Влажные от пота волосы липли к лицу, щекотали кожу. Простыни под ней давно уже намокли, впитывая покрывавшую тонкую спину испарину. Она стонала, сквозь сжатые зубы, цеплялась пальцами за ветхую ткань – в этом доме постельное белье было уже старое и не прочное, – тянула ее на себя, изо всех сил сжимая ладони в кулаки. А потом не выдержала и первый раз закричала. Закричала громко, отчаянно – словно из последних сил! – выпуская из себя все напряжение, что копилось внутри. Но это не помогло – терзания ее тела продолжились.

— Тужься, – спокойным серьезным голосом велела повитуха.

«Не могу. Не могу я больше», – вертелось в мыслях у Висенны, но зубы были сжаты так сильно, что произнести что-либо она просто не могла.

Вместо этого напряглась, застонала и снова потужилась. Выжимая из себя все силы, какие могла, она снова закричала. Казалось, от этого крика задрожал фитиль масляной лампады, что освещал избу в мрачный полуночный час. Тени в углах той избы зловеще зашевелились. Висенна продолжала стонать и кричать, но даже сквозь собственные крики, стоявшие в ушах, слышала тягучую, заунывную колыбельную, которую напевала старуха, что сидела в самом углу и вертела в руках зеркальце, словно любуясь своим уродливым отражением:

В тихую звездную ночь
Повстречал я тебя под деревом древним,
Но гоним я тобою был прочь –
Твой ответ был надменным и гневным.

Гибкий стан, медью чистой горела коса,
Но а в сердце гордыня и дерзость,
Ох, заплатишь за то ты, девица-краса,
Бездна Тьмы пред тобой разверзлась.

Как беспечный, дурной человек,
Никого не любила, ты любви не желала.
Не за душа, за сердце и клятвы навек,
А за похоть себя ты другим отдавала.

Пусть же будет уроком навеки и впредь
Жизнь разбитая роком зловещим:
Счастья не знать, издали лишь смотреть
И виною терзаться навечно.

На пути, у дорожного прямо столба
Ты найдешь то чего не искала,
Той любви ты слепая будешь раба,
И получишь ты дар о каком не мечтала.

Но все отнято будет коварной Судьбой,
В сопряженье миров эти жизни вплетя,
За гордыню и грех, совершенный тобой
Пусть заплатит рожденно тобою дитя!

— Пусть замолчит! – на выдохе крикнула Висенна; ее миловидное личико искажала гримаса боли. – Пусть старуха… – вдох, два коротких выдоха, – … замолчит.

— Да Лебеда с тобой. Одни мы тут, – повитуха настороженно поглядела на роженицу; уж не умом ли та тронулась.

А зловещая песенка заканчивалась и начиналась вновь, продолжая повторяться из раза в раз. В муках тела и сознания Висенна корчилась почти до самого утра, пока наконец-то в избе не раздался пронзительный детский плач.

— Мальчик, – довольным голосом объявила повитуха, выше поднимая младенца, чтобы лучше рассмотреть. – Хороший, здоровенький.