Издали – со стороны, - неизменно казалось, что деревня выглядит совершенно обыкновенно. Ничто её не выделяло из того бесчисленного множества сёл, что широкой россыпью разбросаны были по обеим сторонам реки Понтар, - всё такие же покосившиеся деревянные хаты с соломенной крышей, да редкий деревянный заборчик вокруг унизительно скромных полей, на которых местные пытались выращивать то немногочисленное, что ещё не было собрано и реквизировано в качестве уплаты военных налогов, пока вокруг кружила и буйствовала война и смерть.
Конечно, она их не коснулась напрямую, - пока, - но пускай её не было слышно и видно, она всё равно чувствовалась: повисла в воздухе, будто смрад, который нельзя ни почуять, ни найти его источника, но который неизменно ощущался каким-то сверхъестественным, шестым чувством. Это было что-то, что сжимало горло, душило, что давило на грудь, и что одновременно упорно сверлило тебе дыру в затылке, пока ты не смотришь.
Однако, именно сейчас, в таком положении, Айден ощущал свою слабость в полной мере, - и понимал, насколько же сильно он сдал за прошедшее время. Его рефлексы слабели, разум угасал, - а вместе с ними и слабело его тело. Болели колени, позвоночник, а выпивка более не приносила ни радости, ни удовольствия – лишь головную боль. Сил не оставалось ровным счётом ни на что – даже извечная тревога и паранойя требовали хоть каких-то, но всё-таки ресурсов, которыми организм просто-напросто не располагал.
И даже несмотря на это ноги упрямо несли его вперёд, - упрямо, упёрто, даже против его собственной воли, - всё так же, в сторону той распроклятой деревни, которую он давным-давно хотел бы позабыть, но никак не мог.
Перед его глазами прокручивалась вся жизнь местных жителей: они сновали туда-сюда, быстро-быстро перебирая ногами, будто в кукольном театре. Он слышал голоса, разговоры, - но не мог ни различить языка, который внезапно стал ему незнаком, ни даже отдельных слов, - будто все их разговоры между собой составляли из себя сплошной несвязанные, неразборчивый бред.
Пока внезапно не наступила тишина. И каждая пара глаз, что присутствовала тут, - что стояла возле дороги, что сидела в корчме, что работала в полях, что пряталась от полуденного зноя под кронами деревьев, - все обратили внимание на него.
Десятки взглядов, устремлённых на монстроборца, - полные эмоций, которые он так и не мог толком осознать, переварить: ненависть, страх, испуг, злорадство, презрение – но вместе с тем и совершенно неуместные сочувствие и скорбь.
Солнце, стоявшее высоко в зените, внезапно начало гаснуть, а небо начало затягивать серыми тучами. И тут, будто по мановению руки, будто диковинным калейдоскопом, перед глазами Кота начали мелькать образы, - те-самые, которые было слишком сложно выкинуть из головы, - но которые он всё равно предпочёл бы забыть.
Лица, перекошенные от испуга.
Лица, застывшие в растерянности, в удивлении.
Лица, принявшие свою судьбу, едва застигнув его на пороге.
Кровь на лезвии его клинка.
Кровь на его собственных руках.
Мужчины. Женщины. Старики. Дети.
Все – трупы.
Все – беспорядочно разбросанные по деревне. Под ними небольшими лужицами растекалась кровь, которую жадно впитывала сухая земля.
Айден ждал, что ему будет страшно. Ждал, что ему будет стыдно – что сердце должна пронзать паника, раскаяние, или ожидание любого, хоть бы даже божественного наказания.
Но ничего не было.
А вместо всего этого на душе было лишь безразличие.
***
- Что за ведьмачья биография без драматической резни, а, младший?
Фалькмар практически не поменялся с тех пор, как они виделись в последний раз. Всё такой же коротко и небрежно стриженный, с короткой бородкой, седой. С такими же странными, диковинными даже для мутанта глазами: одним жёлтым, с вертикальным зрачком, - а другим человеческим, голубым. На лице его всё так же были те же шрамы, - три прямых отметины, - и младший Кот до сих пор не мог вспомнить, какая же всё-таки тварь нанесла учителю такие раны.
Или он вовсе никогда этого не знал?
- Это место, - ответствовал ему Айден, потерянно озираясь вокруг, - оно не такое, каким я его помню.
День сменился ночью. Тишина повисла над пустым, вымершим селом, - одно лишь вездесущее вороньё кружило вокруг и непрестанно каркало, - а единственным свидетельством их пиршества были тёмные облака, из-за которых назидательно и с любопытством выглядывала полная луна.
- Нет, не таким. Но таким ты его сделал. Таким оно будет… потом. Через какое-то время.
Его наставник сидел на небольшой лавочке возле большого дуба. Его крона была настолько широкой, что ветви загораживали и поглощали практически весь и без того немногочисленный свет.
- Ну как, чувствуешь себя героем?
- Нет, не чувствую…
Айден невольно обернулся вокруг своей оси, - и тут же осознал, что за ним следят. Всё те же десятки мёртвых глаз, - но уже не снаружи, а изнутри домов – из-за их грязных, тёмных и пустых глазниц.
-…я вообще ничего не чувствую, Фалькмар.
Каждое его движение, каждый его шаг в очередной раз взвешивался, оценивался. Айден невольно ощущал себя как во время Испытания Медальоном, - где каждый шаг мог стать для него последним.
- Ни страха, ни тревоги, ни раскаяния, ни переживаний?
- Ничего.
Он опустился на лавочку рядом. Всё это – происходящее вокруг, - казалось на удивление рутинным, обыкновенным. Будто бы он каждый день беседует в своих собственных снах со своим мёртвым учителем – будто каждый день он становится центром внимания добрых десятков неупокоенных мертвецов, жаждущих утянуть его за собой на тот свет.
Фалькмар не спешил отвечал. Взгляд его был на удивление несвойственным для окружения, - глаза его блестели, и в них читалось не то веселье, не то насмешка.
- Это забавно, - пробормотал он, задумчиво почёсывая бороду, - воистину, круговорот вещей в природе. Ты убил их всех, и они остались тут. Дома. И тут они и будут, пока одиночество не сведёт их с ума. Они начнут кошмарить путников, проходящих через эту дорогу, а после окружающим сёлам придётся скидываться на ведьмака. Знаешь, что будет дальше?
Айден потерянно посмотрел на своего наставника. Тот всё так же с хитрецой смотрел на своего ученика, - так, будто тот совершил какую-то глупую оплошность.
- Он изгонит их. А потом соврёт, что местных покрошил какой-то монстр, хоть и догадается о правде… ведьмачьи удары не спутать с ударами солдатни или бродяг с дороги. Вот она – цеховая солидарность…
Он тяжело откашлялся, похлопав себя по груди.
-…а ты всегда перенимал от старших их черты характера. Всегда пытался быть похожим и на меня, и на остальных. Видимо, следовало ожидать что кое-что ты перехватишь и дурного.
Кот покачал головой, и устало опустил голову.
- Я… я не хотел никому зла. Я не хотел всего этого.
- Никто не хотел, Айден. Но иногда дерьмо случается… и это – мир, в котором нам всем приходится… или приходилось, во всяком случае, жить. Мы не контролируем абсолютно всё. Но мы контролируем свою реакцию на этот мир.
Он повернул голову в сторону ученика, - и только сейчас кошкоглазый заметил, что фигура наставника издаёт тусклое, но всё-таки свечение. Такое, будто кто-то осыпал его «Лунной пылью».
- Во всяком случае ты не пытаешься врать, что сделал это ради какого-то высшего блага. Правда ведь?
Старик снова ехидно хихикнул, хлопнув себя по коленям.
- Ты мог остановится после первого удара. На этом бы всё и закончилось. Да, была бы охота. Возможно, это заняло бы год, полтора… но потом всё утихло бы. Но нет… ты пошёл до самого конца. Разрешишь поинтересоваться, почему?
Айден поднялся на ноги, начав невольно ходить из стороны в сторону. Ответ был рядом, - казалось, прямо у него на языке, - но оформить он его никак не мог.
- Я…
- Почувствовал силу? Вкус крови? Думал, это будет такая благородная жертва? Что ты сделаешь что-то злое, потому что это было необходимо?
Кот остановился, как вкопанный. Вот они – эти оправдания, которые он повторяет себе раз за разом.
- Нет, - прошептал он глухо, - не поэтому. Я это сделал, потому что смог.
Фалькмар молчал. Ни единый мускул не дрогнул на его лице. Такое же спокойное выражение было и у его ученика, - тот говорил тихим, спокойным голосом, - хоть осознание реальности и пронзило его до глубины души.
- Я… ничего не почувствовал. Ни раскаяния, ни сопротивления. Я думал… - он покачал головой, - думал, что снова превращусь того-самого забитого юношу, за которым гоняются из-за чужих грехов по всей стране. Но нет. Это было… легко. И самое главное…
Кошкоглазый скрестил руки на груди.
- Самое главное, что мне это понравилось. Знаешь, как давно я хотел это сделать? Как давно меня доконали их плевки в спину, их злоба, их ненависть, их помешанность, их презрение, их тупость, лицемерие, бесконечная гордыня?
Он мог бы промолчать, - но не высказывать этого он не мог. Откровения полились из него рекой, - и их уже ничто не могло остановить.
- Я живу с ними бок о бок всю свою жизнь, Фалькмар. Я проливаю для них свою кровь и пот. И всё, что я получаю взамен – это…
Айден развёл плечами.
-…это угрозы поднять меня на вилы и убеждение, будто бы я обязательно поимею каждую бабу на селе и заберу их детей. И глаз у меня дурной, и несчастья я за собой приношу, и кровью я упиваюсь, и на чёрных шпионю… да пошли они все к чёрту, Фалькмар. И люди, и Путь, и эти правила. Твои правила.
- Думаешь, что жизнь станет лучше, если ты начнёшь творить всё, что твоей душе угодно будет, а?
- Нет. Думаю, что я могу умереть в любой момент. Что меня могут забрать охотники, или могут убить во время какой-то пьянки в трактирах, или меня сожрёт какая-то дрянь в канализации… или же просто-напросто мой организм откажет, и я погибну, так и не найдя лекарства. Холера, я ведь даже могу и не проснуться из этого сна!
Он выдохнул.
- Прости, что подвёл тебя, старший. Что не сдерживал обещания, что лгал и обманывал, что лицемерил и увиливал, что медлил и страдал из-за нерешительности. Что не был с тобою тогда, в Каэр Стормудь, рядом. Но столько времени, сколько мне осталось, я буду жить своей жизнью. Не твоей.
Мутант ожидал чего угодно – что Фалькмар разозлится, что будет нравоучать дальше, что будет продолжать задавать философские вопросы, как часто любил это делать при жизни, - но тот лишь в очередной раз глухо рассмеялся. Смех его перешёл в тихий кашель, - а уже потом, похлопав себя по груди, он поднялся на ноги и обхватил плечи Айдена своими руками.
- Как бы дальше всё не сложилось… не суди себя слишком строго, младший. Ладно? Это не первое, но и не последнее испытание в твоей жизни. Но… ладно. Не надо разводить лирику. Моё время подходит к концу, а с тобой хочет поговорить кое-кто ещё.
- Что? Кто?
- Повернись, младший. И да… удачи.
Рефлекторно, Кот почувствовал чьё-то присутствие, - неуловимое, практически неосязаемое, - но от того до боли знакомое.
Он знал, кому оно принадлежит, - но не мог поверить собственным догадкам.
Но тем не менее, это была она.
- Ма… Марлена?

Десятки мёртвых, пустых глазниц неотрывно, непрестанно продолжали наблюдать за ведьмаком даже во время его беседы со своим собственным, - и таким же мёртвым, - наставником. Говоря, слушая, размышляя, Кот всё равно чувствовал их настойчивое внимание: алчущее, но терпеливое. Как и раньше, он не мог расслышать их фраз, - лишь неустойчивый, едва осознаваемый шёпот на границе его собственного разума.
Покойники никуда не торопились. В их распоряжении была целая вечность.
Вечность, которую им собственноручно даровал Айден – своими мыслями, своими решениями, своими поступками.
Будто вода, что подтачивала камень, его уверенность в своих собственных силах неизменно подтачивал поток сомнений и недоверия к самому себе, - будто яд, который мистическим образом просачивался невзирая на все мысленные барьеры и все его внутренние силы.
Неизменно, но в голову проникали мысли, - мысли, от которых он не мог ни сбежать, ни скрыться.
Мысли о том, что он, почувствовав силу в своих руках и применив её таким образом, невольно открыл ящик Пандоры из древних, как мир, легенд, - и теперь вынужден сталкиваться лицом к лицу с силой, которой безразличны его сверхчеловеческие рефлексы, его навыки фехтования, его опыт применения примитивной, жалкой магии.
Мысли о том, что теперь он вечно обречён смотреть за покаянными процессиями из бичующих самих себя людей, за душами, что отправляются на мясницкий убой, за охотой на людьми, за абсолютными безумием и мракобесием, - за кошмаром, ожившим наяву, - пока наконец-то не придёт и его черед, и он не станет одной из сотен, тысяч жертв этой кровавой волны, что грозила вот-вот утопить весь Север.
Мысли о том, что даже если ему и удастся избежать этой кошмарной участи, этой скорой гибели, он неизменно обречён на гибель медленную – на плавное и бессмысленное угасание, подобно пламени одной-единственной свечи в бурю, - младший из своего стоящего одной ногой в могиле цеха, извечно обречённый блуждать и скитаться, никогда не иметь своего дома, проливать свою кровь и свой пот ради горстки грошей, брошенных ему в лицо с выражением брезгливого отвращения.
Мысли о том, что он – проклятый, окружённый мертвецами во снах и мертвецами наяву.
Что всё это, - этот сон, этот поток сознания, - не есть кошмар.
Что его кошмар – это его собственная реальность.
***
Когда она предстала перед ним, её образ был размыт, нечёток.
Но он её узнал.
Не мог не узнать.
Её пушистые волосы, её длинные ресницы, её глаза, её тонкий стан.
И её духи.
Жасмин, магнолия, и ваниль.
Она схватила его за руку прежде, чем он успел опомнится, - прежде, чем он успел запротестовать, - и потащила за собой, сквозь водоворот цветов, чужих мыслей, ощущений, надежд и страхов.
Ад следовал за ними.
***
Он не выдержал. Его ноги подкосились, его мышцы обмякли, - и кошкоглазый упал, ловя ртом песок. Немного времени у него ушло на то, чтобы прийти в себя, - но когда он поднял взгляд, то вновь увидел иной кошмар, явленный ему во плоти:
Чёрное море, от края до края охваченное бурей.
Корабли, тонущие под чужими ударами.
Далёкие обрывки чужих команд.
Трупы, которые окровавленные воды небрежно, нехотя выбрасывали на берег.
Сознание мгновенно перенесло его в недавнее прошлое, обратно туда, откуда он сбежал, не жалея коня:
От пустых и серых, выжженных полей, усеянных такими же телами.
От грязных и размытых бесконечными дождями дорог, по обеим сторонам от которых проклятой, дикой декорацией развешены висельники, что мрачно напоминали всем проезжающим о цене сопротивления и непослушания.
От стен Диллингена, от царства алчности, зла, и мерзости, что царила там.
Всего этого было слишком много.
Айден не мог со всем этим справится.
- Хватит!
Ведьмак отчаянно хлопнул рукой по песку, голос его сбивался на крик.
- Хватит! Прочь! Пошли все прочь!
***
Первое, что он почувствовал, - это боль, что пронизывала всё его тело. Болела спина, болело сердце, болела грудная клетка, что-то неизменно и тяжело давило на плечи.
Но…
Но это были ощущения.
А значит, он всё ещё дышит.
- Вставай, Айден…
Усилия давались тяжело. Мышцы были деревянными, слабыми, - как будто он давным-давно отвык от тяжёлого труда и постоянных нагрузок.
-…как поговаривал старик, пока болит – значит живой. Когда болеть перестаёт – вот тогда дела плохи… давай, холера.
Ещё одно усилие.
В этот раз оторвать тушу удалось.
Понемногу, но к нему начали возвращаться все его ощущения: зрение, слух, обоняние…
- Не может быть. Просто не может быть…
Тихо шумел ветер, и ему так же тихо, будто боясь потревожить его покой, шумел прибой. Где-то рядом кружили и перекрикивались чайки: их белёсые фигурки то кружили над океаном, то виднелись по обе стороны золотистого пляжа. На небесах не было ни единого облачка, солнце светило мягко, а лучи его игриво отражались от небесно-голубой, прозрачной глади чистой воды.
И в центре всего этого великолепия, этой цитадели спокойствия и умиротворения, в очередной раз была она.
Жасмин, магнолия, и ваниль.
- Марлена. Мне… мне не показалось.
Она практически не поменялась с того времени, как он видел её крайний раз.
С того времени, как он считал, когда он видит её в последний раз в своей жизни.
- Ещё одно видение. Ещё один сон… это бесконечно. Оно продолжается бесконечно. И будет… бесконечным.
Кошкоглазый медленно проковылял вперёд, и устало опустился на шезлонг, грузно уронив на него свою измученную тушу. В излюбленном и привычном для себя стиле, он молчал, ничего не говоря, ничего не произнося, - даже ничего не думая.
Его уставший и воспалённый разум медленно восстанавливался. Психика вновь обретала целостность со сверхчеловеческой скоростью, - тело и разум, пускай им и были нанесены удары, всё равно ожесточённо боролись за свою жизнь.
Ни мертвецы, ни прошлое, ни настоящее пока не преодолели силы, которые даровал ему кошмарный процесс мутаций.
- Я думал, что в детстве было плохо. Что Альдерсберг был кошмаром. Что Испытания были кошмаром. Что крах Школы и последующие гонения были кошмаром.
Кот прикрыл глаза и задумчиво хмыкнул.
- Пресвятой Лебеда, как же я ошибался.
Некоторое время он всё так же сохранял молчание, тишину. В его голову даже не приходила мысль о реальности происходящего, всё это – и пляж, и чайки, и вода, и солнце, - были лишь ещё одним порождением его сознания, - убежищем, созданным его мозгом, что бы сбежать ненадолго от того, что ждёт его после пробуждения.
Даже её образ, - образ Марлены, - кажется, воспринимался им как призрачный, нереальный.
Ведьмак просто-напросто не верил, что она действительно может стоять рядом с ним.
- Ты всё видела, Анбель?
Только он называл её так. Только он привык обращаться к ней именно в такой форме, - это было его собственное обращение к ней, мягкое и ласковое, - пускай оно и было её фамилией.
Ведь у него не было даже этого.
- Я мнил себя сильным. Мнил, что я – повелитель своей собственной судьбы. Что навыки и опыт делали меня… устойчивым, готовым ко всему. А на самом деле…
Айден покачал головой.
- А на самом деле я оказался лишь горделивым, самодовольным мальчишкой. Бегающим год за годом по кругу от собственных призраков, от собственных ошибок, и от реальности. До последнего цеплялся… за всё.
Кошкоглазый деловито взмахнул рукой.
- За погибшую школу. За чужие идеалы. За то, что вот… вот эта вся жизнь имеет хоть какой-то смысл. За благие устремления. А на самом деле… ничто. Я – ничто. Ничем не лучше, и ничем не хуже окружающих. Обыкновенность, посредственность без единой надежды на иную жизнь. И всё это… все эти кошачьи глаза, мутации, смазливая морда этого не меняют. 
Из груди вырвался тяжёлый вздох.
- В чём-то это даже откровение, знаешь. Признаться самому себе… что ничего ты не такой, каким себя мнишь. Что ты всё такой же брошенный на произвол судьбы сирота, никак не желающий взрослеть.
Где-то там, на расстоянии, он увидел белоснежный парусник, отбывающий куда-то на юг. Острый слух даже сюда доносил ему крики экипажа и надрывный скрип досок, - или то был лишь очередной трюк разума, иллюзия?
Мутант оторвался от шезлонга, и наконец-то сел на него, устремив свой взгляд на старую возлюбленную.
- Это Цидарис, да? Мы… мы прибывали сюда купаться. Когда нам надоедало сидеть в твоём поместье.
Он невольно улыбнулся, вспоминая прошлое.
- Странно. Столько времени прошло… а вспоминаю я всё это будто по кускам. Только сейчас. Будто… будто раньше этого всего в моей голове и не было.
Взгляд его ещё раз устремился в её серые глаза.
- Ты тоже мертва? Поэтому ты пришла? Или… или ты просто порождение моего сознания?
Будто бы не желая слышать ответ, он вновь рухнул в шезлонг.
-…вот взять Фалькмара, например. Он является мне и во снах, и в реальности. Но только если я забываю пить эти проклятые настойки. Это у меня банальные галлюцинации, или он правда покойник, и правда является ко мне что бы что-то сказать?
Рядом небрежно приземлилась чайка, и что-то очень грозно и деловито прокричала. Ведьмак прогнал её, бросив в неё охапку песка.
- Я сдаю, Анбель. Путаю реальность и вымысел. Оно… смешивается. Раньше всё было проще: раньше мои собственные страхи и иллюзии были хуже реальности. Страшнее чудовищ, страшнее уголовников в городах, страшнее белок в лесах. А теперь… теперь всё одинаково. Теперь я не различаю ни хорошего, ни плохого. Ни чёрного, ни белого. Ни добра, ни зла…

Ведьмак оставался безмолвным. В кой-то веки он не спешил бросаться вперёд, в пленительный омут страстей и эмоций: будь они осуждением, преисполненным злости или милосердием, выраженным в прощении.  Чем больше проходило времени, тем больше и больше лицо мутанта становилось холодным, спокойным, беспристрастным – и тем больший и куда более заметный контраст становился виден в его глазах: те обретали невероятную для него чистоту и ясность. Полупрозрачная, болотная пелена спадала с них, и Айден внимательно, пристально смотрел на – и через – свою старую знакомую: изучал её серые глаза, её волосы, её нежные, мягкие черты лица. Казалось, будто он пытается запомнить её…
Или, наоборот, вспомнить.
Руки его потянулись вперёд и нежно – насколько это было возможно, - ухватили ладони Марлены. Они были тёплые, мягкие – не чета тому льду и холоду, которыми отдавали руки самого ведьмака.
- Сердце всё ещё бьется, - протянул кошкоглазый, - лёгкие перекачивают воздух. Ты всё ещё жива. Но… жить не хочешь. А я – хочу, но… не могу.
Охотник на чудовищ ещё раз оглянулся, изучая окрестности. Он медленно проникался осознанием того, насколько же иным, чуждым это место выглядело по сравнению с той реальностью, в которой он жил сейчас, - да и последние несколько лет тоже: уютный, укромный уголок, вырезанный из снов и грёз о давно ушедшем прошлом из памяти двух заблудших душ. Всё здесь было знакомо – но в то же самое время выглядело иным.
- Мне… страшно. Страшно, Анбель. Ведьмак не должен боятся – но я боюсь. До ужаса боюсь, Анбель.
Признаваться в этом было одинаково легко и тяжело. Слова с простотой вылетели с его уст, однако разум и тело будто сопротивлялись внезапной искренности: по спине болезненно ползли мурашки, язык начал неметь. Где-то там, в груди, будто скопился тяжёлый, сковывающий ком, - а груз, будто внезапно возложенный кем-то на его плечи, заставлял клонится вниз, прижимая руки к коленям.
- Всё то, чего я боялся. Чего опасался. От чего убегал, и чего избегал – всё это я вижу тут. Это кошмар. Новиград – это мой кошмар.
Он с нежеланием разорвал контакт и провёл холодными руками по своему лицу.
- Хотел бы я найти правильные, подходящий слова… но не могу, прости. Просто… я могу справится с одним человеком. Могу с десятком. Но как, как я могу справится с морем, которое вот-вот норовит захлестнуть меня, захлестнуть тебя?
Сердце его всё так же билось медленно и спокойно. Даже в такие тяжёлые, сложные моменты, ритм его едва-едва усилился. Тело стремительно реагировало на любые внешние изменения, - и тут же адаптировалось, подстраиваясь и перестраиваясь. Мутации раз от разу пытались брать верх над человеческой природой – подавляя то, что подавить было более невозможно.
- Я впервые понял, что хочу жить. И теперь мне страшно, что я не доживу до того момента, когда наконец-то смогу вздохнуть полной грудью и понять, что передо мной, как и когда-то раньше, открыт весь мир и все дороги… я не понимал этого тогда. Теперь – понимаю.
Ведьмак аккуратно принял в руки скипетр – пальцы его заскользили вверх, и извлекли из посоха кристалл – идеально-пропорциональный, с синевой, отливающей мягким изумрудным оттенком. В нём чувствовалась сила – что-то знакомое, что заставляло медальон даже тут, в дебрях его собственного разума, подскакивать и крутится волчком.
Это что-то было лишено могущества в привычном понимании этого слова – но оно привлекало внимание, цепляло душу своей настойчивостью, заставляя внимательно смотреть вглубь, в эту белёсую тьму полупрозрачного минерала.
Тело паниковало. Сопротивлялось ещё сильнее, чем прежде. Руки слабели, немели. Начала пробивать ощутимая дрожь. Давление на грудь, как и на спину, стремительно усилилось, - мозг бил тревогу, понуждая расслабить руки, выкинуть проклятый предмет, забыть о его существовании раз и навсегда.
Но что-то, что крылось там, внутри, было сильнее. Оно пристально приковало к себе внимание ведьмака, и густой серый туман, что переливался внутри предмета, резко стал пропадать – а на его месте образовалась тьма и пустота – бездна, переливающаяся чёрными оттенками с проблеском небесно-серебристых, как звезды, огоньков.
Бездна манила к себе, звала вперёд. Она вторгалась в его разум, в его душу – и возвращало ему то, что как раньше думалось, просто привиделось. Что-то, что его сознание услужливо стёрло из памяти, дабы раз и навсегда поставить точку в том событии, в котором сделать это было невозможно.
- Я… помню. Вспоминаю. Что-то…
Внезапно, кристалл начал вибрировать, пульсировать, - как вдруг руки прошибло электрическим разрядом, заставив инстинктивно дёрнуться, отринуть назад – а кристалл дрогнул, и упал в золотисто-желтоватый песок, плавно пульсируя и погасая до тех пор, пока окончательно не потух.
***
Будто картинки в детской книжке, он наблюдал запахи, эмоции, иллюстрации. Всё было изорвано, обрывочно, - но достаточно, чтобы составить картину происходящего.
Он видел дом. Поместье, охваченное мраком и тенями. Чувствовал взгляды в спину и шёпот голосов – как знакомых, так и чуждых.
Видел лица – как мёртвых, так и живых.
Видел лицо матери, - изорванное и изрезанное когтями, - и слезы, которые капали с её холодного и безжизненного лица на пол.
Он чувствовал эмоции – чужой страх, настойчивое и упорное желание выжить любой ценой.
Чувствовал тьму, которой дали убежище в этом месте.
Чувствовал всеохватывающую, всепоглощающую, холодную злобу – многоголосый вой десятков голосов, срывающихся в надрывный унисон – требующих крови, требующих мести.
И, наконец-то, он увидел знакомый облик. Такое же безжизненное, холодное, как и облики мертвецов, что всюду следовали за ним – золотистые глаза с вертикальными зрачками и бледно-сером, пронизанном пульсирующими чёрными жилками, лице.
***
- Злость… столько злости, что она топит под собою все остальное. Я… понимаю. Я усвоил урок. Что внутри – то и снаружи.
Айден покачал головой, пытаясь прийти в себя, пытаясь сбить наваждение.
- Я понял, что ты сделала. Я вспомнил.
Пляж был всё таким же – спокойным, умиротворяющим, расслабляющим.
- Не вини себя в том, что произошло. Ты не могла справится с тем, что мы там нашли… это был единственно правильный выбор. Жаль только, что всё закончилось именно так. Я до сих пор не помню, что было в самом конце… но помню, что это стоило мне части себя.
Руки ведьмака потянулись вперёд – и опустились на щёки Марлены, заботливо смахивая её слёзы.
- Именно поэтому я вернулся на Путь. Именно поэтому я брожу по миру. Поэтому постоянно чувствую… чувствовал страх, что подбирался ко мне раз от раза. Именно поэтому я тут… в этом охваченном безумием городе.
Он наклонился ниже, пристально заглядывая в её глаза, - с непривычной для себя ранее спокойной умиротворённостью и уравновешенностью. Там, где раньше была тревога, было давление, была паника – воцарилась тьма и тишина, вместе с царящей внутри и снаружи пустотой и бесконечностью. Мутировавший организм, претерпев поражение, сдался и отступил – покорился волей своего хозяина и воле той памяти и той силы, что наконец-то начала возвращаться.