Первый поцелуй всё решает. Роковой миг.
Вся сразу млеет, хоть держится, а по глазам видно.
Первый порыв не сравнить ни с чем.

   Как не силился охотник, как он не старался, но Рыск спровадить мужчине так и не удалось. А сама, да по своему желанию, девочка уходить не желала, обосновавшись в доме охотника, без малого на десять дней. За это время, проведенное в компании Януша, девочка прощала ему многое, и дерзость, и наглость, но никак не могла простить рассудительности, этой холодной расчетливости, с которой охотник все ещё надеялся от неё избавиться. Она же так сильно желала остаться, что хваталась за каждое домашнее дело, за любую соломинку, возможно ведущую к получению желаемого.
   Вот и в тот самый день, Рыска встала ни свет ни заря, дабы натопить снега, да поставить вариться жаркое из фазана дикого. Стоило признать, что добычу охотник носил исправно, правда нередко охотился он по ночам, что Рыску, разумеется, смущало, однако лишь со стороны волнения, ведь в обществе мужчины она чувствовала себя неловко. Оставаться одна девочка не боялась, чай не маленькая, дабы темноты пугаться, и время свободное появлялось — она вон уже почти носки новые вывязала!
Время одиночества тянулось медленно, очень медленно. Как будто издевалось. По избушке охотника уже давно расплылся манящий аромат готовой снеди, а отвар из лесных трав, пузырился в небольшом чугунке. Наконец-то скрипнула старая дверь и на пороге появился тёмный человеческий силуэт, кое-где припорошенный снегом и с охапкой новой добычи. — Пришел, наконец-то, а я уже тревожилась. Нет и нет, куда запропастился незнамо! — В её голосе не было и нотки какой-либо претензии, лишь тревога и радость от ожидаемой встречи.
   — Проходи же скорее, не топчись на пороге, холоду в дом напустишь! Печь ещё горяча — можно просушить одежду, а обед ещё более горяч, с пылу жару, только из печи. — Она знала — болтовня её охотника раздражает, однако и поделать с собой Рыска ничего не могла. Такой уж она уродилась, желтоглазой, надоедливой и болтливой, зато хозяйственной тоже была, вон какое блюдо к столу подала, не каждого барина слуги подобным чествуют.
   Осталось только замолчать и дать насладиться трапезой, а потом дневным сном, кой неизменно следовал за бессонной ночью. Обычно Рыска сидела тихо, то травки по мешочкам своим раскладывала, то варила что-нибудь, то вязала. Однако сегодня душа девочки требовала совсем иного, того, что охотник мог и не одобрить, если бы, конечно, так крепко не спал. За время её пребывания в его доме, охотник видимо расслабился, уже давно переставая вздрагивать на каждое её движение. Знал бы он, чем именно окончится его доверие, так, поди, выгнал бы Рыску ещё после первой ночи!
   Тихо скрипнула половица. Травница наклонилась над спящим мужчиной, с любопытством всматриваясь в практически неподвижное лицо. Обычно решительная и несколько прямолинейная Рыска, все ещё сомневалась, страшась перед неизведанным, однако уже через секунду поддалась навстречу его губам, отчего-то наивно рассудив, что первый поцелуй не обязательно должен быть взаимным. Поцелуй вышел таким неуклюжим, но в то же время нежным, словно прикосновение к крылу бабочки. У Рыски враз перехватило дыхание, а по юному женскому телу пробежала приятная дрожь. Травница прижалась к охотнику ещё ближе, только сейчас понимая, что это мгновение она будет помнить всегда.  Словно отдавая ему частичку своей души, в благодарность за приют и оказанное радушие.
   В её мире, там откуда она пришла, поцелуям уделяли не много чести. Мальчишки и девчонки проводили вместе достаточно много времени, дабы пока ещё неискушенно интересоваться тем, чем обычно интересовались их старшие братья и сестры. У Рыски же старших не было, как и не было друзей, с которыми можно было бы праздновать Беллетэйн, и заниматься всем тем, что положено юной девушке.

Надеялась Рыска на что угодно, на рывок прочь, на глаза грозные, да фразы злобные, а по итогу... он с неожиданной грубостью, до легкой боли, впился губами в ее губы, захватчиком проникая языком в её рот. Неискушенная ранее кметка, попыталась отпрянуть, от подобной ласки девушке стало противно. Борясь с его жесткой хваткой за лишний глоток воздуха, она даже попыталась его укусить, однако мужчина отпрянул сам, выказав своё недовольство парой обидных фраз, да пущенной стрелою вылетая за дверь.
   Рыска осторожно коснулась пальцами покрасневших губ. Видит прах её прабабки, не такой первый поцелуй представляла себе девочка. «И не с тем...», был Януш ей откровенно симпатичен, черты его точеные надолго запали в девичью душу, да и к спасителям своим кметки, как оно известно, издавна тяготели, а тут два, да в одном, ну как устоишь деревенской девчонке? «Неужели, я ему так противна? Неужели и вправду считает меня образиной?», иной причины девушке просто не виделось, однако все же, кое-как поборов непрошеные слёзы, да схватив своё теплый шарф с полушубком, она выбежала вслед за Янушем, намереваясь найти охотника, да извиниться.
   А за порогом начинался белый плен. Все вокруг замело снегом и казалось, что небо и земля одного цвета, если бы не черные стволы деревьев, торчащие по обе стороны, да отчетливые следы мужских сапог, Рыска ни за что не отыскала бы дорогу в такую погоду. Холодный, пронизывающий до костей ветер буквально подталкивал кметку в спину, стараясь сбить с ног и похоронить под снегом заживо. Укутавшись плотнее в свой полушубок, да натянув капюшон, так чтобы видно было только то, куда ступают её ноги, она поспешила нагнать охотника, покуда мужчина не ушел глубже в лес, а Рыска не потерялась, в своих наивных попытках исправить свою собственную провинность.
   Вокруг не было ни души, и Рыске внезапно подумалось, что она и вовсе одна одинешенька в этой заснеженной долине, а её путь длиться уже вечность. Идти по снегу было тяжело, даже несмотря на то, что она старалась ступать ровнехонько по его следам. — Януш...  — выдохнула девочка, проваливаясь в небольшую ямку и уходя едва ли не на половину своего туловища, — подожди... — выбравшись, да утерев с раскрасневшегося лица снег, она упрямо двинулась дальше, — извини... — разумеется, что ей стоило говорить об этом лично, однако пока что от мужчины оставался лишь размазанный силуэт на белоснежном полотне девственно белого снега.
   — Януш! — Наконец-то добравшись на расстояние в пару-тройку локтей, она прижала руки к груди, — извини, прошу, извини меня! Я... я не хотела тебя обидеть. Я должна была... должна была подумать о том, что нравлюсь тебе не очень, и что противно тебе будет вот так меня целовать, да и целовать вообще... просто... — голос сорвался на всхлип, — просто ты... — признаваться даже самой себе в том, что Януш мил её сердцу, было совсем непросто, а особенно признаваться в этом ему, дабы услышать отказ. Злую насмешку, очередной поток резких, словно остриё ножа, слов.
   — Извини, — а что ещё она могла ему сказать? Итак ведь все понятно, раз бежала за ним в эту белую даль, даже не боясь заблудиться, да замерзнуть. “Дура ты, Рыска, дурища!” — не весло отозвался внутренний голос, — “напросилась, потом влюбилась, а теперь что?”, «и вовсе я в него не влюбилась!» — недовольно дёрнула головой девочка, «просто желалось мне изведать того, о чем с таким придыханием девчонки старшие друг дружке ведали!», сложно было принять правду, особенно столь нелицеприятную, а потому Рыска просто предпочитала об этом не думать.
   — П...простишь? — Совсем невдомек ей было, что проблема здесь была вовсе и не в ней. А со стороны то как выглядело, словно целовал он вовсе и не кметку желтоглазую, а какую-нибудь синеглазую, да пышногрудую русалку, не Рыску, а Марыску. А проснувшись, да правду увидав — вспылил, видимо на судьбу обманщицу коварную обозлившись, да на неё кметку непутевую, девицу надоедливую, что часами томительными занимала его своей бесполезной болтовнёй.

Отредактировано Рыска (23.12.19 23:55)

Ох не думала Рыска, не гадала, что искренность её девичья, ушатом грязи на голову обернется. Схватил её Януш, да так, что аж хрустнули жалобно тонкие кости, а лицо перекосилось, испуганной детской гримасой. Она даже не дернулась, пискнула только от боли, принимая грубость как должное ибо раньше иного не знала.
   — Я же… я же просто… я… — неуверенно блеяла Рыска, уже не сдерживая своих слез. Шипел Януш, так злобно,словно та гадюка под камнем каким притаившаяся. С такой ненавистью в глаза её желтые глядел, что сердце девичье едва не разорвалось от горя. На мгновение она даже замерла, отчаянно зажмурив глаза, до белизны сжав веки, но не издал ни звука.
    Сердце Рыски колотилось как сумасшедшее, а в груди разлилась боль при мысли о том, что её поступок глупый, принес Янушу такой вред. Не разделял юноша чувств девичьих, не тянулся к ней так, как тянулась к нему она. Ненавидел он её лютой ненавистью, с придыханием ждал от неё избавление.
   Еще мгновение и кметку захлестнула жгучая обида, боль, да наивное непонимание. Что она ему сделала? Старалась ведь как могла, подобно служке прислуживала, услужить пыталась, задобрить, как барина какого привечала, вниманием одаривала и заботой, а он вон оно как, терпел, оказывается, что есть мочи, аж измотался весь от её присутствия!
Рыска всхлипнула и отвернулась. Надеялась она, что хотя бы здесь клеймо ненавистное до кости самой жечь не будет, да вот только слова обидные про "страхолюдину зелтоглазую", вернули все на круги своя. Чужая она здесь и ненавистная. Такая же чужая и ненавистная, как и везде. B этом мире не было места другим. Tолько она и бесконечная снежная пустыня.
   В свете морозного декабрьского солнца белоснежные снежинки вспыхивали россыпью драгоценных камней. Снега было по колено, и он приятно хрустел под ногами бегущей вникуда кметки. Тихо, даже слишком тихо. Вырвавшись из стальной хватки его рук, Рыска, что было мочи, побежала прочь, не желая больше ни секунды оставаться на едине со своим обидчиком.
   Пред глазами юной девушки предстала бесконечная снежная пелена, однако следы сапожек на снегу все еще узнавалмсь. Дорога назад всегда гораздо короче, а там лишь собрать самое необходимое в сумку, дабы навсегда покинуть это ненавистное и безжалостное к ней место. Рыска не знала куда ей идти, как и не знала, что дальше предстоит делать. Однако оставаться здесь было слишком больно и обидно, лучше уж сгинуть по пути до деревни, всё равно никто не проронит по ней и слезинки.
   Могучие сосны своими темными верхушками тянулись к серо-голубому небосклону. Изредка по ветвям бегали облачившиеся в серые шубки белки — от их ловких прыжков с замерзшей хвои падали целые пласты снега. Иногда падая на белокурую макушку или же за шиворот её тулупа. Всё и должно было закончиться именно так.
   Из замкнутого круга людской жестокости во век выхода не найти. Она была одна наедине с этим миром, сама по себе и сама за себя. Рыска уж совсем позабыла, какого это верить, доверять и любить, так давно, что казалось в совсем иной жизни, она была нужной, любимой и долгожданной, а здесь… лишь белый плен, мрачные тени деревьев и обжигающе колючий мороз.
   Сколько Рыска шла, она и сама не знала, лишь когда совсем выбилась из своих сил, решилась таки погодить, да присесть на небольшой, покрытый инеем заваленный ствол. «В какой стороне деревня? Туда ли я иду?», а вокруг только тихий, заваленный снегом лес, да сугробы, да серое низкое небо над головой. Одинокая глупая кметка, с котомкой за хрупкими плечами, да наивной надеждой в глазах.
   «Может и доберусь… Хоть бы таки добралась», сгинуть вот так позорно, ей отчаянно не хотелось. Слишком долго цеплялась за свою жизнь Рыска, слишком много всего пережила, дабы просто сдаться в один не прекрасный день, самолично разрушив мечты, да надежды своей бабки и отца. Рыска Вольская должна была жить, вопреки всему и несмотря ни на что.

Отредактировано Рыска (31.12.19 13:11)

Гонимая ледяным ветром, да зимней стужей, она упрямо шла все дальше и дальше в лес, даже не думая повернуть назад и не желая думать о нем. Идти с каждым шагом становилось все тяжелее: накатывала усталость, да и снег становился все выше, а ноги утопали все глубже. Сапожки застревали в снегу, но кметка мужественно продвигалась вперед, не обращая внимания ни на холод, вхожий взапазухи и щели, ни на коварное желание присесть. «Нельзя…», нельзя было думать о тепле, о доме отчем, да чувствах глупых несбывшихся. «Нельзя…», повернуть назад значило сдаться, а Вольская сдаваться не привыкла. Да и шла Рыска уже более двух часов, ничего, выдержит, пройдет ещё несколько.
   Внезапно земля ушла из-под её ног, и девочка беспомощно провалилась в яму, утопая в снегу практически по пояс. Она даже взвизгнула, распугав редких птиц, вспорхнувших со своих мест темными тенями на фоне белой синевы. Недалеко трусливо проложил свою тропку заяц. Котомка осталась валяться в стороне, а один сапожек предательски соскользнул, оголяя тонкие лодыжки, пусть и скрытые за шерстью носков. Утерев злые слезы и не жалуясь на судьбу-злодейку, Вольская попыталась подтянуться, барахталась, елозила, кряхтела. Второй ботинок пошел по пути первого, лезть по снегу в носках стало ещё и холоднее. С большим трудом, да совладала она с напастью, вылезла на поверхность, распластавшись ласточкой на снегу. Лежит, отдышаться не может, а в голове круговерть мыслей: пошто? За што? Да мне, горемычной напасть?
     Любила Рыска лес, да лес сегодня её не любил.
Впрочем, деваться ей было некуда, кругом лес, да занесенные снегом следы. Холод, да стужа, зверьё дикое, до мяса молодого охочее. Собравшись с силами последними, да мыслями нелегкими, она вынужденно продолжила свой путь, к огромному облегчению достаточно скоро ступая уже по чужим следам. Впрочем, сколько ни старалась кметка наступать только лишь в оные, ноги её все одно проваливались в снег по самую щиколотку,  а в сапожках вскоре стало холодно и сыро. Да и погода заметно испортилась, набежали тучи, а ветер стал ещё холоднее и злей. Не удивительно, что коль заблеял неуверенный огонек свечи, так и скорости хода своего Рыска ощутимо прибавила, уже волоча котомку за собой, оставляя небольшую борозду.
   «Хоть бы люди добрые, аль охотники местные!», не казал ей Януш про своих по близости, а потому и заскребли кошки на душе девичьей. Сжалось сердце, пропуская удары, да стало страшно стучать в ту дверь перекошенную, так страшно, что Рыска поддалась назад, затылком своим врезаясь, во что-то большое и пушистое. — Здрасьте, — кивнула кметка, бережно прижимая котомку к своей груди. — Я…я… я тут мимо шла до деревни, да с тропки своей, глупая, сбилась, не найти мне теперь тятьки своего в лесу этом бескрайнем… — пожалела Рыска, что по следам тем самым шла, не стоило ей слабости своей поддаваться, а теперь что? Кто девке глупой поможет?
   — Пойдём, — кивнул захмелевший щербатый мужик, хлопнув по двери широкой ладонью. Рыска взвизгнула и попыталась извернуться, за что моментально оказалась схвачена за меховой капюшон тулупа, — куда, девка? Куда, курва белобрысая?! — Дверь распахнулась, и навстречу Рыске устремились десятки сотен рук. По крайней мере, именно так показалось кметке вначале, ведь у страха, как известно, глаза велики. На деле же мужиков было не больше трех, разбойного вида и самой беспринципной наружности, они облюбовали заброшенную некогда времянку, устроив тем самым весьма удобный привал.
   — Ты гля какая, да по лесу сама бродит! Тулуп у неё, сапожки барские, котомка такая заманчивая. Поди сюда, девка, поди, сказал, покуда хуже не стало! —  С трудом вырвавшись из чужих рук, Рыска забилась в угол, прекрасно зная, что из угла девку достать сложнее. Так со спины звери не подберутся, а там и царапаться можно, драться до потери всех своих сил. — Ты гля, она ещё и зубоскалит! — Кметка действительно собиралась кусаться, а ещё лягаться и брыкаться, подобно норовистой козе. Это все, что она умела, а значит только так и могла действовать.
    — Живой не дамся! — Угрожающий тон девчонки казался мужикам насмешкой. Маленькая, мокрая и напуганная, она походила на забитого в угол зверька, который от страха, да безысходности пытался лезть на более крупного зверя. Впрочем, крупные звери в сказке этой не детской тоже определенно присутствовали, да вот только о Януше обратившемся до сели никто не знал.
   — И шо? Укусишь меня, девка, аль лягнешь? И не таким орлам крылья обламывали, да и ты ещё так, птенец, а никакая не хищная птица! — Хотел он сказать многое, даже сделал пару шагов вперед, да вот только дверь под весом немалым распахнулась, являя разбойникам кошмар сих лесов. Рыска испуганно заскулила, сходу в волке признавая, того самого кровавого зверя, а потому на мгновение одно растерялась, когда заговорил волк голосом человеческим.
   — Я…Януш? — Хрустнули кости первого мужика. Кровь хлынула на заснеженный пол избы. Рыска заверещала и побежала прочь, гонимая страхом лучше, чем раскаленным ярмом.  Где-то в глубине своей души она всегда это знала, да вот только признаться себе боялась, а теперь… теперь он дикий зверь, не знающий пощады, а её удел вновь бежать прочь от её клыков, да желательно так быстро и резко, как только она могла.
    Говорил ей люд деревенский старый, что дорога домой, она враз, а то и в два раза короче. Говорили, что найти дом родной, сумеет человек даже в стужу, коль сердце его к оному привязано, да тянется к месту сему особенному. Говорили они многое, да вот только не верила им Рыска никогда. Не верила, а сейчас о том пожалела, тяжело переваливаясь за порог охотничьей избушки, да тут же закладывая двери на кочергу. От бега едва ли не постоянного, её сердце билось со скоростью бешеной, а дыхание было на пределе. Потеряла Рыска в лесу свой сапожек, зато сохранила дорогую душе котомку, а также веру в себя и глупую надежду на лучшее. Волнуйся уже не за себя, да шкуру свою собственную, а за волка и охотника одновременно.

Отредактировано Рыска (02.01.20 02:03)

Нервничала Рыска очень, шагами избу меряла. Да и как тут не нервничать, коль подобное намедни творилось?! Вся жизнь с ног на голову встала, люди сердечные — монстрами злобными оказались. Охотник на поцелуй вызверился, а потом вызверился на её уход. Причем уж совсем и основательно, до шерсти черной и клыков острых! И что Рыске со всем этим делать велено? Как в глаза монстру кровавому глядеть, коль задрал он людей ни в чем неповинных, на обозе вместе с ней странствовавших? Безжалостно и беспощадно, ни шанса призрачного никому не оставив! Монстры бывают разные, так говорила её бабка, и почти все они жаждут крови. Кто для еды, кто для удовольствия, но ты в любом случае становишься трупом. Только вот душу свою бесценную, в волю богов она вверять никак не желала. По крайней мере, пока.
   Человек или зверь? Беспокойство накатило приливной волной, грозя утащить кметку в бушующее море паники и безрассудства. Зверь или человек? Он охотился на неё в ночи, а сейчас охотился ради неё. Сердце билось куда быстрее обычного, а пальцы все одно были холоднее льда. А, может быть, ей уже все одно? Предчувствие накатило очередной волной холодного, раздирающего душу страха. Как он там? Где он там? Жив, аль нет? А коль жив все же, то, что они делать – то теперь будут? Уйти Рыска не могла, да и не отпустит, по поступкам его видела. Не зря же по следу кметки бежал, аль бежал, да не затем, чтобы воротить? Ей вновь сделалось удушающе страшно, но уже за саму себя. Что коль зверь, в Януше все время сидевший, не на помощь девице выбрался, а по душу её и тело явился?     
   Беспокойство творит странные вещи со временем. Казалось бы, что только несколько минут назад, ножки Рыски порог дома охотничьего переступили, а уже и вечер близится, нависая над лесом белоснежным тяжелыми свинцовыми тучами. Терзалась мыслями Рыска, не знала себе покоя. И зверя боялась кметка, и за зверя тоже боялась. Обмирая от страха в ожидании неминуемой смерти, она пропустила его подход к дому, а потому неистово заверещала, когда Януш затарабанил в дверь. Словно звери в оную стучат, да спрашивают хозяев, перед тем как войти и сожрать всех, кто в доме этом злосчастном обитаем! Глупости это все и враки. Впрочем, в Нижнем Яру и в зверя кровавого не очень-то все верили. Мужики то и дело женкам своим казали, что никакого зверя и нигде не было, а пропавший сынок баронов, просто заколобродил, да издох в какой-нибудь канаве. Однако теперь Рыска правду о Януше знала, и дверь отпирать уже не спешила, доколе не убедилась в том, что хвоста у охотника не наблюдается, а в дверь оный стучит отнюдь не когтистыми лапами.
    — С…стрелу? — Проблеяла Рыска на очередные неприятные вести, валившиеся в теплый дом вместе со стужей и снегом. — Я…я…я сейчас! — Указания зверя в обличье человеческом, быстро выветрили из головы кметской всех страхи и опасения. Сейчас требовалось ему помочь, не довести до беды и греха, а потом… потом уж решать надобно, что делать со всем сим беспределом.
   — На лавку ложись, печь высоко слишком, не дотянусь. — Не была Рыска врачевателем знатным, однако кое-что в делах подобных, да смыслила. — Вот, закуси, да сильнее кусай, аль зубы в ней оставить боишься? — Жесткий кусок кожи с уплотнением ложится между зубов, лучший вариант для закуса. Янушу будет больно. «Повезло еще, что не в сердце. Остальное можно пережить». Никаких обезболивающих у них нет, как и нет времени что-либо готовить, пусть и на очень скорую руку травницы. Рыска зажмурилась, пытаясь вспомнить, что именно казала ей бабка об извлечении стрел и болтов. Чаще всего это нужно было делать со стороны, противоположной той, откуда стрелы прошили тело. Ведь дело все было исключительно в наконечниках, которые ранят куда больше, если вынимать стрелу обратным путем. Специальных инструментов у Рыски не было, зато был охотничий нож, коим Януш намедни разделывал тушки зайцев.
   — Готов? — Она спросила скорее для себя, чем для него самого. Очищенная теплой рана, белела нездоровой синевой. Рыска шумно выдохнула и взялась за нож. К счастью для Януша — она умела с ним обращаться. После того, как путь для извлечения стрелы был открыт, мясо требовалось раздвинуть, а руки кметки едва заметно подрагивали. Могла ли быть Рысь ещё благодарней ему, чем сейчас, когда охотник старался не дергаться, впившись зубами в ремень. «Наверняка останутся отпечатки зубов», — подумала Рыска, представляя на его месте другого. Там не боязно, не страшно навредить. Её руки перестали леденеть, а движения стали точны. Она травница, а не медичка. Напряжение усиливается. Рыска достаточно уверенно проталкивает острие вперед оставшимся древком стрелы. Слышится треск. Кметка напряженно выдыхает, а боль, несомненно, усиливается, доходя практически до невозможности, пока наконец-то, не приходит долгожданное облегчение. Недолгое, впрочем — Рыске требовалось обработать рану, а выбор здесь не велик: солевой настой, аль каленое железо.
   — Еще немного, — у нее голос ровный и не дрожит. До коле. — Хорошо. С тобой все будет хорошо. — Она не мастер своего дела, этого  грязного и кровавого в большей мере, чем даже убийство. Обильно смоченная в растворе чистая тряпья, запросто сошла за повязку в условиях приближенных к военно-полевым. — Вот так, а теперь пей… — Перцовая настойка — лучшая помощница, обезболит и ускорит заживление его ран, а ромашка, широко известная, пожалуй, что всем травникам Континента, поспособствует противовоспалительным свойством. Рыска выдохнула, утирая пот со своего лба. Удивление, что Януш все ещё находился в сознании. Сильный.  — Как ты, волчик? — Холодная рука ложится на горячий лоб. — Спасибо, что спас от беды неминуемой. — Хоть сам, в беду эту и загнал по дурости.

Отредактировано Рыска (03.01.20 14:04)

Бледно-синие губы Януша приобрели нормальный цвет, жар спал, дыхание выровнялось. Охотник продолжал спать, и решено было его не трогать, однако Рыске даже показалось, что цвет его лица как-то ожил, переставая напоминать восковую маску. Кажется, её весьма скромные знания и самодельные лекарства оказались достаточно действенным средством в борьбе с тяжелым ранением. «Повезло», и ему и ей, с плеч Рыски, словно упал тяжкий груз.
   — Вот так, спокойнее, Януш, все будет хорошо. С тобой… с вами… нет, все-таки с тобой. Я рядом и никуда не убегу. — Она не знала, что ей делать после, куда бежать и где видеть свою жизнь, однако точно не могла оставить его слабым. Особенно сейчас, особенно по её вине. Омыв окровавленные остатки стрелы, она задумчиво покрутила серебряный наконечник в руках, думая о том, что стоит его сохранить. Наверное стоило, находясь в подобной ситуации, ей лучше было думать о себе.
   «Всего лишь на всякий случай. Всего лишь, ради успокоения собственного», покинув хижину на несколько минут, Рыска припрятав серебро в дупле ближайшего к дому дерева. Так ей действительно стало спокойнее, а там уже и дела домашние ладились, штаны мужские штопались, а картошка с мясом шкварилась. Так и хлопотала Рыска по дому, покуда Януш от сна болезненного не очнулся, слишком бодрым для человека схлопотавшего стрелу под лопатку.   
   Впрочем, и не человеком он был вовсе, и видеть его человеком ей, определенно, не стоило. Да вот только попалась Рыска в сети охотничьи, и выбраться уже не сумела. Впрочем, не шибко и желала того кметка, слишком уж хорошо ей было в компании оборотня. «Оборотня! Рыска, одумайся, блаженная!» — во всю глотку вопил внутренний голос, да вот только кто этот голос слушает? Только не глупые влюбленные кметки, которые даже сами себе в чувствах неподконтрольных признаться не в силах. Говорила себе Рыска, что это простая благодарность, что так она долг возвращает, за его дозволение пусть и временно, да остаться в доме. Убеждала, ругалась, спорила, да вот только все одно правду знала, причем весьма нелицеприятную.
   — Рубаху твою штопаю, болезненный, — одними губами улыбнулась кметка, поворачиваясь в сторону охотника, — изорвал ты её всю, деревьями, аль стрелы остатками — непонятно. — Общалась девочка все ещё холодно, обида грызла её изнутри, изводила окаянная, не давала спокойно дышать, а потому как только сердце от волнения успокоилось, всколыхнулась с новой силой, напоминая о каждом его слове, в глаза ей сказанном. — А зачем говорил тогда, коль так не считаешь? Обидеть возжелал? Прочь прогнать? Только вот одному жить, стало быть, не слишком и смерти лучше. — Она понимала, пыталась понять так точно. Грех на душу брать не хотел, пытался жизнь её спасти, да не вышло, вновь Рыска вернулась в его дом.   
   — Не загрыз ведь тогда в лесу, на помощь пришел волком, глазами смотрел человеческими, да и зверем ты не был, по крайней мере, не сразу. Не верю я, что желание крови сильней, практически все человеку в жизни этой подвластно, коль возжелать сие неистово, а так… обреченным на одиночество быть, так и завыть совсем уж недолго, причем для этого даже шерстью не обрастая. — Говорила она тихо, глаза свои желтые на него поднимая, не хотелось Рыске уходить насовсем, не хотелось покидать дом охотника.
   — Уйдешь ты, и что мне тогда останется? Зачем мне дом, когда и домом его не назовёшь? Лучше уж в деревню тогда, к людям, хотя и от людей я хорошего ничего не видала. — А что ещё она могла ему сказать? Рыска и понятия не имела, какого это жить зверем, да вот только знала, что в одиночестве оно ещё хуже.
   — Позволь мне остаться, да только с тобой, позволь постараться тебе помочь… Пусть и не знавала я раньше подобных напастей, да вот только тоже немало на веку своём повидала. И зверей как людей, и людей как зверей, а ты человек, пусть и натура у тебя звериная. — Рыска должна была нестись со всех ног, как можно дальше от проклятой той избы. Она видела, на что он способен, знала, как безжалостны его огромные клыки. Кметка знала, но все равно оставалась, то ли от смелости так поступая, то ли от глупости. Подойдя к нему ещё ближе, Рыска всмотрелась в его глаза в поисках истины, наверное, желая видеть в оных ответ, а различая лишь бледный отблеск растопленной печи.