ничто не может заменить объятия любимого папы, особенно для девочки уже давно потерявшей надежду вновь ощутить что-то подобное. Сын унаследует от отца мужественность, стойкость, трезвость ума, а девочки — созданы для того, чтобы быть любимыми. Ведь первый и самый главный мужчина в их жизни — это отец. Он дарит дочери тепло, внимание, заботу, опеку, объятия, поцелуи и, конечно же, всё то, что должно наполнять её сердце.
   В сердце же Рыски уже давно была пустота. Сначала она надеялась, что отчим сумеет хотя бы немного притупить боль от потери кормильца, однако мужчина предпочел идти по скользкой дорожке взаимной неприязни. Даже будучи другом старого солтыса, он так и не смог примириться со столь необычным ребенком, с коим был вынужден делить один дом. Именно потому, очень быстро и безоговорочно Рыска была спроважена жить в злев. Впрочем, здесь ей нравилось куда больше, чем в хате с вечно пьющим и жиреющим мужиком, грубо пристающим к ёё матери, да так и норовя задрать её юбку.
   — Значит, отныне я буду Сальдис, дочь Ульвара, великого воина, спасшего деревню Нижний Яр от нападок ужасного монстра! — В её глаза горел огонь искреннего восхищения, а на губах играла счастливая улыбка. — Я бы хотела однажды увидеть те прекрасные места, откуда ты родом, но совсем не уверена, что твои родственники будут мне рады. У тебя ведь была семья, а я... — ей хотелось знать, что именно случилось с её сестрой и братьями, однако Рыска замешкалась, но все же нашла в себе очаг смелости, осторожно и ненавязчиво спросить. — Что с ними случилось? — У неё уже был один единоутробный брат, однако в нем было слишком много от самого отчима. А ещё он был нормальным, и, в отличие от Рыски, всеми любим.
   — А ещё... я хотела сказать тебе, что не готова вот так просто расстаться и... — она не могла, и не хотела. Даже не желала и боялась того, что как только за отцом затвориться дверь, она больше никогда его не увидит. — Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что постараешься найти меня вновь. Я... я не останусь здесь надолго, а значит сумею добраться до того самого порта на Понтаре, где ты познакомился с моей матерью. Я надеюсь, что это место станет для нас местом особенным, где мы всегда сможем найти друг друга.
   Для неё это было надеждой, тонкой ниточкой, путеводной звездой. Рыска смолчала, что совсем недолго оставалось кметке ходить свободной, и что уже с первыми морозами, носить ей чужое имя, быть собственностью уже не отчима, а супруга. Не стоило ей делиться с матерью своими чувствами к одному юному чародею, как и не стоило надеяться на встречу. Теперь же ей предстояла борьба за собственную свободу и это сражение она намеревалась выиграть. «А потом... потом я сбегу далеко-далеко отсюда, вновь встречусь со своим отцом и, возможно, уговорю его забрать меня с собой!», перспектива открывалась радужная, да вот только как воплотить её в жизнь?
   Прижавшись ближе к одному из самых дорогих в этом мире людей, она пристроила голову на плече своего отца. «Отец...», слово отозвалось в груди ноющей болью. На удивление, ощущения момента предательства не было, она искренне надеялась, что солтыс бы её понял. Он ведь любил Рыску! И всегда желал дочке только счастья. — Расскажи мне что-нибудь... что-нибудь интересное! —
   Увлеченная и сбитая с толку внезапно всплывшими подробностями собственного рождения, она совсем забылась и отвлеклась, даже не думая о то, что Ульвару нужно было поесть. — Ой, я встану, я... мешать не буду! — Смутившись и залившись румянцем, она потянулась к одному из яблок, вытягивая оное из фруктовой корзинки и надкусывая с характерным хрустом. Что сказать, она тоже немало проголодалась, в конце концов, приключение вытянуло из кметки последние силы.

Ей было больно от того, что волею судьбы не суждено познать объятья своих единокровных братьев и сестры. Больно осознавать, что именно пришлось пережить её отцу, когда Ульвар потерял всех, кого он любил и кем дорожил. Самое сильное горе, выпадающее на долю человека, — конечно же, потеря ребенка. Это горе жестокое, ужасное, оно потрясает нас целиком, раздирает душу… эта трагедия уничтожает, разъедает изнутри, оставляя после себя одну лишь опустошенность.
   — Мне так жаль, я... я... могу тебе как-то помочь? Просто скажи! Я... я так хочу тебе помочь! Я на всё готова и проблем никаких не доставлю! — Да вот только брать Рыску с собой её отец всё ещё не собирался, ссылаясь на загадочное проклятье и нежелание потерять ещё одно дитя. Кметка понимала, вернее, старалась понять, однако боль от его отказа царапнула куда сильнее, чем юная травница могла предположить. — Понимаю... — глухо отозвалась она, отводя взгляд желтых глаз, и уязвленно прикусывая губу.
   — Понимаю, почему ты не хочешь забирать меня с собой. — Он был воином, а она простой кметкой, чей удел выйти замуж и рожать детей, скорее всего, ненавистному супругу. Она даже в глаза его ни разу не видела, а ведомая чужой волей должна была... — Я приду туда весной. Приду, чего бы ни это не стоило! — Она была готова даже сбежать от мужа и пусть делает, что он хочет, ищет, да никогда не найдет. Это было шансом для деревенской травницы, шансом уйти с тем, кому она действительно нужна. Шанс стать кем-то большим, чем просто местной страшилкой.
   — А у нас говорят, что звёзды это просто звёзды, желания загадывают на падающую, но только надо успеть, пока она ещё летит! — Поделилась с отцом Рыска, внимательно слушая его историю, даже приоткрыв рот. — Значит, коль будем мы далеко от друга, то все одно сможем знать, что друг с другом всё хорошо? — Ей определенно нравилась эта легенда, как и нравилась её звезда. — Она такая маленькая и такая яркая... — Рыска зажмурилась сидя у него на плече, однако вовсе не от страха, а от желания запомнить свою звезду.
   — Я буду помнить, отец. Я буду помнить всегда. — Она действительно будет помнить об этом, глядя на свою звезду, в ту самую ночь полную страха и боли. В ночь, когда зверь, от коего так старался уберечь её Ульвар, нагонит кметку в ночном лесу, выпотрошив всех, с кем следовал обоз торговцев.  Она будет смотреть на свою звезду, стараясь идти строго по её курсу, дабы не заблукать в белом плену и не попасть в зубастую пасть кровавого зверя. Она будет смотреть на неё после, когда вынужденно покинет родные края, уходя в сторону гор в компании не первого в её жизни волколака.
   — Я буду помнить об этом всегда. — Рыска не знала, суждено ли им встретиться вновь, как и не знала, придет ли Ульвар в назначенный час на место задуманной встречи. Однако то, будет когда-то потом, а сейчас есть то, что сейчас: объятья отца и его истории, от коих кружилась голова, и захватывало дух. Слишком давно Рыска не чувствовала себя маленькой девочкой, кому-то действительно нужной, важной и родной. Травница знала — мать её любит, однако обычно Вислава была отчужденно холодна, словно не желала привязываться к той, коя рано или поздно покинет отчий дом.
   — Они так не похожи... — задумчиво изрекла Рыска, глядя в ставшие родными желтые глаза отца, — жизнь здесь и жизнь там, где родился ты. Как жаль, что я не узнала раньше... я бы старалась найти хоть какую-нибудь книгу! Хоть отрывочек, хотя бы один лист. — Деревенские кметы читать, да писать не умели — то был удел богатых и знатных господ. Однако знахарка — бабка Рыски, учила свою внучку всему, что могло понадобиться девочке в этой жизни.
   Старая Грася учила её разбираться в травах, читать записи свои и своей матери, не менее именитой прабабки Рыски, да делать пометки уже свои. Ведь дело травниц по наследству в роду их передавалось, от матери к дочке, да только Виславу любовь к знаниям сим как-то миновала. — Я обязательно найду книги о Скеллиге, найду и узнаю все-все о тех местах, откуда родом ты, мой отец! — Она была так воодушевлена, так горела жаждой знаний, а  ум ее также стремился объять весь мир. Таково было это существо, единственная связь, которая помогала Рыске не потерять себя в безумной череде серых и одинаковых дней. — Расскажи мне ещё, что-нибудь... — Попросила она, глядя на своего отца глазами полными мольбы.

Ночь тихо вступала в свои владения, затягивая всё вокруг пеленой непроглядной тьмы. Где-то там, в доме, тревожилась её мать. Где-то там, в доме, лениво отмахивался отчим, искренне полагая, что такая девчонка не нужна выходцу со Скеллиге и даром в базарный день. Раньше Рыска бы непременно обиделась, сбегая куда-нибудь в лес и заливая слезами покрытые инеем поляны. Однако сейчас ей было уже все равно. Какая разница, кто думает о тебе плохо, когда рядом есть тот, кто думает о тебе хорошо?
   — Правда? — искренне восторгалась она, в такие моменты становясь ещё больше похожей на ребенка, а не юную девушку. Рыска созрела поздно. Оберегаемая своим отцом - солтысом, она не думала о мальчишках даже тогда, когда её ровесница уже выходили замуж. Первая же влюбленность настигла кметку лишь в этом году, преследуя её, и по сей день, отзвуком пусть и не нежных чувств, но обиды и горечи разочарования.
   Пусть вина в том лежала совсем не на плечах мальчишки встреченного ею в Бан - Арде, но на её матери, коей Рыска наивно поведала о своей влюбленности в заносчивого, но все же благородного Себастьяна фон Эймара. Тогда Рыска не знала, к чему именно приведут её откровения, а привели они лишь к тому, что отчим поспешил выдать свою падчерицу замуж, пока девчонка не принесла ему в подоле от того, кто никогда не свяжет свою жизнь с простой кметкой.
   — Губастые? Аки пчелами ужаленные? — Она рассмеялась, — мне бабка как-то рассказывала, что была одна леди кровей благородных, коя губы в улей пчелиный совала, дабы были они у неё пухлыми! Только вот недолго помощь медоносных держалась, и приходилось бедняги денно и нощно бдеть, как бы не “сдулось” её “богатство” ко всем дранным лаптям! — Рыска никогда не понимала подобных жертв, хотя бы потому, что не стеснялась ничего, окромя своих желтых глаз. Да и глаз она уже не стеснялась. Они достались ей от отца, а значит стоили того, чтобы именоваться гордостью.
   — Так не бывает ведь их! — Она поддалась вперед, воруя у него из-под носа очередной пирожок с печенью. — Лошадей полосатых! — Разное Рыска видала, бывало, что глаза у коня голубые аки небо весеннее, а бывало, что и крапинки были, оранжевые такие, но чтобы полоски, да ещё и черно-белые! — Вот и вправду дивный народ... а оружие... — она внимательно присмотрелась к листку, — ещё более странное, чем лошади евоные! — Хотелось бы ей вот так тоже, на драккар, да в море, чтобы на юг дальше Нильфгаарда, а ведь по сути не дальше Бан Глеан, и там в приключения умудрилась вляпаться. Одним словом Рысья - дурья башка.
   — И что же дальше? — Ему бы отдохнуть, а байки дочке травить, да и Рысья уже настил расстелила, дверь плотно подперла, козе сено в ясли подкинула, да для себя лежанку из соломы соорудила, перетянув под бок к отцу и подушку свою, и даже плед. Зосья бдела немигающим глазом, но она всегда к посторонним с рогами наперевес. — Спи уже, дурында, — отозвалась Рыска, кидая в сторону “кормилицы” часть недоеденного яблока.
   — Она у меня защитница, — поделилась девочка с отцом, — как-то враз Ячим, местный наш, решил коль уж я такой образиной уродилась, то только о любви его и мечтаю! Забрался он, значится, ко мне на сеновал, да малясь не рассчитал с окном, падая аккурат под нос Зосье! А она, стало быть, невежд никогда не любила, вот и приголубила его рогами, да так хорошенько, что мне потом и шить же его пришлось! 
   Звонко рассмеявшись она вспомнила ещё одну историю.
   — А как-то раз, ко мне в то самое “счастливое” оконце заглянул сам мастер Лютик, странствующий бард, поэт и местами философ, кой от погони несправедливой спасаясь, благосклонность Зосьи снискать пытался. Ему даже повезло, он до моего сеновала добрался раньше, чем она отвязалась!  — Ромашки-то коза приняла с благодарностью, а коль уж кончились оные, так зла не держите, её хлев — место надежно защищенное. — Вот и на тебя коситься так, словно зверь ты какой, а не человек! Только меня принимает, егоза, даже не знаю, что с ней будет, когда я отсюда уеду... — козу ей было жальче всего, ведь кто-кто, а Зосья ни в чем случившемся была не виновата.