Объединенное королевство пропахло нильфами. Чувства были настолько обострены, что Мэва каждый день ложилась и просыпалась, буквально слыша запах чужака. Это не позволяло думать ни о чем другом, кроме как о подневольном положении Лирии и Ривии. Впрочем, объезжая плодородные лирийские земли, Мэва и сама редко отпускала мысли о навязанном сюзеренитете южного императора. При одном только взгляде на Яругу (которую нильфгаардцы упростили до Ярры) боевое сердце Мэвы сжималось.
Ни раннее замужество, ни вдовство, ни рождение детей, ни смерть старшего сына не вызывали у королевы таких ярких эмоций, как политические пляски внутри государства. Сама она не отдавала себе отчета об этом, но подданые знали — если Мэва и была когда-то замужем, так только за своей страной. Иные вообще благополучно забыли времена, когда Лирией и Ривией правили другие короли. Мэва крепко ассоциировалась со своим государство — вероятно, потому, что, даже временно потеряв над ним власть, она не перестала его защищать.
Так уж вышло, что северной королеве не были присущи никакие «грехи», которые обычно водятся за правителями. Она не была алчна, хотя любила пышные застолья. Не была жестока к подданным, даже наоборот — делала все, чтобы защитить как можно больше своих людей. Мэва была справедлива и добра к своему народу, и он отвечал ей тем же.
Она могла позволить себе долгие конные прогулки, которые хоть и не были на сто процентов полезны для уже немолодой королевы, но позволяли ей лично обнаруживать трудности, через которые проходят жители Лирии и Ривии.
Проезжая деревни и сельскохозяйственные поля, Мэва была похожа скорее на гонца, чем на королеву — утепленный плащ, легкий доспех или охотничий костюм. Правительницу в ней выдавали разве что золотой обруч вместо короны, ладная белая кобыла да меч наперевес. Никаких признаков роскоши — длинных конвоев и драгоценных камней в перстнях. Любой кмет мог обратиться к ней, многих из них знала она лично — по старой доброй партизанской службе.

Вот и теперь, проезжая мимо сел, Мэва была одна. Ну, почти одна. Вдали от нее плелся небольшой конвой из близких соратников королевы. На своей земле ей нечего было страшиться, хоть и многие из ее окружения не одобряли такой беззаботности. Правда, и возразить не могли, знали — слишком упрямая и своевольная королева им досталась. Зато не бесхребетная, как почивший муж. Впрочем, была в этом и легкая бравада — Непокорная, как ее прозвали нильфы, заслужила благоговейное уважение, что исключало шанс быть убитой исподтишка. Дерзните, щенки, — сказала бы бойкая королева.
Мэва не зря выезжала с небольшой компанией. Только с посвященными во все советниками она могла тщательно оценить положение дел. В последнее время что-то зрело внутри страны, напряженность росла, грозди гнева набухали. Мэва, будучи чуть ли не единым целым со своей страной, прекрасно это чувствовала. Дело в том, что нильфами пахло не только в Лирии и Ривии — захватчиками был заражен весь север. Увы, не всем королевствам повезло с правителем, — но Мэве удалось сохранить власть в полном объеме (хоть и признав сюзереном Эмгыра) и при этом договориться о перемирии.
Положение было шатким, она и сама об этом знала. Плюсы — Лирия и Ривия получили передышку от войны, минусы — теперь объединенное королевство стало вратами вглубь севера для Нильфгаарда. Кроме того, мир с южанами дорого стоил — как для природной гордости северян, так и для преимущественно аграрного общества страны. Мэва понимала: долго в таком состоянии государство не продержится. Начнут слышаться недовольные возгласы, которые позже перерастут в бунты. И шепоток уже побежал по стране.
Королева не могла не разделять народных чувств, но слепо довериться им тоже не имела права. От нее зависело слишком многое — и хуже всего в этой ситуации было то, что раздирали ее одновременно со всех сторон. Мэва не могла отвернуться от Аэдирна и других соседей, но поставила бы она ради них на кон собственное королевство, вызвав неосторожными действиями гнев Нильфгаарда? Только не сейчас. Не в дни, когда Лирия и Ривия только-только начали зализывать раны, оставшиеся с прошлых побед и поражений.
На дворе — война. И Мэва хотела бы вести ее по собственным правилам, даже во время перемирия. Особенно с теми, кто лично отдавал приказ сравнять Лирию с землей.
Издалека услышав кавалерию, Мэва подавила ярость. Ускорив кобылу, правительница выехала из-за холма, узрев величие нильфгаардской рати. Шли выверенным, четким шагом. Шли по ее земле.
Королева напрягла челюсть — бугристый шрам стал еще более заметен на белой коже. Светлые глаза «нащупали» цель — Эвертсен собственной персоной.

Отредактировано Мэва (18.03.22 01:02)

Аэдирнцы, судя по всему, действительно надеялись на Мэву — хоть с их стороны это было крайне не по-соседски. Хаос на территории, оставшейся от их когда-то целостного государства, грозил переброситься и на Лирию с Ривией, стоило королеве оступиться хоть в одном своем решении. Она не могла рисковать, но и предоставить несчастных аэдирнских мальчишек на блюдечке Нильфгаарду не позволяли моральные принципы и верность Северу.
Материнский инстинкт тут был ни при чем — в лицах повстанцев Мэве не мерещился ни Анси, ни, прости Мелитэле, Виллем, которого она похоронила собственноручно. Однако все они были нордлингами, и ей, как правительнице одного из северных государств, было попросту невыгодно использовать их как разменную монету в этой войне.
К счастью, Мэва была не глупа и прекрасно понимала, что отчаявшийся Аэдирн собирал это откровенно безнадежное восстание с мыслью о том, что доблестная Белая Королева в случае чего прикроет спину. Само собой, ее люди доложили о закипающем бунте, это не стало неожиданностью за счет неумелой подготовки и спонтанности мятежников. Но несколько раз глаз Мэвы все же дернулся — пользоваться ее добротой в такое время граничило с подлостью.
Аэдирнские повстанцы могли руководствоваться любыми соображениями насчет запланированного восстания, но на деле все умещалось в одну фразу: «сгорел сарай, гори и хата». Правда, хозяйка хаты допустить такого не могла, поэтому пришлось в очередной раз брать на себя ответственность за кучку мужланов.
Мэва могла быть в разы строже, а еще лучше — непричастнее, но в этом уже был ее бич — слишком уж львиное у королевы было сердце. Да и прекрасно она их, бедовых, понимала. Иногда даже в безрассудстве можно углядеть героизм — в условиях войны границы стираются, и вот уже и бездарная гибель кажется полезной — внесли раздор в ряды нильфов… А им-то что? Пришли да подвесили всех, как собак…
Фоновое раздражение периодически затмевалось яростью. Белая Королева, славящаяся твердостью и силой духа, снизошла до полумер. Раньше нильфы в страхе бежали от ее меча, теперь он зудит в ножнах. Раньше она могла укрыть всех и каждого, не поскупившись последней коркой хлеба, а теперь тайно хватает по лесам разбежавшихся мятежников.
Спасти всех она не могла — восстание произошло, виновники его и участники не могли просто пеплом развеяться над поселением. Мэва пыталась успокоить себя тем, что это не ее ответственность, что Аэдирн теперь — неконтролируемое царство страха, что она делает то, что в ее силах. Но широкая душа правителя в ней страдала, пульсировала кровью.
Сегодня королева выглядела не самым свежим образом. Прозрачная кожа под глазами посинела, щеки впали, обычно послушные пшеничные волосы кое-где пушились, придавая Мэве иллюзорный моложавый вид. Все потому, что «сегодня» у королевы последние несколько дней наступало рано. Успеть организовать и перегнать треть восставших на безопасную территорию так, чтобы об этом узнали только дежурящие у ворот лирийские солдаты, было крайне опасным занятием.
Никаких писем, только жесты, шепот, грубые хватания. Восход, лес, десяток людей и пара-тройка лошадей. Известные условия для бывших партизан. Из звуков — удаляющийся стук копыт, приказ такой: ни единого шороха или лишнего шума. Доспехами не греметь, меринов не пугать, заржут — на ковер к королеве, любые рыдания пресекать. Ловить буквально налету, без разбору, первых встречных. Черные работали четко: гнали долго, затем сгоняли, кучковали и только тогда настигали. Но кому-то все же удавалось улизнуть — и подмога не заставляла себя ждать.

Копчик меланхолично причмокивала губами. Имя ей присвоила лично Мэва — после того, как кобылка в молодости лягнула старого конюха четко в поясницу. Если бы Эвертсен знал королеву чуть лучше, он бы не пытался читать по глазам. Главной подсказкой для него послужила бы белая масть лошади, на которой восседала королева. Боевой конь и обычно неразлучный гнедой товарищ Мэвы заслужил отдых — последние несколько ночей он хорошо постарался во славу Аэдирна.
Мэва сдержанно кивнула в ответ. Подвижное лицо окаменело, как это часто случалось на не самых приятных королевских советах или дипломатических съездах. Проклятый Эвертсен. Сельскохозяйственник, экономка, фуражир, несчастный… квартимейстеришко. Иными словами — сучье отродье. Мэва буквально слышала, как трещит его челюсть под ее коленом.
Аккуратно подтолкнув Копчик, королева двинулась за Петером, заранее кивком приказав свите следовать за ними. Молчание, с которым правительница встретила Эвертсена, продолжалось. Мэва делала все возможное, чтобы не выдать своего глубочайшего презрения. К счастью, годы правления и неисчислимое количество идиотов мужского пола достаточно натренировали королеву.
Даже на такого рода нахальные выпады со стороны мужчин Мэва реагировала спокойно. В ответ на сальные ухмылки Петера она лишь косо посмотрела на него. На коморного воззрились трое: два прикрытых светлых глаза и шрам на пол-лица. Взгляды их встретились. Королева спиной почувствовала, как от бдительных советников отлетел энергетический клубок тревоги. Слышать они ничего не могли, поскольку шли на приличном расстоянии от беседующих, но за столько лет успели выучить невербальные сигналы «начальницы».
— И фто ве было дальше? Не запамятовала ли она его фскоре после того, как он скончался? — равнодушно поинтересовалась Мэва, выслушав послесловие, которое вставил Петер после анекдота. Губы ее дрогнули — параллель была ясна, как день — самой Мэве ничего не стоило пережить глупого старого мужа. Правда, сказать наверняка— было ли это долго обдумываемой шуткой в продолжение анекдота или выходом за его рамки и угрозой конкретно Эверстсену — было нельзя. Ах эти метафоричные политические разговоры — бес ногу сломит…
Отвернувшись от Петера, Мэва впервые увидела, насколько тщательно Нильфгаард подошел к разгрому протестующих. Трупы, грязь, кровь, везде черная солдатня. И самое страшное — кучка выживших аэдирнцев, спасти которых ей не удалось. Скрипнули кожаные перчатки, ладонь чрезмерно крепко сжала поводья. Вторая переместилась на ногу. Королева вся подобралась, вытянулась струной. Тело уже знало, как защищаться.
— Фто тут скавефь… Глупцы, — с горечью ответила королева и не соврала ни на каплю. Скрывать, что ей жаль несчастных было глупо, — каждый знает о ее преданности Северу, даже в подневольном положении. Скрывать, что они поступили неразумно — все равно что признать свою несостоятельность как военачальника.
Она знала, что их ждет. И если Петер думает, что лирийская королева не сможет выдержать эту массовую казнь, то он ошибался. Она. Ненавидела. Полумеры. Теперь, когда она пригрела на груди часть мятежников, оставшиеся здесь были на ее совести. Мэва проводит каждого с молитвой к Великой Матери.
Она не дрогнула, когда с плеч слетела светлая голова Виллема. Дрогнет ли сейчас?

Мэва одарила собеседника долгим взглядом. Полученное увечье хоть и частенько раздражало королеву, но не было и дня, когда она пожалела о вступлении в ту самую битву. Мало кто мог позволить себе столь дерзостно иронизировать над травмой Мэвы, но Петер, увы, был в числе счастливчиков. Тем не менее, если бы северная королева велась на провокации такого рода, она уже давно лишилась бы царского венца.
Безусловно она понимала, что Эвертсен ее прекрасно расслышал. Речь ее была более чем разборчива, даже несмотря на то, что шипящие звуки безжалостно проглатывались. Поэтому королеве оставалось только дождаться, когда короткое выступление южанина кончится и он соблаговолит вести диалог далее.
Но обмен колкостями все же не удался. Стоило Мэве открыть рот, чтобы ответить, как к ним прискакал лирийский рыцарь. Проницательность не подвела королеву — ничего хорошего от этого дня ждать не стоило. Взволнованный вид посланника доброго не сулили, а это значило, что очередные проблемы нарисовались именно у Мэвы. Так или иначе, но поддаваться преждевременной панике лирийка не была намерена, зато Петер…
Мэва не без удивления, мелькнувшего в светлых глазах, прослушала тираду коморного. А еще говорят северяне — дикари. Королева с удовольствием согласилась бы с утверждением, что Петер идиот, но сделать этого не представлялось возможным. Вместо этого она лишь долго посмотрела на него, и подбежавшие в спешке союзники, некогда державшиеся поодаль, могли бы поклясться, что на лице Мэвы не отразилось ни одной эмоции.
Вопреки тому, что королева славилась своим самообладанием, нетерпеливый взмах руки Эвертсена, который стал приказом для сотен черных, заставил ее забеспокоиться. На кону стояло все — жизни мирного населения, аэдирнских повстанцев и, в частности, ее престол. Мэва проследила глазами за удаляющимися нильфгаардскими офицерами и словно очнулась.
— Мой друг, — торопливо заговорила она, обращаясь к растерянному речью чужака лирийскому рыцарю, — скачи вперед, требуй открыть ворота именем Королевы.
В спокойном голосе слышалась робкая надежда, что все разрешится без вмешательства черных. Положение ее было шатко, но никаких улик ее союзники не оставили — как бы спасенные аэдирнцы ни просили вернуться за оставленными в городе товарищами, им четко дали понять, что спасти их уже не представляется возможным, и судьба их решится очень скоро.
Мэва знала, что выступает одним из палачей, но, в сущности, аэдирнцы — не ее сфера ответственности, и она успокаивала себя тем, что сделала абсолютно все, что могла для соседней страны. Повстанцы сами загнали себя в ловушку, и надеяться на спасительницу в лице Белой Королевы им не стоило. Не в этот раз. У Мэвы было слишком много планов по освобождению Севера в ближайшем будущем, и заключенные в осажденном городе бедолаги виделись ей сопутствующими потерями — как бы не было тоскливо у нее на душе.
Торопиться было некуда. Посланник, подгоняя рыжего коня, уже приближался к воротам. Королева медленно погладила кобылу по гриве, сжав зубы при первом же звуке голоса Петера.
Вот именно — там ее люди, и решать вопрос нужно только ей одной. Надвигающийся на город рой нильфгаардцев так явно не думал. Впрочем, присутствие Эвертсена улучшало ситуацию — Мэва была уверена, что никакого самоуправства при нем офицеры себе не позволят, а значит и спешить к стенам не было необходимости. Пусть послание рыцаря дойдет, крепко укорениться в головах аэдирнцев, пусть они подумают, хорошенько подумают о том, как им поступить. В их руках — жизни невинных людей, а их собственные им уже не принадлежат, при любом раскладе их ждет смерть.
Но Мэва была не глупа — лирийцы никогда в жизни бы не перечили ее слову, и считать, что они перебежали на сторону залетных бунтовщиков-аэдирнцев было бы безумием. Значит, их мнения никто не спросил, а, скорее всего, мирных жителей и вовсе запугали, приказов сидеть по домам. Такой расклад королеву не устраивал, зато придавал ей решимости побыстрее покончить с жалкими остатками протестантов. Теперь, когда они угрожают не только нильфгаардским позициям, но и лирийцам, Мэва придает куда меньше значения тому, что все они нордлинги и союзники в этой длительной войне.
— Я разберуфь ф этим фама, — сообщила она Петеру, но прозвучала фраза скорее как предостережение. Речь подвела Мэву — в минуты тревоги ей не удавалось выговаривать даже те буквы, которые в обычном разговоре не скрывались за шепелявостью. Королева плавно тронула Копчик. За спиной послышались шепот союзников и неуверенное обращение к ней одного из них, но лирийка властно махнула кистью.
Тихой рысью Мэва продвигалась все ближе к городу. Ворота очерчивались все лучше — точно так же, как и план в голове правительницы, на случай, если произойдет худшее. По дороге она кивала группкам рыцарей и простым лирийским солдатам, — все они уважительно обращались к ней: «Ваше Величество», «моя Королева»… Мэва знала, что лишь немногие из них знают о прошедших ночных приключениях, но напряжение в воздухе все равно чувствовалось. С подданными ее объединяло очень многое, но в особенности — желание сбросить с себя оковы юга. Каждый из них знал, что, потеряй они Белую Королеву, все разрушится, как карточный домик.
Столпившиеся у ворот лирийцы разошлись в стороны, пропуская вперед двоих всадников. Мэва выждала секунду, прислушиваясь к звукам за стеной. Тишина, нетипичная для такого часа. Судя по всему, народ разогнали по домам вместе со скотом, который обычно разгуливает по всему городу.
Сосредоточившись на звуках, королева наклонилась в седле и повернула голову к Петеру, остановив на нем немигающий взгляд. Убедившись, что город смолк, выжидая нападения, она наконец поймала себя на том, что смотрит Эвертсену прямо в глаза — прищурилась, откашлялась и отвернулась. На глаза попался еще более растерянный рыцарь-посланник, который отрицательно покачал головой и развел руками. Мэва сделала глубокий вдох.
— Кто у ворот? — громко спросила она.
— Мое имя Дьярви, госпожа, — буквально сразу же ответил нагловатый голос, явно понимающий, с кем говорит. — Тутошки со мной Гуди, Андерс, Бернт, Йон да еще с дюжину молодцов. Чай, еще успеете познакомиться, — ехидно добавил Дьярви, намекая, видимо, на скорое столкновение. Мэва посуровела, нагнув голову.
—Вы фторглись в мой город и угроваете моим… — начала было Мэва, но ее перебил резкий грохот о внутреннюю часть ворот. Копчик дернула головой и заржала, испугавшись громкого звука. Правительница перехватила удила и утихомирила лошадь, но продолжить не успела.
— К вам ФТОРГЛИСЬ нильфы! И с кем же ты, Белая Королева, сейчас стоишь по одну сторону, а?! — заорал Дьярви, дерзостно передразнив шепелявость Мэвы. На фоне послышались одобрительные возгласы представленных «молодцов».
Она, в свою очередь, ожидала такой реакции, и предполагала, что никакого разговора не выйдет. Загнанные в угол, аэдирнцы позабыли об авторитете Мэвы, приняв ее за лютого врага — ведь и они в глубине души понимали, что заискивать перед ней, надеясь на спасение, в данной ситуации бессмысленно. А если умирать, то с бравадой и с десятком жизней нильфгаардцев. Вероятно, Мэва выбрала бы такую же смерть.

— Открыть ворота, — холодно скомандовала она, обведя глазами лирийцев, а заодно и нильфов. Затем коротко глянула на Эвертсена и жестом пригласила его отойти подальше. Лирийцы засуетились, выполняя приказ, а Мэва замерла, выпрямившись в седле.

Отредактировано Мэва (22.08.22 01:24)

ахуеть я не отвечаю тебе С СЕНТЯБРЯ..... казнить......

«Ну так отойди, старый ты хуй», — в сердцах подумала Мэва и приняла протянутый ривийцем деревянный щит. Подбросив в руке, перехватила для удобства, облокотила на шею лошади. На получившийся из того, что было, таран смотреть было смешно — кряхтит, скрипит, разваливается, но работу свою выполняет исправно. Медленно, но исправно. Выглядит как метафора на весь север вместе взятый, — неудивительно, если Петер, глядя на все это, провел бы недвусмысленную параллель.
Как только чавканье копыт коня Эвертсена затихло в отдалении, Мэва презрительно фыркнула. Хоть это и не было работой коморного — разбираться в нордлингских междусобойчиках,— королева все равно в очередной раз сделала в голове пометку: «Мужики — бездари». Особенно те, что обладают властью, но используют ее только для ехидных бесед и помыкания подопечными.
Тьфу ты. Срать тебе на голову, Эвертсен.
После нескольких ударов тарана в городе послышался характерный шум — визжали женщины, ропот сельхоз животных нарастал, лязгали мечи. Мэва глубоко вздохнула. Не надеялась она сегодня воевать. Одна только Копчик чего стоит — кобыла явно нервничала, и королева не могла гарантировать абсолютное послушание с ее стороны. Лошадь хоть и была темпераментна, но единственными ее врагами до сегодняшнего дня были конюхи. Едва ли она видела огонь и слышала рев битвы. Всадница успокаивающе похлопала кобылу по спине и взмолилась Мелитэле, чтобы Копчик ее не подвела. Лошадь предательски мотнула головой и отступила на пару шагов назад.

Первый же огненный залп, и кобыла взбрыкнула, громко заржав. Мэва удержалась в седле и раздраженно осадила лошадь, перехватив контроль. Прикрыв голову щитом, обернулась на сопровождавших советников.
— Потуфыть! — звонко крикнула она, более не замечая Петера. Пока союзники отдавали приказания гвардейцам, лирийка оценила ситуацию.
Еще несколько ударов, — и ворота сдадутся. Проблема в том, что время для маневра утекало. Таран нужно было отвести назад, разогнаться, набрать скорость, сильно ударить. Повторить действия. И все же держащие таран солдаты даже не думали о том, чтобы искать помощи Мэвы — королеву подводить нельзя. Движимые преданностью, а не страхом перед правительницей, они уже оттаскивали таран назад.
Вокруг них и чуть поодаль туда-сюда бегала другая группка солдат. Для тушения огня использовали все, что попадалось под руку, в основном плащи. Туда, где огонь полыхал особенно сильно — из-за горючей смеси — бросали землю и песок. Для этих целей кто-то умудрился найти ведро, другие использовали походные кружки. Послышались первые крики тех, кому не повезло попасть под горящие стрелы.
Размышлять о жизнях аэдирнцев уже было нечего. Однако терять стены даже такого небольшого города было бы слишком большой роскошью — в условиях военного времени, растянувшегося на годы, бездарно тратить ресурсы непозволительно.
— Арбалетчики!
Мэва взглянула на ближайший пригорок. Лирийские командиры оказались шустрее и уже скомандовали несчастной кучке арбалетчиков занять позицию. Они напряженно высматривали в суматохе «начальство», но, услышав нечеловеческий голос (какой у нее обычно бывает в битвах), вскинули арбалеты.
— И фтоб ни одного болта мимо! Бей! — дым уже поднимался вверх, но сквозь него еще улавливались несколько фигур на городских стенах. А в своих арбалетчиках Белая Королева не сомневалась.
— А вы фто фстали?! Фолнце ефе не зафло! — Мэва с досадой махнула рукой на недвижимые нильфгаардские ряды, чуть опустив щит — осажденные, видимо, готовили следующий залп. Если первые ряды черных и услышали негодование королевы, то явно проигнорировали его. Да уж, лучше бы солнце все-таки зашло. То, которое Великое…

Внезапно рядом материализовался Эвертсен. Как только он договорил, Мэва на секунду замерла, переваривая, что он имеет в виду. На севере не было принято решать вопросы с помощью магии, поэтому лирийка не сразу уловила смысл слов коморного. А когда поняла… Светлые брови встретились на переносице, Мэва настолько близко наклонилась к лицу Петера, что он мог бы виском почувствовать холод королевской диадемы.
— Ты на февере, нильф. Привлечефь мага, и я лично отрублю ему руки, — пригрозила она и тут же отстранилась, обернувшись на стену. Длинная пшеничная коса взметнулась в воздух и опустилась обратно.
Вряд ли от Петера скрылся тот факт, что Мэва была одной из самых лояльных к магии северных правителей. Как лирийцы, так и ривийцы относились к чародеям скорее недоверчиво и с опаской, чем с ненавистью.
«Сверху» никогда не проводилась целенаправленная политика уничтожения магов, но позволить спалить черному волшебнику стены города Мэва позволить не могла. До тех пор, пока с ней советовались, конечно. Если Петер все же не прислушается к северянке, еще большей суматохи не избежать — гвардейцы, борющиеся с огнем, солдаты, ожидающие обычной, человеческой битвы за стенами, точно растеряются.
К тому же до сих пор все было под контролем. Ворота поддались с глухим треском, но до конца не распахнулись. Послышался свист — полетели новые стрелы.
— Пригнифь! — заорала она и, как могла, прикрыла щитом и Эвертсена. Здесь, недалеко от стен, они были лакомым куском для аэдирнцев. К тому же внешне отличить их от основной массы солдат не составляло труда. В трех метрах от них приземлилась горящая стрела, еще две проскользили совсем рядом. — Фто ты вообще прискакал сюда… — проворчала Мэва, будто Петер был ее нерадивым сынком. Третьим.
— Скави своим людям, фтобы лифнего разбоя не чинили и мирных не трогали, — напоследок сказала она и, убедившись, что стрел больше не будет, толкнула Копчик к воротам.

Мэва, огибая соратников, вмиг превратилась в богиню войны. Едва ли на континенте нашлась бы женщина, упивающаяся уничтожением врагов больше Белой Королевы. То, что одним ставилось в укор, в Мэве обычно преподносилось как самые важные лидерские качества. Она действительно была жестока и мстительна, а любовь к военному искусству только подливали масла в огонь. Никто не соврал бы, сказав, что ее беспощадность – продукт абсолютной верности своему государству. Однако те, кто видели королеву в бою понимали, что, отодвинув прочую мишуру, ей это еще и нравилось.
Казалось, Мэва не боится никого из своих противников, но это, безусловно, не так. Просто она всегда смотрелась куда более гармонично именно в пылу битвы, а не на званом ужине, приуроченном к подписанию очередного мира. Не просто так ее гнева боялись даже самые крепкие мужчины, а нильфы – гордые остолопы – не могли не признать силы северной королевы.
Мэва, хоть и не возглавляла всадников, полностью контролировала ситуацию, перекрикиваясь со своими командирами. Вступая в открытую конфронтацию с аэдирнцами, она сильно рисковала – на голове одна только диадема, слишком легкий доспех. Подходил он скорее для мирных прогулок в военное время, когда надевать что-то более праздное просто не позволяла обстановка.
Умереть в собственном государстве от рук жителей союзного государства – это абсурд и глупость, но королева об этом не думала. На кону стояли жизни лирийцев, и, поскольку ситуация позволяет решить проблему самой, Мэва без лишних раздумий вынимает меч из ножен.
Копчик, до этого стесненная другими конями, наконец ускорилась, прорвавшись свозь ворота. Конница буквально влетела в бунтовщиков, рассеявшись веером. Мэва, направив лошадь правее, наткнулась на троих из них.
Самый высокий и худой из них, с ветхим шлемом, свисающим набекрень, кажется, был еще и моложе всех. Он все пытался покрепче перехватить стрелу, чтобы пустить ее в упор, но руки не слушались, дрожала тетива.
Светлые волосы выбились из-под шлема, пот стекал по грязному юному лицу. Мэва заметила это лишь мельком – голова слетела с плеч аэдирнца слишком быстро. Брызнула кровь, окатив ближайшего мечника.
Кобыла, продолжая двигаться вперед, сбила его ударом в грудь, издавая истошное ржание. Лирийка попыталась остановить и развернуть ее, но лошадь упрямо тянула вперед. Потеряв драгоценные секунды, королева едва не получила удар в спину от третьего из группы, но ее вовремя выручил лирийский арбалетчик. Болт попал чуть выше цели, попав в яремную ямку и, вероятнее всего, разорвав нордлингу пищевод.
Мэва мельком обернулась, но спаситель уже затерялся за подоспевшей пехотой.
Тут и там разгорались мелкие стычки. Большинство из них оканчивались благополучно для лирийцев – ободранные и разобщенные повстанцы ничего не могли противопоставить армии. Жителей слышно не было – позакрывались в своих домах, видны были только глаза, выглядывающие в окна.  На заборчиках домов, стоящих на «первой линии» уже висело несколько мертвых тел.
Мэву уже было не остановить – она загоняла и резала, не разбирая лиц, продвигаясь вглубь городка. За какие-то несколько минут бок кобылы, обычно белый, стал красным. С меча капала кровь. Копчик вконец обезумела – пожалуй, это было единственное, что сильно сдерживало королеву. Пытаясь контролировать упрямую, напуганную лошадь, северянка передвигалась куда более медленно, чем она бы хотела.
В какой-то момент королева замечает, что черных доспехов, мелькающих мимо, становится все больше. Больше, чем пестрых лирийских и ривийских лат. Вдруг кто-то перехватывает удила, и Мэва, хоть и слыша обращение к ней, не успев перейти с языка битвы на всеобщий, замахивается мечом на звук голоса.
Тяжело дыша, королева, вздернув подбородок, фокусируется на всаднике, к горлу которого приставила меч. Тут же отдернув руку, озлобленно цокает. – А, это ты, – выбранный тон звучал так, будто она забыла добавить «всего лишь». – Новая ефли фто вырафтет? – недружелюбно спрашивает она, намекая на то, что не стоит набрасываться на воюющих со спины. Оглядев Петера, замечает, что тот даже не потрудился достать из ножен меч.
«Беффмертный кретин», – так и хотелось добавить Мэве, но она отвлеклась на более досадную мысль. Как же близка она была от того, чтобы убить проклятого нильфгаардского коморного… В шаге. Но не убила, не могла убить. Это отрезвило ее еще больше, чем само появление Петера.
Предложив вынудить мятежников сдаться, Эвертсен мог заметить секундное промедление королевы. Бегающие в зеленых глазах тени говорили об одном: с куда большим удовольствием она бы убила всех до единого, а Петер со своими «не варварскими» методами ей только мешает. Мэва стала темнее тучи.
– Ты праф, нильфгаардфкий допроф будет куда менее варварфким, – съязвила королева, но, выдернув удила из руки коморного, все же толкнула кобылу обратно к воротам. Схватив за плечо пробегающего мимо лирийца, наклонилась и отдала приказ: всех, кого возможно, брать живьем. Он кивнул и тут же раструбил сказанное в три раза громче.
Впрочем, у ворот уже стояли шестеро выживших аэдирнцев, сдавшихся самостоятельно. По бокам от них стояли надзирающие лирийцы и нильфы, бросая друг на друга недвусмысленные взгляды. Со всех сторон постепенно будут притаскивать остальных бунтовщиков.
В интересах Мэвы было перебить всех до единого. Она была очень осторожна, спасая северян этой ночью, запретив любую символику ее государства на конях и людях, но если кто-то из выживших знает хоть что-то – из него это выбьют.
До сих пор все шло по плану. Постепенно затухали крики и грохот лат. Нильфы, лирийцы и ривийцы, как бы они того ни хотели – сработались, переправляли пленников и снимали их со стен, прижимали к ним же. И вдруг сзади с силой распахивается дверь ближайшего жилища, заставляя всех обернуться.
В проходе стоит крупный мужчина, полностью одетый в доспех, явно недружественно настроенный. В согнутом локте, прижав к телу, он держит двойняшек лет девяти, примерно в полуметре от земли. К горлу одного из них направлен нож. Белокурые дети плачут и извиваются, из глубины избы истошно визжит женщина.
Пришедшая в свое обычное расположение духа Мэва чуть не хохотнула, даже посмотрела на Петера, как бы вовлекая его в этот каламбур. Шантажировать детьми? Ее? Нильфов?
Стрелки вскинули болты, прицелившись в незнакомца.
– Уфловия? – кратко спросила Мэва. Было видно, что она заинтригована и воспринимает это как игру.
– Отпустите моих ребят. Я пойду с вами и отпущу вылупков, – спокойно заявил мятежник, но движило им явно отчаяние. Даже из-под шлема узнать голос Дьярви не представляло труда.