Ступал Януш уверенно и ловко — каждый шаг, словно он первый за эту тяжёлую версту. Она уже не была человеком, но всё одно морщилась от этого бьющего в её лицо снега. Она была такая маленькая по сравнению с ним. Всего лишь точка в белоснежной пустыне. Она торопилась, стараясь переставлять ноги так быстро, как только могла. Глядела из-под капюшона своего тулупчика, под ноги, а не по сторонам. За его спиной было тихо, а идти по его следам легче. Невольно думалось ей о том, что будь она такой же большой и сильной — так все беды остались бы позади.
Обаче и рождён был Януш не деревенским прощелыгой, а барином, что меняло саму суть его жизни и бытия. Рыска же была девкой деревенской, о буднях иных не знающей, да о жизни иной лишь мечтающей. Впрочем, порой и на её век выпадало удивительных вещей. Пуще всего было в пучине её беспамятства, когда чудилось Рыске, казалось, всякое такое, о чем никому не расскажешь, кроме как самой себе в думах тайных от чужих ушей упрятанных. Виделось ей однажды, то ли сон то был, то ли иное наважденье, что проснулась она в теле не девичьем, а мужском — сильном, да уверенном. Кем стала — поняла сходу. Мечталось ей видимо дюже сильно, жизнь иную узреть, да чтоб изнутри.
***
Простыни мягкие — шелковистые, под грубыми руками едва ощущались, солнечный свет беспечного лета бил в глаза её, словно желал достучаться. Не твоя это жизнь Рысья, да и дом тоже не твой. Грубый медвежий ворс колол обнажённые стопы, скрывая от оных ледяной камень родового поместья. Она не знала, что желалось ей больше: выглянуть в окно, аль покинуть роскошные пенаты, чтобы осмотреть дом в коем никогда ей не быть. Сперва стоило сменить одежды, только вот процесс оголения для Рысьи был весьма неоднозначен. Вздохнула девица, да глаза свои зажмурив, скинула ночную рубаху, на авось нащупав грубую ткань штанов. Не сего ей желалось от подобной жизни, скорее уж свободы, да покорных взглядов.
Только вот до свободы не меньше двух этажей, средь людей, кои Рысья никогда и не видывала. Пронеслось в голове ей робкое «мамочки», да скрутило живот не то от страха, не то от голода. И пусть с первым совладать было весьма непросто, со вторым Рысья могла управиться посетив кухню. Осталось только понять, где в доме сим роскошном, кое имением Биронов называлось, было самое укромное и лучшее место в мире, да как туда, собственно, добраться. Позаимствовав тело волка её укусившего, она мыслями оного, увы, не завладела, а потому и оставалось ей, блукать, словно слепому котёнку, да на логику вещей полагаться.
Впрочем, запах выпечки свежей, вывел её на желанное быстрее, чем она думала, да вот только к еде заветной на пути Рысьи выросло внезапное препятствие.
— Ой… — едва не подпрыгнула от удивления Рысья, когда по телу её полуобнажённому, руки ловкие пробежались, — а вы хто? — Да только вот девице наглой, не до разговоров обыденных было. Расширились глаза травницы до предела, когда руки чужие с плеч, теперь уже её, куда ниже перекочевали. Поползла Рысья по стеночке, надеждой глупой ведомая, что зайдёт сейчас кто-нибудь в стряпущую, да спасёт её от подобного зверства.
— А я сюда за булочкой… — пискнула, да писк басом чужим отозвался, в отражении посуды явив лик совсем не девичий, коему приставаний бояться не подобало. — Отстань от меня, покуда в немилость не пала! — Молвила, словно всю жизнь так жила, а не лучину первую, да мимо гордо прошествовала, не забыв захватить с собой хлеб свежевыпеченный, ароматом томящий, да вот только вкуса его совсем уж она не ощутила, словно и не было того хлеба, как и воспоминаний подобных не было. Лишь морок ночи, да дрожь до костей пробиваемая, где за окном не солнце, а вьюга и до весны ещё надобно дожить.
***
А сейчас…
— Не сумела бы я в лесу одиноко схорониться, — слишком уж общительной был Рысья, коя вопреки всему, да с соседями злобными умудрялась слово держать изредка, — коль так, то и жизнь мне была бы не мила! В прорубь зимнюю окунулась бы, да и поминай, как звали. — Не желалось ей о подобном думать, не хотелось уходить в размышления. Все они о пустом были, да и она не одна, а с Янушем, кой в обиду её не даст, да контроль удержать поможет. — Отныне мы вместе, а потому и легче нам будет! — Желалось ей в то верить, как и желалось в жизни иной состояться.
— Пахнет деревней, да домом родным пахнет… — именно так в Нижнем Яру бывало, когда зимой лютой печи у кметов топились, да каши горячей ковш медный на столе парил. Желалось ей вновь вернуться в жизнью свою утерянную, пусть и ненадолго, но зато с головой окунуться. — Лучше я пойду — к девице больше доверия. — Мужа при оружии не каждая хозяйка на порог пустит, а потому решилась Рысья первой идти, да в дверь постучаться. С надеждой робкой, что откроют ей хотя бы на раз третий.
Первый дом схоронился, лишь едва слышно заскрипели за окном половицы. Шёпот, а затем и тишина. Во втором были закрыты ставни, да оно и понятно, при такой-то метели, а вот на третий — долгожданный свезло. Отворила дверь ей девица едва ли старше, с улыбкой приятной, да взглядом ясным. — Да не стой же ты на пороге, заходи скорей — отогрейся! Что забыла ты тут в час столь поздний? Бежишь от чего, аль в лесах наших дремучих заплутала? — Не спешила Рысья пояснять все, да обо всем. Поведала сначала о возлюбленном, разрешение выпросив на приглашение, дабы Януша сыскать в ту же минуту.
В доме уютном место для всех было, даже когда спустился с заимки под крышей мужчина плечистый, Януша по мощи обогнавший. Семья оказалась молодая: супруга, супруг, да дитятко — коего Рысья и не видала. — Чай горячий — отогреться с мороза. — Гостеприимно молвила хозяйка, покуда её супруг подготавливал спальное место, заняв укромное на печи, да неудобное на лавке. — Страшный час для путешествий пеших! Свезло вам до деревни нашей добраться! — Причитала молодуха, покуда Рысья тянулась за пряником, вид невинный делая, да глаза не отводя жёлтые.
