Aen Hanse. Мир ведьмака |
|
|
Приветствуем вас на ролевой игре "Aen Hanse. Мир ведьмака"!
Рейтинг игры 18+ Осень 1272. У Хиппиры развернулось одно из самых масштабных сражений Третьей Северной войны. Несмотря на то, что обе стороны не собирались уступать, главнокомандующие обеих армий приняли решение трубить отступление и сесть за стол переговоров, итогом которых стало объявленное перемирие. Вспышка болезни сделала военные действия невозможными. Нильфгаарду и Северным Королевствам пришлось срочно отводить войска. Не сразу, но короли пришли к соглашению по поводу деления территорий.
Поддержите нас на ТОПах! Будем рады увидеть ваши отзывы.
Наша цель — сделать этот проект активным, живым и уютным, чтоб даже через много лет от него оставались приятные воспоминания. Нам нужны вы! Игроки, полные идей, любящие мир "Ведьмака" так же, как и мы. Приходите к нам и оставайтесь с нами! |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Aen Hanse. Мир ведьмака » Здесь и сейчас » [8-12 марта, 1272] — Право Зверя
Время: с 8 по 12 марта
Место: где-то в лесах Каэдвена
Участники: Януш, да Рыска
Предисловие:
Выпей - может, выйдет толк
Обретешь свое добро
Был волчонок - станет волк
Ветер, кровь и серебро.
Мельница - Оборотень ♪
Первое обращение Рыски, и первые ночи после оного.
Отредактировано Рыска (21.07.21 00:10)
Песня или плач,
Бой или покой,
Жертва иль палач,
Ты — или другой.
Была холодная весенняя ночь, приближалось ужасающее полнолуние, иней блестел на траве, а звезды казались крупными и яркими, словно морозной зимой. В лесу было тихо, ни тебе ветерка в оживающих ветвях, ни крика охотницы совы. Один лишь мир, сотканный из скользящих теней и бледного лунного света. Рыска моргнула, скидывая это наваждение. Лес. Они ушли в лес, как и планировал Януш. Ночь тяжко залегла меж деревьями, пробуждая жертв и охотников.
Кем предстоит ей стать? Жертвой или палачом?
Что-то мерещилось и слышалось.
Это началось недавно. Неясно обострились ли чувства собственные, аль что иное в ней изменилось. Тело резко бросало в дрожь, есть хотелось теперь всегда и гораздо сильнее, чем прежде. Внутри её хрупкого земного тела, поселилась неведомая доселе сила. В полнолуние волк обретал могущество, и Рыска чувствовала его всеми фибрами, она видела его в отражении битых зеркал, водной глади, блике клинка.
Недозрелая луна бледным диском нависавшая над кромкой леса, напитывала её силой, а в груди, вдобавок к привычному ощущению любви ко всеми сущему, тянуло приятным волнением и надеждой на лучшее. Это то, что переживала травница. И то, чем она сейчас являлась – сгустком тепла, жизни и веры в саму себя. Рыска верила, что одолеет проклятье, она верила, что ей суждено стать большим, пойти по стопам своего отца, последовать за возлюбленным волчьей тропою.
Жирный, насыщенный запахами ночной воздух, вливался в её лёгкие вязкой массой. Всё вокруг шептало, шуршало, трепетало и радовалось наступлению весны. Она тоже радовалась первому теплу, капели и скромным белым головкам первых подснежников. Радость. На душе Рыски была радость. Травнице не о чем было сожалеть, ведь её земной путь продлился дольше, чем она предполагала.
Не сгубил её в утробе матери коварный гуль, не забрала с собой неведомая хворь, не разодрал на куски возлюбленный. Она билась за своё существование и выигрывала битву за битвой, но впереди был последний бой. Самый страшный, самый сложный и, возможно, последний. — Люблю лес, — проговорила она, когда едва слышный скрип снега под ногами его сапог, не приблизился достаточно для объятий. — Он всегда даровал мне силу, уверенность в себе и завтрашнем дне. — Всегда, но не сейчас. — Чувствуешь ли ты приближение полнолуния? Чувствуешь ли ты его так, как чувствую его я? — Её щеки вновь горели, а ноги едва держали, но Рыска уж давно смирилась с этой лихорадкой, прекрасно зная, что это лишь часть обращения.
— Будет ли мне хуже? Что ждет меня дальше? — Враньем стали бы слова о том, что не было в ней страха. Боялась кметка и та дрожь была оправдана силой проклятья. Не всем суждено обрести жизнь вторую, не каждому станется принять в себе волка. Она жаждала момент обращения, но и страшилась оного не меньше. Боль не пугала Рыску так, как возможность столь печального исхода. Как не весёлый шанс того, что Януш останется один.
Знал Радомир, что не минует Рысью чаша сея. С первой минуты знал. С февраля проклятущего, когда в плоть нежную вонзил клыки острые да передал несчастной кметке свое проклятие. Знал, понимал, а все равно нет-нет и допускал мысль неверную: а ну как в этот раз обойдется? А ну как не тронет звериная кровь желтоглазую девицу? Впрочем, кабы не тронула, лежала бы болезная Вольская в студеной землице, а раз от хвори поганой оправилась, стало быть, уже и не человек более. Только и осталось луны кровавой дождаться.
Страшился охотник часа этого. Молил Богов беспощадных, чтобы срок человечий продлили да замедлили бегущее время, но Силы Высшие к просьбам остались глухи – близился срок звериный, наливалось нутро волчьей силой, а сердце – беды предчувствием. Не помнил Бирон первого своего полнолуния. Не помнил и тех, что за ним последовали, однако, не раз видал, как человек Зверем огромным становится. Слыхал, как мышцы рвутся да ломаются кости, а еще слыхал, как воет горемычный от боли своей нестерпимой. Не раз случалось, что и сам точно также орал, скулил да по земле катался, норовя плоть разорвать на части да выпустить волка навстречу ночи.
По собственной-то воле еще выходило проще, а вот луна полная переламывала, перемалывала да на изнанку выворачивала, подменяя человечьи мысли простыми инстинктами. Понимал волколак, что в час заветный не останется рядом с возлюбленной, что прямиком в лес сбежит да назад лишь к утру воротится. Хотелось мужчине думать, будто сумеет управиться и на зов Луны не откликнуться, да пока ни разу иначе не выходило. В первые часы неизменно терял Радомир себя, а там уж Зверь выбирал, где ему оставаться да по какой тропе следовать. Могло статься, что и он не оставил бы верной своей волчицы, да вот только то узнать предстояло, а пока уходили охотник да травница далеко в чащу – подальше от глаз людских да дорожек хоженых.
Похрустывал снег под ногами приятно. Птицы, весну почуяв, трели свои заводили. Солнце днем пригревало, запускало лучи в еловые лапищи. Пахло свежестью, обновлением… домом. Не любил баронский сынок дикого зимнего леса, а вот волколаку приходился он по сердцу: радовал, успокаивал, дарил ощущение безопасности, сытости да уюта. Никто тут, в глуши, за шкурой Зверя Кровавого не охотился, а потому и остановки постепенно сделались дольше да основательнее.
По привычке Бирон, конечно, больше молчал да все думал, но порой занимала его возлюбленная: обнимала, к груди прижималась, заводила речь невеселую. Тревожило и ее обращение предстоящие, да вот только, в отличие от своего спутника, верила девица, что все для нее хорошо закончится. Чудилось ей, будто в том и Судьба была, а раз так, то все правильно сложится. Порой рассуждал Радомир, что может и правда сама Вольская Волка выбрала, и что так оно будет вернее верного, да потом вспоминал рассказы Льенкины с деревенскими байками и такой ужас его охватывал, что шерсть на загривке дыбилась. Вот только Рыске мужчина того не показывал. Все больше лаской ей отвечал, нежностью да улыбками.
- Я, Рыска, не только чувствую, но и знаю, - промолвил Бирон, останавливаясь на небольшой прогалине да голову запрокидывая, - близко совсем полнолуние. В эту пору Зверя всегда в тебе больше, чем человека. Но только не в первый раз. В первый раз все иначе. Как оно было, я уже не упомню, да наверняка от твоего-то неотличимо. Ощущение те же, сомнения, страхи… инстинкты звериные. На ночь сегодняшнюю здесь с тобой остановимся, а завтра еще пройдем, чтоб уж наверняка от селений убраться. Страшные впереди нас ждут ночи… Коли будет на то воля Высших Сил – обратишься, в живых останешься. Ты, главное, не противься чудовищу, что в тебе в полнолунье пробудится. Чем дольше с ним борешься, тем дольше мучишься. Чем скорее примиришься, тем тебе будет легче. Я никак не хотел принимать свою сущность новую, вот и воевал со Зверем Кровавым без малого десять лет. Тебе, Рысья, и проще, и тяжелее одновременно. С одной стороны, точно знаешь, что ждет тебя, да перемены в себе понимаешь, а с другой, от знаний этих только страшнее. Пока не знаешь, надеешься, а уж когда знаешь, только и остается ждать неизбежного. Ну! Скидывай сумки да разводи костер. Я схожу пока поохочусь. Повезет – принесу нам парочку куропаток к обеду.
С тем волколак и отправился в чащу, лук прихватив с собой да колчан со стрелами.
Улыбнулась Рыску возлюбленному так искренне, как смогла сама. Залегла на её сердце печаль темная, бременем судьбы сказанная. Опасалась травница за исход лихой, что останется под луной не два волка, а один одинокий. Коль случится неминуемое ничего уже не попишешь, судьба – злодейка сети свои неустанно ваяет, да вот только оставлять возлюбленного одного во тьме, было куда больнее, чем с жизнью мирской прощаться. Будет ей тогда уж все равно, а живущим на земле грешной без неё, стало быть, одиноко.
— Знаешь… — в глаза ему посмотрела, словно в детство вновь возвратилась, — а с тобой мне ничего и не страшно! — Любила юная травница охотника. Любила любовью искренней, непорочной. Готова была жизнь за него отдать, да собственно и отдала свою, рядом с ним оставаясь.
— Не боюсь я дня полнолунного! Не боюсь я проклятья волчьего! Ничего не боюсь, когда ты со мной рядом! — Нос её уткнулся в его воротник. Холодно было в лесу зимнем, ветрено, как ни старались дубы вековые мощью своей унять метель ледяную, да выходило у них, мороз по коже бледной вызывая. — Разведу, миленький, разведу конечно! Только ты воротись ко мне как можно быстрее… — было боязно Рыске в лесу одной. Пусть и не человеком нынче являлась, да страхом все же одолеваемая.
С помощью огнива, в сумке седельной найденного, развела она костер под защитой пышных еловых ветвей. Было здесь и логово. «Косолапым» ранее принадлежащее, да ушли они, вестимо, ещё до прихода зимы, ибо не было на версту ни следов, ни запах, ни шерсти клоков. Устроилась Рыска, снега в котелке натопила. Имелась недалече и криница, да вот только до оной идти надобно, в глушь лесную, в ночь темную!
Вот и сидела Рыска к огню поближе, от тьмы лесной подальше, не думая о том, что здесь ещё кто-то окромя них водится. «Нет здесь никого!» — себя убедить пыталась, — «только лес темный, плен снежный, да мы — странники одинокие», — только вот так ли оно было? Случалось порой и такое, что люд несчастный мор безжалостный гнал вдаль от деревень родных, а коль не мор — так белки, аль ещё какая напасть. Знавала Рыска истории, сей подобные, да ничем хорошим оные не оканчивались.
В лесах темных зимой морозной на луну выли не только волки.
Ветка хрустнула внезапно, отчего приспавшая было Рыска, встрепенулось, да за ножом маленьким потянулась. Пах иначе возлюбленный её — Януш, не хрустели ветки под мягкой поступью волколака. Иначе пах и не дышал громко. — Кто здесь? — испуганно вопрошала Рыска, на ноги поднимаясь, да осматриваясь, — я буду защищаться! Буду рьяно! — Сдаваться в руки чужакам было чревато, ведь волчий час уже почти настал.
— Не злись, касаточка, мы мимо проходили, да вот узрев твой огонек, решили, чем не шутит черт, вдруг люд хороший — нам поможет. Ты здесь одна или… — не был недобрым его взор, скорее уж уставшим. Прижалась к мужику девчушка, держалась поодаль жена. — Мы из деревни, что на севере Буки… — Вздрогнула Рысья, название родное услыхав, недалече от них были те Буки, бывала травница там и не раз. — И путь свой держим к Понтару реке, в деревню Ровище, что подле Бан Глеан. — Знавала Рысья даже про такое, но путь лежал сей далеко. Не в зиму выдвигались из деревень обозы, не в зиму отправлялись кметы те, кто уходил на поиск лучшей доли.
— Я не одна, — скала Рыска гордо, щеками лишь едва зардев, — я с мужем здесь, но он в лесу, охотится для нас. — Прекрасно понимала Рыска, что будет Януш видеть их не рад. Однако выгнать пусть чужой, но все же люд в ночи, не значит поступить разумно. «Дождаться лучше нам утра, а там дорогу к тракту указать», на том решила Рыска для себя, но как об этом Яну рассказать?
[icon]https://i1.imageban.ru/out/2021/08/17/8435c243157df22cd9b47610010752c3.png[/icon]
Скверным временем года была весна ранняя: голодные дни – холодные ночи. Зверье в эту пору все ближе к домам людским подбиралось, али в подлеске каком обреталось, кору объедая да кустарники заледенелые. Кабы были путники не в Каэдвене, так и вовсе не видеть бы им добычи, но здесь, в краю северном, снега сходили поздно, а деревья стояли по кроны самые занесенными. За такими сугробами и притаиться несложно, особенно нюх имея нечеловеческий. Знал волколак, куда путь свой держит, понимал и то, что будет им с Рыскою сытный ужин. Оттого по телу тепло разливалось, а ноги сами вперед несли, увлекая все дальше в чащу по тропке оленьей. Казалось Радомиру, пара еще шагов и приметит он красавца рогатого, однако, чем больше мужчина шел, тем вернее кровь ощущал горячую да запах мокрой собачьей шерсти. Не было здесь волков, а вот собаки бродячие были.
«Скотство», - бросил охотник, вытягивая из-за спины лук свой верный да стрелу к тетиве прилаживая, - «совсем шавки страх потеряли. Только вас здесь и не хватало…» Прищурился Бирон, выглянул из-за ветвей осторожно, а как узрел, что на поляне творится, так сразу же отступил, оружие свое опуская: валялся олень на снегу окровавленном, лежали рядом с ним и собаки оголодавшие, вот только и псы не охотниками явились, а чьей-то жертвою. Разорвали их, разметали, да кишки по кустам развесили. «Надо уходить», - сказал себе Радомир, - «и чем быстрее, тем лучше. Еще налетим на беса или, ляд его разберет, на кого. Не до того нам сейчас. В полнолунье, может, и потягаемся».
Сплюнул мужчина под ноги, негодуя, что остался без ужина да без хорошей добычи, но потом отступил да назад пошел, думая, как бы беды не накликать на Вольскую. Оттого и добирался до стоянки устроенной долго: путал следы, замирал, принюхивался, прислушивался. Многое уловили уши, многое нос узнал, и, чем больше нового оборотню открывалось, тем сильнее он злился, проклиная людей, что забрели в самую чащу старого, Богами забытого леса. Не верил Бирон, будто невинные путники пожаловали к огню от мороза согреться – все искал в них бандитов да душегубов, хоть видал и малютку при мужике, и оробевшую бабу. «Сейчас и проверим, те ли вы, кем мне кажетесь...»
И можно бы было на нюх положиться волчий, но охотник иначе решил – подкрался едва ступая, точно лань осторожную подстрелить хотел, натянул тетиву да и выстрелил так, чтоб стрела, просвистав между мужем да его жинкой, в снегу утонула. Вскрикнула баба, назад отшатнувшись, захныкала девочка, к отцу прижимаясь, мужик головой закрутил, того ища, кто в ночи беспросветной прятался. Вот только Бирона и искать не пришлось – сам он выступил, целясь в горло гостю незваному.
- Вы, блядь, еще кто такие? – гневно произнес волколак, выходя на свет, да отрезая от людей Вольскую, - Что вам здесь надо? И как же так вышло, что вы оказались посреди ночи в зимнем лесу? До сюда от тракта два дня пути, как не больше. Счастливое совпадение, да? Вставай, Рысь! Собирай вещи! Мы уходим!
Бросил Радомир слова свои через плечо, а после опять на мужика с семьёю уставился. Как не хотел он суровым казаться, как о себе да Звере Кровавом не думал, а все равно жалко было ему девчушку да мать ее бестолковую. «И чего Вас сюда потащило?» - подумал охотник, людей осматривая да изучая, - «Не иначе, как от кого бежали… Так не от того ли, кто собак разодрал?!» Неожиданная догадка в мозгу волколачьем вспыхнула, а как явилась она, так и вспомнил мужчина, отчего к костру без добычи явился. Гости незваные было от рассуждений отбросили, но мысли скоро вернулись, а с ними и страх за девицу желтоглазую. «Если уж сгинешь, так не от мрази лесной», - заметил Радомир, лук опуская да помогая Вольской скарб нехитрый в сумку заплечную сунуть, - «знать бы только, где твое лежбище… Да уж не пропустим его, пожалуй».
- Все собрала? – обратился Радомир к Рыске, стоило той подняться да зыркнуть на него недовольно, - Тогда идем. Вы, коли хотите, можете с нами пойти, а нет, так здесь у огня оставайтесь. Может, вас и минует лесное лихо. Видал я, Рысья, такого охотника, что мне не чета, а раз так, то и нечего нам его угодья топтать – в лесу места много – другое себе найдем.
На том и затих, закинул на плечи рюкзак да и пошел вперед, верный путь по звездам угадывая. Следом же Рыска плелась. Бедолаги прилипшие замыкали. Никто не стал оставаться у страховидлы злобной под боком. Глядишь, и к лучшему вышло.
Сидела Рыска, тревожилась, ёрзала, аки на печи раскаленной. Волк был ещё от неё далече, но гораздо ближе, чем того ей желалось. Чуяла она запах странный, от знакомцев внезапных исходящий, словно пахло от них домом отчим, хлевом теплым, да молоком свежим. А чего пахло кровью, да чужой, мертвой, словно бежала та не по человеческим жилам, словно принадлежала она давно уж помершему.
— А мы вот из деревни идем, коя в горах затаилась. Был там мор страшный, мало кто выжил, да мало кто остаться решил. — Неловкое
молчание разорвано было, да Рыска все одно смутилась, словно желали люди от неё неведомого, а она подобно хозяйке неприветливой, вынуждала гостей дорогих, да на самом пороге топтаться. Подобное в деревнях не принято было, так люди хлебосольны, радушны, да приветливы, только вот Рыска не совсем уж и кметкой деревенской была, скорее уж тем, кого принято опасаться.
Однако истина оказалась страшнее, она подкралась на мягких лапах, напугав даже самого смелого из всех, кого Рыска когда-либо знала. Не считая её отца, да вот только на то он и отец, чтобы для дочери быть всех смелей. Януш же заботился о ней гораздо дольше, не раз спасая жизнь её грешную, укрывая от ужасов темных ночей. Она чувствовала рядом с ним спокойствие небывалое, словно ничего в этом мире обидеть её не могло, но даже у них, кои давно уж людьми не являлись, были враги в этом зимнем и темном лесу.
— Стряслось что? Померещилось? — Взволновано Рыска отвечала, наспех сумки свои собирая, да снегом забрасывая угли. — Куда бежишь ты, любимый, ответь мне? — Пыталась до истины она достучаться, — аль от кого? От ужасного, да опасного? — Шепотом себе же вторила, стараясь людей не напугать. — Неужто не справимся мы с напастью? Неужто не сумеем с ним совладать? — Казалось молодой волчице, словно нет в мире силы иной, словно свет на волках сошелся клином, и они всегда будут всех сильней.
— Вы не бойтесь, — сказала ближайшим, — в темноте мы дорогу найдём! — Даже травница видела дальше, чем обычный услужливый пес. Да и чуяли волки иначе, даже глядя сквозь вьюгу, они чуяли — скоро весна. Снежинки пахли иначе, словно сдавала свои позиции Ледяная, словно тужилась из последних сил. Плотный наст из прогретого солнцем снега, она знала — он режет чуткие лапы. Совсем скоро, Рыска и сама побежит в ночь, а пока ей оставалась надежда. Надежда на то, что сумеет совладать со своим волком. Пропустить его сущность, принять и слиться с ней воедино.
Улыбнулась. Такому хмурому, но все же родному. Совсем скоро они станут стаей, пускаясь в бег по кромке миров. Из зимы в весну, из ночи в день, из смерти в жизнь. Они не вспомнят своих имен, покуда будут облачены в шкуру, но они обязательно вспомнят друг друга — ведь это единственное, во что ей хотелось верить.
— Всё будет хорошо… — скорее себе сказала. Вздрагивая от внезапного уханья филина. Она слышала его так, словно был он совсем рядом, да вот только ночной птицы, не виднелось ни тут, ни там. Один лишь снег. Иногда мягкий, подобно перьевому покрывалу, кое сияет сотнями тысяч звёзд, а иногда твёрдый, слежавшийся, прочный. Хрустнет и ноги уходят вниз, а вслед за ними и сердце, до сих пор не привыкшее к прогулкам впотьмах.
Ветки захрустели сильнее. Рыска невольно напряглась, прибавляя шаг вслед за Янушем и надеясь узреть тракт. Чуялось ей, мерещилось, что скрипят колеса повозки, что возница режет ногайкой воздух, подгоняя лошадь бежать рысцой. Кляча упрямо артачилась, пучила черные глаза. Она тоже чуяла здесь опасность, но бежать вдаль было страшнее, чем топтаться на месте.
— Дорога там, она близко, я чувствую… — Рыска знала, что Януш все видит. Чуял волк куда лучше людей, куда лучше волчицы ещё ни разу не обращенной. — Дойдем и свобода… — прежде всего от людей. Можно будет отправить семью, в сторону заветного града.
[nick]Рыска[/nick][icon]https://i.imgur.com/pH6GZxE.png[/icon][raceah]Раса: волколак[/raceah][ageah]Возраст: 18[/ageah][actah]Деятельность: травница[/actah][fnameah]Рыска Вольская[/fnameah]
Отредактировано Рыска (21.09.21 21:53)
Шли долго. Януш, путь сквозь снега да лесную чащу прокладывающий, останавливался время от времени, замирал, жестом веля и другим замереть, прислушивался к звукам ночным, принюхивался к причудливым переливам запахов. Странно здесь пахло. С одной стороны, хвойный струился аромат, смолянистый, насыщенный, зимний; с другой же тянуло откуда-то кровью, и как ни старался охотник понять направление, то и дело сбивался, точно отовсюду несло, точно брели они не по лесу холодному, а по заброшенной трапезной. «Нет, не бес здесь, пожалуй», - заметил мужчина, глаза щуря да в темноту всматриваясь, - «бес бы бросил там, где забил, а здесь поразумнее бестия поселилась. Может леший, а, может быть, и собрат одичалый. Больно уж почерк знакомый».
Поежился Януш, не желая тревогой с Рыской делиться, да украдкой на кроны деревьев глянул. Страшился он над собой обнаружить покойников, а как отыскал их, повешенных да растерзанных, так и проклял дорогу мысленно. Остановился. Встал во весь рост, скинул наземь рюкзак заплечный да к отцу семейства лицом обернулся.
- А я-то все думал, что же с вами не так, - агрессивно и злобно процедил он, по привычке Рыску за спину задвигая, - да как же так вышло, что вы в лесу посреди зимы заплутали… Сбились с пути несчастные… Как же.
Ощерился волколак, огрызнулся, уже не пытаясь Зверя Кровавого в узде удержать. Попятился мужичок, глянул на жинку да девочку и припустил наутек, да только не тут-то было – в три прыжка настигло его страховидло перекинувшееся, а как настигло, так и на снег повалило, в горло зубами впиваясь. Хлынула кровь багряная на снег белый, залила волчью морду, испачкала лапы. Баба, страсть увидав такую, на колени упала да принялась к Богам обращаться. Но и ее срок был краток. Осталась одна девчонка испуганная, смотрящая то на тела родителей, а то на чудовище. Остановился Януш, не желая смерти малышке, но, рассудив, что один ляд пропадет она в одиночестве, добил несчастную могучим ударом когтистой лапы. А там уж снова мужчиной сделался, на задницу плюхнулся да, руки сложив на коленях, негодующе сплюнул в сторону. Мерзко было у него на душе. Мерзко, скверно да горько. Рысья еще принялась ругаться… Вот вроде и не хотел объяснять ничего охотник, а все равно пришлось.
- Помолчи, - тихо бросил он разошедшейся кметке, а когда она не услышала, еще разок повторил, но уже увереннее да громче, - Помолчи! Замолчи уже наконец! Замолчала? – А теперь поди сумки у них проверь да на них самих посмотри.
Вздохнул волколак, головой кивнув на убитую женщину да на мешок, что она с собой волокла, а потом опять на деревья уставился, вспоминая картины увиденные.
- Не простые путники это были, Рысья. И в лесу не просто так по зиме обретались. Я все думал, что же мне в них не нравится, а теперь знаю, что. Открывай, открывай, не шарахайся раньше времени. Чуешь, как кровью да падалью от вещей их тянет? – А скажи мне, зачем простым путникам мясо гнилое с собой таскать? Может затем, чтобы съесть его да издохнуть? Али чтобы диких зверей отгонять? – Нет, Рыска. Для ритуала это поганого. Какого Бога – хер его знает. Да только я не хочу на алтарь ложиться, и тебе не позволю. Видал я в чаще следы кровавого пиршества… Думал, то волколак одичавший, бес али старый леший, да куда простым тварям до человечьей подлости? Люди то сделали, Рысь. Своих же собратьев сгубили, а теперь вот шли дальше за новыми жертвами. Не много я в этом смыслю, но одно наверняка понимаю: пойди мы с ними и угодили бы в западню. Ты, пока человек, не видишь, что дальше творится, а я вот вижу. Тела вижу по деревьям развешенные да распотрошенные… И это не мы несчастных к спасению вели, а они нас в капканы гнали… Вот так вот и доверяй людям. Не все то, чем оно на первый взгляд кажется… Уходить нам надо отсюда. К Западу заберем. Не пристало нам в Волчий Час представать уязвимыми. Да и смердит здесь, точно в могильнике. Собери чего при них было ценного, да и пойдем дальше своею дорогой.
На том и затих охотник. Поднялся на ноги нехотя и, лицо с ладонями утерев, принялся снаряжение свое на себя навешивать. «Хорошо еще ты не одна была», - так подумал на возлюбленную оглядываясь, - «кабы одна, Бог его знает, чем бы закончилось. Скверное место здесь. Паскудное, гнилостное. И полугода не минует, как погань всякая тут разведется».
Отредактировано Януш (01.09.21 13:58)
Дрожало хрупкое тело, шаталось, да едва ли не падало. Брала своё луна полная, луна злобная, да губительная. Стучали зубы её, словно по наковальне молот, а по коже, подобно бдительной страже, бегали толпы неприятных мурашек. Глаза желтые застилало белым, а ноги неустанно вели её вдаль, не сдавалась упрямая Рыска, не сейчас, когда слышен был стук колес. Не сейчас, когда пахло, почти что как дома.
Дом… ей казалось, что виднелась одинокая свеча, матушкой любимой зажжённая ради спасения. Желалось ей того незаметно, скучала кметка по дому, пусть и дорога туда отныне была ей заказана, пусть и отгоревали по ней родные, пусть отныне и ждало её лишь разрушение. Разрушение тела и девичьей души, да ещё один шаг по глубокому снегу.
Шаг, а за ним ещё один, почти что безвольный. Споткнулась кметка, пошатнулась, да на ногах своих таки устояла. С трудом, с тревогой в сердце и туманными мыслями, но не настолько туманными. Как туман на сердце любимого. Пропустила Рысья слова его первые, а уж когда пролилась кровь… брызнула из вен разодранных, окропила снег девственный. Да вспугнул крик последний, птиц засидевшихся в ночи. Погнал возница лошадь свою напуганную, бичом воздух разрезая морозный, да закончился пир кровавый, поражением полным тех, кто защиты искали.
— Маменька моя родная, — упала на колени кметка, причитать принимаясь, — да что же это делается, да как же так получает! Искали люди бедные защиты нашей, а мы же их сами и погубили! — Сжималось сердце девичье от жалости и раскаянья, не верила глазам своим Рыска, не понимала, как смел он так поступить. Моргнула она раз, взглядом невидящим на снег алый глядя, да пролились из глаз её слёзы, слёзы обиды, да непонимания.
— Людьми они были! Кметами деревенскими! — Воспротивилась она возлюбленному, не желая оправдания его слушать, да поднялась с колен продрогших, не желая более подле него оставаться. Да вот только была привязанность её волчья, всех обид и сожалений сильнее. Не могла углядеть Рысья, во взгляде родном, глаза монстра. Покачнулась, да кровь чужую утерла, размазывая оную по щеке бледной, а затем ручонками дрожащими к сумкам чужим потянулась, намереваясь слова возлюбленного проверить, да в правоте его убедиться.
Встряхнула она мешок заплечный, встряхнула раз, затем два и три. Посыпались оттуда пожитки людские, обычные, а там уж и мясо тухлое в тряпье старое замотанное. Старое, да кровью людской пропитанное, кровью иной, от крови кметов странных отличающейся. Было в котомке той и ещё немало интересного, камень резной красивый, на шнурочке кожаном, темном, да с пауком ужасным на грани плоской вырезанным.
— Откудова сие, да и зачем надобно? — Подивилась она, в закрома дальние лезть не решаясь. Не желала в сумка убиенных копошиться, коль и так все, что надобно им узнала. — Пойдем отсюда, коль ещё есть у меня то силы… — стояла травница на ногах своих едва-едва, да и то неуверенно, словно упадет вот-вот, рухнет подобно дереву старому.
— Не желаю я здесь находиться, как бы ни было, а смерть — это смерть. Нет в ней ничего благородного, пусть и лиходеев местных ночью этой холодной мы в лесу схоронили. — Была Рыска о том одного всегда мнения. Ценила травница жизнь, пусть и столь жалкую, непотребную. Да вот только зла на Януша не держала, кабы не он не пришлось бы горевать — зимовать, а лишь червей кормить, да зверьё голодное. Много кого семейство погубило странное, много кто нашел здесь свою погибель. Видела Рысья трупы на деревьях смердящие, видела воронья следы, да иных падальщиков.
[nick]Рыска[/nick][icon]https://i.imgur.com/pH6GZxE.png[/icon][raceah]Раса: волколак[/raceah][ageah]Возраст: 18[/ageah][actah]Деятельность: травница[/actah][fnameah]Рыска Вольская[/fnameah]
Отредактировано Рыска (21.09.21 21:52)
«Нашла, стало быть…» Прося Рыску в вещах путников покопаться, не знал до конца Радомир, есть ли там чего необычное, но, как мясо тухлое на свет показалось, а за ним талисман на шнурке, так и понял – не зря семью погубил и в догадках своих не ошибся. «Стало быть, все и к лучшему», - так рассудил он, по сторонам оглядываясь, - «сказать «спасибо» никто не скажет, но хоть будет в селеньях окрестных какой-никакой покой. Если только все вы не из единого круга…» Обернулся охотник куда-то через плечо, постоял в молчаливой задумчивости да лук с колчаном приладив, к возлюбленной подошел, помогая той с коленей подняться.
- Идем, - легко согласился мужчина – не терпелось и ему из подлеска убраться зловещего, - а что нет в том ничего благородного, с одной стороны права ты, зато с другой не особо. Знаешь, Рыска, что лесники порой волков зовут санитарами леса за то, что те зверей больных убивают? Вот так же и мы. Меньше людской заразы – самим же людям и легче. Не знаю я, что тут за лиходейства творятся, и знать того не хочу, но одно-то уж понимаю: где в жертву людей приносят, там не жизнь балом правит, а смерть. Не убей их я, скольких бы бедолаг заманили они в кровавые сети? А скольких уже погубили? - Вот тебе и ответ про выбор между смертью да смертью. Жизнь, Рыска, подло устроена – чистеньким в ней никто не останется, а ежели и свезет кому, так оттого лишь, что все злодейства кто-то иной за него совершал. Я не боюсь в чужой крови измараться – совесть меня за это не сгложет. Постой-ка минутку.
Пройдя через редкий подлесок, вывел Бирон Вольскую на проезжий тракт да остановился, принюхался, верный путь выбирая. Прилип, конечно, запах поганый падали, выполз из самого леса, но все равно сумел волколак разобрать, что пахнет в округе лошадью, седоком да свежей смолой. Приглядевшись же приметил Радомир глубокие борозды от полозьев саночных да щепу, что по следу саней тянулась.
- Не иначе, как лес везли, - тихо произнес он, обращаясь не столько к девице, сколько к себе самому, - «али так, себе на дрова… Но да кто дрова собирает в такую пору? – Во век же теперь не просохнут. Значит, и правда для дела. Для судоходства, может какого. По Понтару потом и сплавят».
Видывал как-то охотник, как лес по реке спускали. Подивился силе мужицкой да выдержке. Сам бы в стужу лютую в воду не стал тянуться, а тут работяги простые знай делали свое дело в угоду какому барину. Тут уж в пору было дивиться, как барин-то их в узде держит, да где вопрос всплыл, там и ответ сыскался. Неприглядный, паскудный. Отворотился тогда баронский сынок да и пошел прочь своею дорогою. А теперь вот вспомнилась вдруг ему та история. Задумался оборотень, застыл посреди дороги, о своем рассуждая, но тут Рысья уже его отвлекла, за рукав потянув настойчиво.
- Да, да, идем, - опомнился Бирон, тряхнув головой по-волчьи, - вперед пройдем по дороге, а там обратно в подлесок свернем. Думал я пойти к Западу да, чую, оттуда-то все и тянется. На Восток пойдем, аккурат по этому следу. Деревня, похоже, рядом. Нехорошо это. Ну да на ночь-то остановимся, где придется, а поутру уже в чащу двинем – недолго нам ждать осталось.
Запрокинул мужчина голову, на небо глядя чистое, откуда луна недозрелая щерилась, да, поморщившись, отвернулся, к Вольской вновь обращаясь.
- Давай, собирай свою силушку!
Так и пошли. Шаг, второй, третий, десятый, сотый. Медленно ковыляла за избранником кметка, а Радомир и не подгонял ее, все больше по сторонам смотрел да место подгадывал. «Это слишком открытое, отсюда округи не видно, здесь люди недавно хаживали…» К утру лишь нашлась поляна удобная. Скинув вещи свои, плюхнулся волколак на массивное дерево, ветром свернутое, да, на попутчицу свою глянув, прищурился добродушно.
- Здесь встанем, - сказал он ей, - спать ложись. Как проснешься, пойдем за добычей, а оттуда уж в чащу. Хватит с нас приключений. Пора в берлоге какой пристроиться. Дни-то быстро минуют. И не заметишь, как пролетят. Мне, когда я впервые должен был перекинуться, все казалось, будто я далеко забрел, да вот только, как луна налилась, так и стало мое «далеко» считай «возле самой деревни».
Усмехнулся мужчина невесело да и затих, спиной к суку привалившись.
Отредактировано Януш (06.09.21 13:57)
Складно рассуждал Януш, да мимо ушей девичьих. Виделась Рыске кровища людская повсюду, слышались крики, убитых волколаком людей. Не желала она быть чистильщиком, ни леса, ни чего иного, коль и волком выть, дак стараться не замараться. Злилась кметка на возлюбленного своего, взгляд волчий отводила. — Не желаю я за людьми прибираться… — буркнула тихо, да и натянула платок свой до носа. — Как и не желаю кровь людскую испить, она с рук ничем не смывается… — дальше брела молча, покуда Януш на тракт проезжий не вышел.
Рвалось сердце Рыски в деревню, а гордость вторила, что совладает, да только знала травница деревенская, что хуже нет поутру одной в сене проснуться. В страшных снах ей картина сия виделась, что брела она по снегу алому, кровью залитому, что звала кого, да тишь в округе стояла, ибо не было в деревне души живой. Больше не было. Тому как не злилась она на Януша, да следом за ним следовала, все дальше и дальше уходя в леса, да деревни шум привычный позади оставляя.
В полночный час лихой, терзалась она тревогами. «Что дальше-то будет? Как жить мне, коль в тварь кровожадную луна полная обратить сумеет?», ведала Рыска, что возможно все в жизни этой. Ведала и боялась того, не желая заложницей быть шкуры своей волчьей. «Всю жизнь как в тюрьме, а теперь в клетке буду, так зачем жизнь такая, где нет ни свободы, ни дум спокойствия?». Остановилась Рыска травница, да возвела глаза к бескрайнему небу, усеянному звездами и огрызающейся недозрелой луной. Возвела, да мысленно вопросила: «что будет со мной как пробьет волчий час?».
Кусал за щеки ночной морозец, блестел снег, ослепляя глаза. Красота, как ни крути, да воздух лесной с лёгкой горечью подмёрзшей хвои. Свежесть и хруст снега под ногами. И так хочется этому что-то противопоставить, уравновесить, успокоить, умиротворить, да куда там ей, кметке простой рваться, что под силу лишь богам, смертным вовек недоступно будет. — День, словно волчья шкура, сер, — тихо запела она, дабы нарушить гробовое молчание, — и ветер зол, как никогда. Какая средь небесных сфер ещё готовится беда? — Песня придавала ей сил, и шаги по глубокому снегу перестали приносить лишь отчаянье.
— Дождь, как сорвавшийся с цепи, — сердце кметки пропустило удар и она запыхалась, но продолжила идти, не желая обрывать свою жизнь и песню на полуслове. — Нещадно хлещет по бокам. В холодной и пустой степи,
пристанища не будет нам… — когда эта песня казалась ей лишь набором слов, однако сейчас она обрела смысл, заиграла мрачными красками в предвестье беды. — Вокруг - лишь холод и печаль, внутри - лишь голод и тоска… — словно вторя Рыске, где-то совсем рядом завел свою песню волк.
— Тем, наверху, волков не жаль. Да, участь волчья нелегка! — Странный тандем, из звонкого девичьего голоса и волчьего воя, слился воедино, устремляясь к синим небесам. — А вечный враг наш, человек, нигде покоя не даёт! — К одному волку присоединились ещё несколько и Рыске перестало казаться, что она одинока в сей лунный час. — Кто знает, может, рухнуть в снег настанет скоро мой черёд… — и, поди, она бы рухнула, коль не проговорил бы Януш в тот же час, что они пришли и можно оставаться на привал.
Устала Рыска, измоталась совсем. Ломал жар её тело не жалея, выжимал все соки, крутил, вертел, бросал то в жар, то в холод. Маялась она, мучилась, да поделать с тем ничего не могла. Натаскал Януш ветвей еловых, да соорудил травнице настил колючий. Повертелась Рыска, покрутилась, да и застлала «лежанку» пледом своим вязаным тонким. Все лучше, чем на голых ветвях почивать, хоть и была она в тулупчике своем добротном, а иголки нет-нет, да уколются, из объятий сна её вырывая.
[nick]Рыска[/nick][icon]https://i.imgur.com/pH6GZxE.png[/icon][raceah]Раса: волколак[/raceah][ageah]Возраст: 18[/ageah][actah]Деятельность: травница[/actah][fnameah]Рыска Вольская[/fnameah]
Отредактировано Рыска (21.09.21 21:52)
Тягостный выдался день, мрачный, зловещий. Воротившись с охоты, растолкал Радомир возлюбленную да, накормив мясом прожаренным, вновь потянул за собой в самое сердце леса, по тропам, которых не было, через буреломы, овраги да снежные сопки. Нелегко идти было Рыске, спотыкалась она, оступалась, но охотник знай себе шел вперед, ища место укромное да надежное. Такое, где чудища схоронились бы от жителей деревенских, а жители от чудовищ. Близился час заветный, в висках стучал да сердце сжимал клещами. Отравлял разум дурным предчувствием. Всякий раз у Бирона было так. Чем полнее луна наливалась, тем беспокойнее он становился, точно ведал нечто такое, что всем остальным неведомо.
Спешил волколак, как мог торопился, вот только леса каэдвенские не были к детям своим милосердными. На много миль простиралась чаща непроходимая, а никакой норы аль берлоги в ней не угадывалось. Один раз только наткнулись путники на высокий холм пустотелый, но и тот оказался для убежища непригоден – не могли человечьи пальцы землю раскопать стылую. Так и пришлось с тем смириться, что не отыщется ничего подходящего. Рано теперь темнело, а как село солнце за горизонт, потекли минуты последние.
Встал охотник у дерева, голову запрокинув к небу, подтянул к себе Вольскую, нежно плечи ее обнимая да по спине поглаживая. Замер, затих, к миру вокруг прислушиваясь. Тихо было. На столько, что сердца стук звучал колокольным грохотом, а дыхание вырывалось подобно рыку звериному. Вздохнул Бирон, дернул ветку, осыпая снегом себя да возлюбленную, посмотрел, как колкие хлопья на макушке девичьей тают.
- Скоро уже, - коротко произнес мужчина, нарушая тянущееся с утра молчание, - совсем скоро. Далеко мы с тобой забрели, надеюсь, дороги в деревню теперь уже и не сыщем, но, коль случится так, ты себя не вини. Все мы на твоем месте когда-то бывали. Я так точно бывал. Скверно это, паршиво, гадко, но с тем ничего не поделаешь. В эти ночи мы себе не хозяева. Говорят, есть такие, что и в подлунный час зверя в узде удерживают, но да я того не умею, стало быть, и тебя научить не смогу. А еще, Рысь, - молчал я о том до поры, - не смогу я с тобой остаться. Не вернусь на поляну до первой крови. После может сумею, а раньше инстинктов не одолею. Ты за это прости меня. И за то прости, что такую судьбу тебе уготовал. Всякое может статься, но знай, ежели не суждено тебе будет со Зверем Кровавым слиться, то и цикла лунного не минует, как я за тобой отправлюсь. В жизни вместе. И в смерти тоже.
Затих Радомир, глянул хмуро в сторону и, голову Вольской подняв, к губам ее потянулся в поцелуе прощальном зарочном. Тронул ладонью горячий лоб, стер с лица нежного тяжелые липкие пряди. Поцеловал в лоб ласково да и отошел, отпуская. Сел на холодный снег, лежавший промерзшей коркой. Глаза поднял на избранницу. И столько во взгляде том было страха с тоской невысказанной, что в пору было завыть, задрав к небу морду. Да время тому еще не пришло. Подступало на мягких лапах, простирало когтистые лапы, щерилось средь ветвей.
Ощущал охотник, как болеть начинает тело, да как закипает кровь. Дернул он носом по-волчьи, оскалился, пальцы согнул судорожно, но, покуда не засиял небосвод серебром, в узде удержал себя да, чтоб время занять, к Рыске вновь обратился, наставляя на ужасы скорые.
- Ты, главное не противься, Рысь, - так произнес голосом неверным да тоном ломаным, - Зверь этой ночью либо возьмет свое, либо тебя убьет. Чем дольше ты ему сопротивляешься, за человечность цепляясь да за чувства родные, тебе привычные, тем дольше и обращение тянется, и тем больше шансов, что сердце твое боли этой не выдержит. Боль будет нестерпимая. Страшная. Такая, какая тебе и вовек не снилась. Сломается в теле все до последней косточки. Наизнанку Зверь тебя вывернет, а после обратно свернет… Но да ты с этим справишься, как я когда-то справился, и как справились те, что были еще до нас. Есть в тебе силы и понимание. Смирись, Рыска, и позволь волчице наружу вырваться. Вместе отныне вы будете путь прокладывать, и, сколь не враждуй, все равно никуда от природы этой уже не денешься. Принимай ее, и она тебя примет, а там уже приживемся как-нибудь.
На том и затих Бирон. Улыбнулся ласково, ободряюще да, воздух носом втянув, раздеваться неторопливо принялся.
- Тебе тоже это сделать советую, - бросил он Вольской коротко, - одежа тебе не поможет, а не скинешь – только испортится. Где нам после по зиме тулупчик такой искать?
Отредактировано Януш (22.09.21 16:59)
Поднялась полная луна
Её власть держит у окна
Чую нервами с детских лет
Равномерный холодный свет
Наконец пробил этот час
Целый месяц я ждал и чах
Полнолунная ночь её первая, событием долгожданным сталась. Долгожданным и одновременно пугающим, возможно последним, а, возможно, и первым на волчьей тропе её жизни. Должна была умереть травница, чтобы сегодня родилась волчица. Рождение бестии, становление монстра. Плохая ночь, кровавая — звалось полнолуние у кметов. Запирались на засов окна – двери, запирали скот, прятались в будку псы. Травница Рыска никогда не страшилась ночей кровавых, ибо сама звалась монстром, пусть и за глаза, пусть и плевком в спину.
«Оправдать пора ожидания Ваши…» — усмехнулась она горько, предчувствуя конец своей жизни, «знали ли вы, наивные, что судьбу мне словами своими пророчили?», не знали, поди, да оно и к лучшему. Жизнь на вилах закончить — удел безрадостный. Зрела луна полная, час волчий им предвещая. Качалась Рыска из стороны в сторону, едва на ногах своих стоя, да сквозь туман жара, слова Януша пропуская. Был он волком бывалым, не одну зиму встретившим, не одно лето отгулявшим, да вот только слова его — прах, да зола. Каждому волку свой удел предначертан.
— …не противься… — жар сковывал тело, отбирая последние силы, — этой ночью… возьмет свое… убьет… — изо рта травницы вырвалось облачко пара, когда тулуп, а за ним и теплое платье шерстяное платье упали в снег, темнеющей кучей, — боль… страшная… — её ноги подкашивались, однако Рыска сделала шаг вперед, проходя мимо Януша и оставляя на снегу следы обнаженных стоп. — Зверь тебя вывернет… — Морозный воздух разрывал легкие, будто осколки стекла, однако холод не сковывал её тело — вместо него стались первые судороги.
Упала Рыска, болью внезапной сраженная, когда оная безжалостно, выбила из груди её воздух. Кружился мир, словно безумный, то рассыпаясь сотнями искр, то вновь вспыхивая перед её глазами, когда отчаявшаяся и потерявшая себя от боли травница, пыталась сосредоточить взгляд. Отыскать тот самый угол, в коем ждет её спасение. Как дитя жаждет ласковых объятий матери, Рыска жаждала найти успокоения. Вспоминая кметское: подуй на место ушибленное, дабы боль оставила тебя и ушла. Агония. Сейчас Рыску не спасла бы даже толпа односельчан, дующая на раздробленные кости, что есть мочи и кметских сил.
«Снег…», плавился от жара уже не человеческого тела, выгибаемого в накатывающих судорогах, когда пробил час волка, а не человека. Не совладать ей глупенькой было, с плотным покровом сотканным из боли и чувств. Невыносимой боли, от которой не спрятаться, да не укрыться. Лишившись сознания лишь на краткий миг облегчения, она вновь распахнула свои очи желтые, издавая уже не крик, но ещё и не рев.
Не противилась Рыска своему року. Лишь скулила совсем уж жалобно. Пальцами, да ладонями в снег спасительный зарываясь. Менялось тело девичье, лопалась кожа бледная, подобно натянутой тетиве, кипела кровь, ломались кости, удлиняясь, да по-волчьи выгибаясь. Скребла она землю руками, вилась, подобно веревке, от земли оторваться, пытаясь, да от боли сей убежать. Кричать бы, да воздуха ей не хватало, бежать бы, да вот только от боли не убежишь и не скроешься.
Окрасила кровь снег белый - девственный, из носа уже волчьего, да из пасти, коя клыками прорезалась острыми. Боль, огненным потоком, пробежала по хребту девичьему, раскалывая голову ослепительными вспышками, покуда не затихла на кончиках белоснежной шерсти. Длилась агония её лучины мучительные, да вот сколько оных насчитывалось — Рыска – травнице вовек не узнать.
Всякое Радомир в жизни своей видал. Странствуя с Льеной долгие месяцы, не раз тому становился свидетелем, как из простой девки волчица рождается рыжая, да никогда прежде при первом самом обращении не присутствовал. Не хотел он того. Не желал смотреть на чужие муки смертельные. Страшно было охотнику, а боль Рыскина да каждый вскрик ее протекали по нутру волчьему подобно металлу расплавленному. Точно не травницу наизнанку Зверь выворачивал, а его самого. И тут уж как не скребись по снегу слежавшемуся, как из шкуры не рвись – ничем не поможешь да ничего не изменишь. «Что мог, уже сделал. Взирай же теперь на дело клыков своих. Стоило ли спасать жизнь человечью ценой подобной?»
Не знал Бирон ответа на вопрос одолевший. Не знал, переживет ли Вольская свое полнолуние первое. Потому и страшился конца неизбежного, покуда страх животный Зверь Кровавый не вытеснил. Это в первую пору мог еще волколак наблюдать за сородичем, а, как луна налилась во всю свою силу, так и власть потерял над разумом человеческим. Не стало в ночи баронского первенца – явилась вместо него кровожадная да свирепая бестия. Ее это время было. Волчий час. Волчья воля.
Будучи еще в облике человеческом, думал Януш, что сбежит Зверь Кровавый в чащу да назад не воротится, покуда утробу свою не насытит да жизней не оборвет, ан не так все на деле вышло. Сильны оказались инстинкты звериные, и если сам охотник-отшельник нет-нет да пытался от Рыски избавиться, точно чужая она была для него, то Волк страсти своей не противился. Ничего для него пустые клятвы не значили с ритуалами человечьими. Не заботило его, что нет кольца на пальце избранницы. Помнил он запах ее родной, помнил и ночь последнюю, когда кровь свою ей отдал. Тогда была девка слабой никчемной смертною, а теперь ждать не долго осталось. Час-другой да родится волчица, с какой он, Зверь Кровавый, по миру бок о бок отправится странствовать.
Боль же Рыскина не страшила чудовище окаянное. Зверь, что внутри Радомира дремал, а теперь наружу вырвался, ждал часа сего с нетерпением, потому и повел себя вовсе не так, как сынок баронский того ожидал. Подошел он к Вольской на лапах мягких, лизнул снег, окропленный кровью девичьей да устремился в чащу, к земле припадая да след норовя отыскать.
Путала его кровь, сбивали крики агонии, да все равно не запутали и с пути не столкнули верного. Уловил чуткий нос аромат добычи манящий, а там уже и осталось только нагнать, завалить, задрать. Будь вместо оборотня обычный волк, глядишь и ушел бы олень от него, да поди обмани страховдлу могучую.
Насытился Зверь Кровавый, вонзил в плоть горячую клыки свои острые, да всего не стал доедать. Перехватил поудобнее, да туда потрусил, где волчица осталась корчиться. Далеко по лесу зимнему крик ее разносился. А там уж и вой звериный. Тянуло кровью, смертью да волком новорожденным. Молодой совсем самкой. Сильной. Такой, что не только спутницей станет надежной, но и матерью для щенков. Толкали Зверя инстинкты о ней позаботиться. Потому и вернулся он, добычу в зубах волоча.
Вернулся, кинул оленя у белоснежных лап, да, отойдя поодаль, на снег улегся, наблюдая за прекрасной своей избранницей. Кабы мог, так сложил бы балладу о красоте ее, да куда уж волку до песен-то человечьих? Знай себе наблюдай да облизывай. Только вот не рискнул волколак подобраться ближе. Знал он – сперва надлежит голод нечеловеческий утолить, а там уж как благосклонность волчица выкажет. Коли да, так и можно к ней подобраться. А коль нет – так угодья богатые – гоняй хоть всю ночь зайцев, кабанов да оленей.
[icon]https://i.imgur.com/OVg1s1T.jpg[/icon][actah]Деятельность: Кровавый Зверь[/actah]
Когда кожа фарфоровая лопаться перестала, мясо алое обнажая, а затем вновь срастаясь, да покрываясь шерстью белоснежной, терялась сознание девичье между явью, да навью, между человеком, да волком. Странное то было чувство, доселе ей неведомое, словно сон, аль мираж, рябь на прозрачной озёрной глади. Кто она? Что она? Где она? Гасла лучина её осознания, а после распылалась вновь, позволяя чувствовать волком, а не травницей деревенской.
Снег.
Он не обжигает, аки ноги босые, а обволакивает, играя искрами на белоснежных шерстинках. Такая шуба — любой девке деревенской на зависть. Густой и пушистых мех, густой пуховый подшёрсток и жёсткие остевые волоски, от грязи, да воды уберегающие. Не мёрзнет волк в лесу, да снег на шерсти его не тает, свернётся клубочком, да хвостом накрывшись, спит себе в сугробе, да и будет таков.
«Жарко, должно быть, в шубе столь тёплой, летом жарким» — проносится в её сознании, а затем теряется средь волчьих инстинктов, когда в нос ударяют тысячи запахов, а слух рвёт на части ночная жизнь лесных животных. Растерянно трясёт мордой волчица, вокруг себя озадачено глядя, чует она запах чужой, враждебный, а, может быть, и нет?
Нет.
Волк, кой рядом с ней отирается, не похож на врага её кровного, что-то иное души волчьи связало, что-то древнее и ещё древнее. Пятится волчица, мнётся в своей нерешительности. Покуда волк чёрный во мглу лесную не убегает. «Стой, не уходи!» — сопротивляется ей сознание, да лапы человека не слушаются, лишь снег мордой, упавшей, собирая, — «постой!», — да не имеют для волков никакой ценности, эмоции чуткие - человеческие, не связывает волчицу белую, с черным волком, ни любовь до смерти, ни печаль, ни горе.
Не успела она опомнится, лад когтистым лапам давая, как вернулся к ней черношкурый, тушу оленью аки дар божеству бросая. Кровь свежая, искушающая, снег в бордовый мгновенно окрасила, дурманя её, да призывая к трапезе приступить немедля.
Голод.
Голод гнал её вперёд, не позволяя осмыслить происходящее, ибо волки не рассуждают. Они действуют, а голод их вечен, как и вечна полная луна, небосклон озаряющая. Пламя голодного вожделения, разгоралось в её крови. Резало, терзало, требовало искупления кровью. Живого или мёртвого — неважно, главное, что свежего, ещё тёплого. Клыки её белоснежные, в плоть намедни ещё живую, вошли, аки нож, входит в свежее масло, разрывая, да позволяя насытиться.
Плоть.
Нежная, она таяла во рту слаще сахара, утоляя дикую жажду и позволяя замечать иное. Как рядом расположился с ней черношкурый, как внимательно на неё глядел он, словно выжидал, да вот только…чего? Разорвав, выпотрошив, поглотив, она отошла, остатки яства своего оставляя. Голову к снегу белому склоняя, словно приглашая его к присоединению. Приглашая, побыть с нею рядом.
Бег.
Горят мышцы, не то от боли, не то от удовлетворения, переполняя душу радостью свободного движения. Плещется искорками в глазах, растекаясь солью на языке шершавом, трещит воздухом, разряженным на шкурах волчьих. Теперь они вместе, и краткий миг знакомства, когда запах стирается запахом, а между волком и волчицей его, нет ни преград земных, ни оков. В ту пору лунную, когда кметы по домам своим прячутся, а по лесу носится проклятье крови волчьей, настигая всех обречённых, да отверженных, больше не был одинок волк черношкурый, ибо была отныне подле него волчица белая.
[icon]https://i6.imageban.ru/out/2020/12/29/9b9bbb88706c89e955da16b273a0f35a.png[/icon]
Страшная ночь была, жуткая. Сколько помнил Януш себя как Зверя Кровавого, столько и страшился часов проклятых. Всяких раз терял над собой контроль, десятки раз просыпался среди тел растерзанных человеческих, да в первый раз вышло так, что судьба волчья благостью вдруг обернулась, а ночь полнолунная из зловещей волшебной сделалась. Не потому, что не вышло волкам к деревенькам выйти, не потому, что никто на тропинке волчьей не повстречался им, а оттого, что не стало с этой поры одиночества стылого неизбывного. Разделился путь волколачий надвое да и лег на четыре плеча, обещая и впредь так тянуться.
Противился человек сему долго, а Зверь Кровавый и мыслить о разлуке с волчицей белой не смел. Как мордой она кивнула, приглашая побыть с собою, так и приблизился, запах ее вдыхая. И потом не ушел, не сгинул в чаще лесной, не оставил в охоте первой. Несся рядом, из-под лап могучих снеговые комья выбивая, помогал добычу загнать, заходя с другой стороны. С ней, единственной, трапезу разделил. С ней же и спать устроился, как к рассвету приблизилась ночь полнолунная. Свернулся клубком, устроил морду на лапах и, не уснул покуда, все слушал, как волчица сопит под ухом да как лес перешептывается, детей своих принимая.
Утро же с новой болью пришло – хоть и была эта боль не чета той, что ночью хищникам довелось испить. Проснулся Радомир, осмотрелся – кровь, падаль да пух звериный вокруг. Лежала рядом и Рыска. Нагая, в крови перепачканная, а все равно неизменно нежная. Такая, что нет и не было никого прекраснее. Потянулся охотник, прядь волос с виска ее убирая, да, поднявшись, к поляне побрел, на которой их с Вольской вещи лежать остались, и тогда лишь назад воротился, когда отыскал тулупчик девичий да платье с сапожками.
- Ну? Что скажешь? – промолвил он, одежу пред Рыскою опуская бережно, - Живая ли? Али Зверь тебя вымотал? По виду вижу, живая. Да поди еще и голодная. Сейчас к реке сходим вымыться, а там и поймаем чего. Или, хочешь, я веток нам на костер натаскаю? Снегу в котелке натопим да им и обмоемся?
Теплее стал Бирон к избраннице, нежнее да ласковее, точно чувства в нем пробудились вечные, что до того таились да в сердце холодном тлели. Не рычал больше оборотень, не огрызался, прочь не пытался выставить. Все больше заботился да в глаза желтые смотрел преданно.
- Да ты не бойся, - так обратился к Рыске, что холоду ежилась да по сторонам смотрела растерянно, - у нас с тобой кровь горячая, и хворь никакая нас не возьмет теперь. Это раньше от холода и лихорадку было схватить недолго, а теперь и в воде ледяной не замерзнешь. Доводилось мне в реках быстрых мыться, что с гор текут. Правда, здесь нет такой. Значит так и придется в котле топить. Не наденешь же на себя платье чистое? Глянь на руки-то на свои. Да не страшись – вон и жертва твоя лежит в двух шагах. Повезло нам кметов ночью в лесу не встретить. Глядишь, и дальше будет вести, а там уже и научишься. Сложно ли было тебе с волчицей своей управиться? Помнишь ли ночь минувшую?
Странное дело было, впервые за много месяцев помнил Радомир все, что в полнолуние происходило с ним. Помнил, как оленя по лесу гнал; помнил, как мчался, с ветром тягаясь в скорости да как по снегу потом валялся. «Вот в этом и жизнь состоит», - подумал охотник мечтательно, а прежней будто и не было. Может и правда не было? Жил ли я годы свои последние? Али так, бродил неприкаянный?»
Не стал отвечать охотник. К Вольской приблизился да поцеловал ее ласково. А уж как из объятий выпустил, так и в чащу за хворостом на растопку отправился. Да и двух шагов не ступил, как услышал рядом шаги неловкие девичьи. Поймал любимую за руку да за собой повел.
Отредактировано Януш (28.10.21 15:48)
Ни земли, ни воды, ничего...
Замела метлой белый свет пыль...
И страшиться теперь одного —
Как не стала бы небылью быль,
Как не стала бы быль...
Вёл свою стаю маленькую, сероглазый вожак, слишком странных волков, манящих и одновременно пугающих. Лунный диск освещал им дорогу, прокладывал волчью тропу по рыхлому снегу. Тропу, очерченную кровью загнанной ими добычи. Обжигал лапы безжалостный холод, рвалась шерсть, путаясь в ветвях обледеневших деревьев. Ветви кустарников, словно когти неведомой твари, то и дело норовили попасть волчице в глаза. Неумелой. Ещё слишком юной.
Не скулила волчица жалобно. Даже тогда, когда началось обратное обращение, выворачивающее наизнанку всё её существо. Магией древней меняя ложное на подлинное, и так до следующего полнолуния. Не скусила волчица, ибо волки не скулят, подобно домашним псам. У них, как и у людей, есть гордость. Невероятное чувство свободы и воли, сила, таящаяся в лапах, да острых клыках.
Ночь растворилась в огромном бескрайнем, занесённом снегом, лесу. Остановились волки, устраиваясь на свой первый и последний ночлег, ибо уже на утро велено им проснуться людьми, забывая ночные пороки и встречая рассвет нагими. Озябла совсем травница Рыска. Била её тело дрожь крупная, да только не понять — то ли от холода озноб, то ли от таинства ночного. Рассвет. Зимнее солнце, слепящая и ненавистное, пробилось сквозь крону вековых деревьев, вынуждая снег блестеть сотнями не огранённых алмазов.
Сощурилась, ноги босые к груди обнажённой подтягивая. Смущаясь, да кровь уж засохшую о снег чистый утирая. Посмотрела она назад, взглядом ещё затуманенным, туда, где осталось то страшное место, увиденное ими давеча, но теперь уже не пугающее. Притихла волчица, дабы дать смертной своим часом насладиться, да вот надолго ли?
Помнила Рыска, как за косулей гордой по лесу ночному неслась. Обрывками, ещё не переданными забвению, воспоминаниями, кои больше напоминали сон. «Это быль или явь?» — билось в её висках. — Это всё было? Или же нет… — Она пыталась собрать воедино осколки, да только резалась об оные больнее, с каждой секундой забывая о ночном. — Косуля… — воспоминание всплывало зыбкой дымкой, — она прыгала грациозно, словно дивная танцовщица. — Толчок, полёт, поджатые передние ножки, бесшумное приземление, похожее на дуновенье ветерка.
— Ой… — прижала снег в руках скомканный к голове звенящей, мысли оставляя о былом, слишком уж тяжело давались ей те воспоминания, а после и вовсе ускользнули уступая место небывалой бодрости. — Ян… — в тулупчик собственный укуталась с большим вожделением, пряча руки в карманах да спеша натянуть сапожки. Человек, поди, и вовсе бы в том снегу помер, коль не алкаш подзаборный, алкоголем выпитым согретый. А она жива, здорова, да лишь слегка подмёрзла. Теперь она…здорова?
— Всё минуло? — Не верила Рыска речам собственным, когда нагота звериная под одеждой людской скрылась. — Теперь я не умру? — Боялась ли она смерти? Как и все сущее, пусть и сокрыть то старалась. Слишком мало пожила на свете белом травница рыска, дабы уйти в забвение без досадной горечи.
— Не человек я больше, а зверь кровавый? — Сказки былинные на печи ведая, не знала она тогда, что однажды сама сказкой той сделается. — И заказан мне отныне путь до родной деревни… — Знала она сие и раньше, да только на утро всё осознала. Не человек больше травница Рыска, и не зверь, кой тоски людской не ведает. Стоит она отныне между мирами. Между сном и реальностью, явью и навью. Волколюд — коль верить словам старцев, проклятый, обречённый, но так ли сие было? — Теперь уж мы точно навечно с тобою повязаны… — Узами крепче, нежели узы людские, сердцам обыденным подвластные, — ибо стала я твоей наречённою… волчьей, а не человеческой.
Отредактировано Рыска (27.11.21 22:15)
Не сразу охотник Рыске ответил. Покуда шел в тишине, думал, как к былому-то относиться. С одной стороны, потеплело в груди от радости да от единства волчьего, а с другой, была ли такая жизнь настоящей жизнью? «Радость ли вечно бежать куда-то?» - спросил себя Радомир, - «Чудо ли, дома не знать родного да ступить на порог бояться? Сладко ли по лесам да на волчьих лапах мчаться в ночи подлунные? Того ли ты для себя искала? Того ли я сам для тебя желал?» Горький ответ был, что на язык просился. Хотелось Бирону ляпнуть, что все они теперь потеряли, но смолчал волколак, не желая тоской собственной душу тревожить нежную. «Ты, любимая, и без того натерпелась в часы минувшие». Улыбнулся охотник, да и обнял волчицу за плечи ласково.
- Минуло, - так промолвил, глядя под ноги да глазами хворост ища, на растопку годящийся, - теперь, коли кто серебром не сразит али толпой не набросится, не умрешь. Не возьмет тебя ни зараза какая, ни рана глубокая. Коль от стали – быстро затянется, а после и шрама не будет даже. Кому надо, те, конечно, управу найдут: чародея какого сыщут умелого али вон, ведьмака найдут, но уж тут все от нас зависит. Покуда мирно живем да тихо, не будет кметам нужды за нами охотиться, а уж коли первыми на них кинемся, то пойдет молва по округе недобрая. Тогда уходить придется. Мне не раз доводилось срываться с места насиженного, но зато целый и серебра на себе ни разу не пробовал. И тебе того не советую.
Усмехнулся оборотень, девушку из объятий выпустил да и присел, ветки с земли подбирая промерзлой. Был Радомир, в отличие от Рыски, едва одет. Не хотелось ему рубаху кровью марать, потому в одних только портках и мотался, да в плаще, что тело нагое не больно прятал. Не стеснялся того охотник, а кровь волчья надежно от холода защищала, околеть не давая мужику неразумному. Да и какой мороз, когда до костра недолго, коли напрасно время не тратить? Поговорить-то оно и за делом можно.
Подошел Бирон к дереву, поскреб ножом по стволу, кору обдирая да ветки сухие надламывая. Поскреб щетину задумчиво да на подругу свою обернулся, что чуть поодаль ходила, хворост ища посуше дав ветки, на рогатины годные.
- А человек ли, зверь ли, так просто ответа не сыщется, - так волколак произнес, нож охотничий размещая за поясом, - тут с какой стороны посмотреть. Люди ли те, кого мы вчера повстречали? Звери ли чудища, что бандитов да мародеров губят, обрастая шкурой звериною? Как по мне, так тот человек, кто живет по совести. Ты в жизни своей короткой ни одной души не сгубила: ни тогда, когда девкой была деревенской, ни в пору подлунную, став кровожадной зверицей. А раз так, то и не с чего тебе Зверем Кровавым зваться. Создатель мой неспроста носил это прозвище, да и я успел за собой вереницу оставить покойников. Ты же того не ведаешь. Повезет и впредь не узнаешь, каково оно, проснуться у тел растерзанных. Совладала ты ночью минувшей с хищником и теперь держишься человеком, а не чудовищем. Я, как впервые очнулся да трапезу волчью увидел, отыскал веревку покрепче да и пошел на суку ближайшем повеситься. До того мне было стыдно, противно да от самого себя мерзко. Было так в первое мое утро, и после было еще ни раз, покуда не понял я, что не даст мне Зверь, внутри поселившийся, жизнь свою оборвать. Ты не смотри, что сейчас нутро твое тебе не противится… Как случится беда какая, так сразу морду поднимет, пытаясь вырваться. Придется тебе по первости избегать опасностей да страстей человеческих, но на то и я с тобой рядом… Так оно проще будет. Вдвоем-то быстрее научишься. Да оставь уже этот сук! Нам с тобой много не надо. Обмоемся, напьемся да и пойдем до деревни. Чуешь, скотиной пахнет? Не иначе, как за ночь к людям подобрались. Это только в первую пору волки наши от других прячутся, а, как власть обретают, так и мчатся за кровью да мясом сочным. Зверю-то наплевать, кто в пасть беспощадную попадется: косуля легконогая али мужик какой, в лесу заплутавший. Но ты того не пугайся. Ко всему успеешь привыкнуть: к повадкам новым, к порывам странным да и к желаниям неутолимым.
Тут уж охотник не выдержал – подмигнул игриво возлюбленной, чтоб не думала, будто он об одном лишь толкует голоде. Голод-то хоть и был свиреп, все равно легко утолялся, а вот страсть человечья в разы становилась крепче да первобытнее.
Отредактировано Януш (27.11.21 22:39)
По каплям кровь твою солью.
В единый стон лесных просторов .
Я волк, и этим я горжусь,
Бегите прочь вы, песья свора!
Чувства иные пробуждались, древние, ото сна в некогда мирной травнице. Кто она теперь? Что она? Считали в деревне кметы, мол в волколюде не осталось почти человеческого. «Душа его, как ночь черна, а помыслы кровавы и злобны, ибо нет в нем впредь ничего людского, доброго, да светлого!». Только вот были ли старцы правы? Молвили все складно, а на деле иное сказывалось.
Не знали те старцы, радости вольного бега, не плавился первозданный снег, да не под лаптями тяжёлыми, неудобными, а под лапами мягкими и горячими. Не ловили они ушами чуткими, малейшие шорохи, крыльев птиц ночных взмахи. Не выуживали из свежести лесной, запахи столь желанные. Никогда им не понять было язык величественных древних лесов, уклад мира иного, за гранью понимания людского.
Не знала она и не ведала, что лицо её от морозца румяное, в тот момент стало мечтательным. Тронула губы улыбка нежная, а холод тела обнажённого не тревожил. Более не тревожил. — Отныне мы с тобой кровью одной повенчаны! Кровью волчьей, что по жилам нашим бежит неустанно, да бежать ей по оным ещё долго, коль жизнь нашу не оборвёт остриё клинка ведьмаьчего! — Да только вот верила Рысья в сказки надуманные, что коль не будут они с Янушем зло нести, то и не доберутся до них охотники, не нужны они станут монстробоям кошкоглазым.
— Взгляни вокруг, Януш! Вся природа на версты три окрест, да к нам с тобой, да прислушивается! — Она чувствовала это совсем иначе. Не так, как проживала мгновения своей жизни раньше. — Но эта кровь… — запах оной дурманил голову, как и запах чужого страха. Где-то там гулко – гулко, стучалось сердце напуганного кролика. — Не желаю я кровожадной тварью быть. Зверем кровавым зваться, да ужас ночами полнолунными на деревни беззащитные наводить. — Невольно на снегу рисовать принимаясь палочкой, да не просто так, а картины причудливые вырисовывая, белое с алым смешивая.
Она и ранее занималась подобным, печь в доме отчем с помощью уголька украшая, только вот не ценил никто «художества» её подобные, а сейчас и некому было по шее полотенцем охаживать. Вот дом нарисовался, а вот ещё один, деревня не иначе, да маленькая, а вот и лес тёмный, ужасами полный, под луной круглой, словно колечко позолоченное. — Жизнь-веретено… — внезапно выдала она, вырисовывая частокол, а за ним едва различимую тропку, — колыбели стук. Вот я и дошёл до тех трёх дорог, — волколак у Рысьи получился отменный — то ли чудище болотное, то ли шавка переросток! Да главное, что клычища с палец и глаза дикие-дикие, словно хвост, аль что иное, твари кровожадной меж суков двух защемили.
— И стою, словно на краю… — картину Рысину довершил кмет, один на один с чудищем биться вышедший. Бородатый, аки деде Парнас из соседних Малых Горошков, да на голову выше волколака. — Нет, так не пойдёт! — Возмутилась Рыска да… снесла деду Парнасу голову аж по плечи самые! — Во! — Теперь картина выглядела лучше — но куда более ужасающе. Рыска, в надежде на восхищение «творчеством» взглянула на своего возлюбленного, восторга травницы, явно, не разделявшего.
— Красота же! — Януш покачал головой, не картинами на снегу писанными разум его был томим, да вот только Рысье не до того совсем было — пыталась она свыкнуться, что уж и не человек, а волколюд теперь. — думаешь, слышали нас кметы из деревень близлежащих? — Не желалось ей людей пугать, сама ведь давеча ещё такой же пуганной была. — Коль страшно им — знать кто в лес полезет. — Всегда находились «умельцы» поглупее, кому жизнь не жизнь, без подвигов ратных, зачастую первых и последних. — Уходить нам отсюда надобно, покуда собак не спустил кто. — Не сомневалась она, что пёсья свора к волкам сунуться не посмеет, в отличие от хозяев своих тугоумных.
Хорошо у Рысьи художество вышло! Радомир сам рисовать никогда не умел, да и не любил, признаться, а уж коли случалось за холст усесться, так не выходило из-под руки его ничего дельного, так, мазня непонятная. Потому и улыбнулся охотник подруге искренне да, покумекав, отчертил горизонта линию да прицепил на небо луну налитую, полную.
- Так оно поточнее будет, - откликнулся Бирон, - узреет кто, подивится, кому далось рыхлый снег расписать пейзажами. Ну-ка, дай-ка мне твою палочку...
Подумал оборотень еще, чтобы изобразить такого, да, лучше ничего не удумав, приладил к домикам одиноким печные трубы, да выпустил из них дымок невесомый, больше на толстых змей похожий. Еще постоял, посмотрел да очертил сугробы на первом плане.
- Вот так-то то... – бросил он Рыске, палочку возвращая «художнице», - теперь пойдем назад к лагерю. Обмоемся, чаю выпьем да и решим, куда путь держать. Некуда нам с тобой торопиться. Ежели и слыхали нас кметы, велика ли новость – волки в лесах каэдвенских? – Да еще и в начале весны. Что март, что февраль – самые злые да голодные месяцы. В такую пору хищники к домам людским подбираются, а порой и в деревни захаживать начинают. Помнишь, зимой одной в Нижний Яр повадились? Когда бишь было-то это? – Лет, кажется, двенадцать назад... Чего бы ты помнила? – Ты тогда совсем девчонкой была, а мне годов было меньше, что тебе есть сейчас. Зима тогда выдалась лютая. Снег по пояс лежал. Все зверье по норам попряталось. Вот стаи и потянулись в деревню. У старухи Марфы, что ближе к лесу жила, всю скотину забили. Пса и того задрали. Отец тогда сам поехал на этих волков охотиться, а как приволок, так я диву дался – тощие – ребра можно пересчитать, облезлые, оголодавшие... Словом, коли кто вой и слышал, так на волков и подумает. Ежели нет в ближайшей деревне охотника доброго, то сюда они и не сунутся, да и, коли есть, - тем более. Кто постарше да поопытней знают – не та пора, чтобы в одиночку в чащу тянуться. И нам с тобой не пристало из чащи показываться. На тракт сперва выйдем, а там в деревню пойдем. Скажем, что в город идем наниматься, коли кому любопытно станет. А так... Нам с тобой ничего не надобно. Может и мимо пройдем. Али жаждешь чего купить в деревеньке? Кстати, надо бы глянуть, нет ли где поблизости можжевельника. Сильно он пахнет, дух отбивает волчий. Теперь-то от тебя все зверье шарахаться будет, а для кметов суеверных то первый признак, что не человек перед ними, а страховидло какое поганое.
На том Радомир затих. Подхватил корягу сучковатую, да потянулся обратно, к стоянке их с Вольской импровизированной. Бросил добычу свою на землю, принялся костер разводить, а уж как занялось веселое пламя, так котелок со снегом над ним повесил, собираясь и дальше задумке своей следовать. Что-что, а в крови не пристало люду простому показываться. Невольно, правда, жрецы поганые вспомнились, да подумалось, что, может и нет поблизости обычных-то кметов, но мысль эту волколак прочь от себя отогнал. Не хотелось ему думать, что вновь придется в шкуру звериную прыгать – и без того след за собой оставил. Ладно еще в лесу – не скоро, глядишь, найдутся, а уж в деревне... Вздохнул охотник, тряхнул волосами да и, стоило нагреться водице, себя обмыл, превратившись из чудища в мужика обычного. По такому и не скажешь, что Зверь внутри него дремлет.
- Ну, идем, что ли? – спросил Бирон у Рыски, едва та себя привела в порядок, - Вещи все вроде на месте. Пурги не предвидится. Глянь, небо какое чистое. Не иначе, как ночью пойдем под звездами. Скорее бы, что ли, уже до места добраться. Жаль, лошадей у нас нет. Слыхал я когда-то, что есть среди нас умельцы, что животину к себе приучают. Я как-то пробовал раз – да все без толку – лягнула в бочину да унеслась восвояси.
Усмехнулся оборотень, случай сей вспоминая давний, а после котомки с земли поднял да потянулся из чащи прочь. Знал он, непросто будет на дорогу заветную выбраться, да нюх вперед его вел, аккурат навстречу селению, что спало мирно да знать не знало, какие гости в скорости к порогам домов их выбредут. Впрочем, и сам Радомир не ведал, чем дело-то кончится. «А ну как ты не удержишься?» Так подумал да искоса глянул на Вольскую, рядом шагавшую.
- Ты, Рысь, коли чего почувствуешь, сразу мне говори, - так обратился, желая беду миновать да бойню кровавую, - Может и рано еще тебе людям простым показываться. Чего не знаю, того не знаю... Я уже и не помню, как сам пристраивался. Помню только, что главное тут волю порокам своим не давать. Коли злость охватит, так и не миновать превращения, а там уж и кровопролития. Помню я один случай...
Поскреб охотник затылок, думая рассказать про девицу из деревенской бани, но так и затих на пол слове, не решившись подругу расстраивать.
Отредактировано Януш (27.12.21 12:50)
Притихла Рысья, словно с землёй слилась белою. К чувствам иным привыкая, да ощущениям волчьим открываясь. Менялся мир вокруг травницы, таял привычный уклад, под взглядом глаз волчьих. «Вот и стало всё по своим местам» — думалось ей, «как кликали меня всего за глаза “бестией”, так в неё я, волей случая, и обратилась!». Много бед ей принесли черты отцовские, чужеземные, да только и в обидах человеческих, горьких, все же был свой толк, своя правда.
Привыкла Рысья травница, бестией, да отродьем именоваться, а потому и несложно было ей то осознать, что больше она не человек. Сгинула девица наивная, от хвори неведомой, на краю мира в подгорной деревне. Сгинула, да простыл след Рысьи — травницы из Нижнего Яра, когда под луной полной родилась волчица. Всхлипнула травница, беззвучно жизнь прежнюю поминая, да к словам, возлюбленным сказанным, прислушалась с любопытством не скрываемым.
— Хорошо всё со мной будет, — проговорила, подвоха от волка своего не ожидая. — Готова я была обратиться. Готова была стать кем-то большим. Да и ты, чего скрывать, рядом все время был, помогал, поддерживал, к жизни иной переучивал. — Сложнее ей было бы, коль осталась она человеком, а уж волками как-нибудь сладится. — Вместе мы теперь, благословлённые и проклятые одновременно. — Да только вот не чувствовала себя травница загнанной, скорее вновь живой, да жизнью своей опьянённой. — Пойдём. — поднялась она, мечтая уж и до деревни какой добраться. Сила луны полной, более над ней не властна была, и так и бояться было уже нечего — так казалось Рысье, бдительность её усыпляя.
— Со скотиной терпение нУжно, да доверие, — со знанием дела тихо проговорила. — А ты коль барином был нетерпящим, так зверем и вовсе, что с цепи сорванный. — Помнила она, как гнал её прочь охотник, как обижал словами резкими, да поступками грубыми. — В деревне нашей нередко подобное делалось, что волк дикий — ручным становился, да покой коров оберегал, они — животные далеко не глупые, защитника в оном видели, да хранителя своего! — От мечты козу завести, а лучше две, травница — волчица не отказывалась. Ещё чего! Ведь девкой она была деревенской, а уж куда такой без хозяйства своего, да козы рогатенькой.
— Как обоснуемся где, обживёмся, так и хозяйством обзаводится надобно! — Серьёзно так ему сказала, словно не мысля ясно, да не понимая, что хозяйству и скотине подле волчка не место. — К животине рогатой я уж подход найду! — С лошадьми гордыми сложнее, стало быть, будет. Одно дело подле расхаживать, а другое совсем — на спине хищника лютого возить. Впрочем, нет в жизни этой ничего невозможного, а потому не отчаивалась травница Рыска, прекрасно понимая, что коль судилось — то сбудется, а коль не выйдет, то значит и не время тому исполняться.
— Коль вдвоём мы с тобой отныне, то и под луной безликой легче нам справиться. — Не сомневалась Рысья в том, что все беды они переживут, добро непременно наживут, да счастливыми жить станут. Это по одиночке в мире выживать нелегко, а коль уж вместе они, то и все беды по плечу им отныне будут. — Главное не оплошать, да в слабостях волчьих не признаваться. — Были волколаки молодые на контроль собственный слабыми. Знавал оное Януш, знавала сие и Рыска, лишь за одного опасаясь в мире, что не найти ей будет управу, на волка собственного, да не прижиться среди кметов деревенских. Не знала она жизни иной, а потому и боялась этого, аки огня, да серебра жалящего.
«Серебра…» — вздрогнула Рыска, словно понимая, что не носить ей отныне кулон бабушки, на свадьбу будущую подаренный. «Ничего…» — утешала себя травница, за возлюбленным по следам топая, «поверх платья надену, да не больно будет!», в наивности своей дитю не уступая, рассудила так, да успокоилась. Верила она, что все в мире этом неспроста свершается, а коль судьба её такова, то зачем на оную гневаться?
Наивная была Рыска. Обо всем рассуждала просто. Мнилось ей, что жизнь волколачья сродни человеческой, и как Радомир не пробовал в обратном уверить упрямицу, она все равно на своем стояла, повторяя от разу к разу, что непременно в деревне они осядут, что хозяйство себе устроят да козу заведут рогатую. Думалось порой Бирону, что и правда есть в такой жизни соблазн большой, да только помнил он о природе звериной да о сущности человеческой; понимал – не видать им добра в родимом краю. Ежели где и устроятся, так южнее, где люди в Солнце Великое веруют, а к суевериям всяким глухи. В Каэдвене же даже дети о вервольфах слыхали, а охотники бравые умели одних от других отличать. «А уж коли ведьмак пожалует...» Не хотелось сынку баронскому думать, что тогда приключится, потому он и мысли свои тяжелые отогнал торопливо, к давней мрачной истории возвращаясь. Вздохнул протяжно, обнял Рыску за плечи ласково.
- Сила Зверя, Рысь, она не чета человеческой, - так промолвил, перед собою глядучи, - Зверь полумер да уступок не терпит – с ним так просто не сладишь, коли найдет чего. Десять лет я хожу в волчьей шкуре, и за года минувшие всякого повидать успел, а еще больше того натворить. Много на мне грехов и смертей чужих много, и тебе я того не желаю. Верить верь в нутро свое человечье, да только помни об осторожности. В первую пору особенно. Станет волчица твоя постарше, глядишь, и приладитесь, а пока не понятно ей, с какого такого ляда ей травницу деревенскую слушаться. Как чего возжелает, так и будет не удержать. Помню я давний случай, когда было мне лет, как тебе сейчас... Пришел я тогда в деревню, принял солтыс меня по-доброму, в дому у себя поселил. Я назвался охотником. Обещал, что тварь изловлю, что село их терзает несчастное, да только сам я и был тем чудовищем. На поминках бывал, где жертв моих поминали, да смотрел матерям в глаза, слезами налитые. Мне тогда казалось, что так-то оно и правильно, да только сейчас не кажется. Сейчас-то я вижу, каким тогда был чудовищем. Кабы сам с собой встретился, не пожалел бы себя, да гнал бы до самого леса батогами, чтоб и дорогу забыл в селение. Долго не помнил я свои ночи подлунные да не понимал, что не Зверь какой, а сам я людей убиваю, как Час Волчий со мной случается. Повезло мне тогда от наваждения избавиться, вот и ты себя, Рысья, не тешь пустыми надеждами. Неспроста не живут волколаки среди людей жизнью мирною. Это еще до нас с тобой рассудили. Рассудили те, что умнее нас.
На том Радомир и прервался. Многое мог бы еще сказать он подруге верной, да только той самой разобраться следовало. Как не старайся, как не учи своей жизни, а все равно путь-то у каждого свой, и что одному не дается, то другому покажется легче легкого. «Может и повезет тебе», - заметил охотник, на просеку выворачивая да забирая к тракту, - «Зверь-то Кровавый из ничего не рождается. Таков он будет, каков и ты сам. И уж коли сам людей не жалел да жестокостью славился, так и нечего ждать от чудовища... Только бы не случилось с тобой чего скверного. Нет ничего тяжелее вины неизбывной собственной. То хорошо, что исправить можно, да жизни отнятой во век не исправить, а особенно той, что невинная. Так перед глазами и встанет, так за тобой по следам и потянется».
Фыркнул Бирон, тряхнул головой патлатой да и выбрался наконец на дорогу. Бежала она через лес в обе стороны: одним концов во Флотзам, другим – к Бан Глеану, широкая была, добрая. Кое-где и следы телеги угадывались, да только и их замело метелью. Впрочем, помеха ли то волколаку, что добычу свою через мили чует? – Вот так и Радомир знал, в какую им с Вольской надобно сторону. Развернулся да и пошел неспешно, по пути можжевельник высматривая да спелые ягоды – а ну как попадется чего-нибудь на чай подходящее. В пору-то зимнюю все сходило, а в ранне-весеннюю так и подавно. «Поди сейчас бы мешочек золота нам за туес орехов отсыпали...» - подумал охотник мечтательно, - «а уж за оленя-то и того больше. Как к городу подойдем, стоит всяким добром на продажу разжиться. Здесь же места глухие. Здесь и без нас умельцев найдется да знахарей».
- Верно я говорю? – спросил Бирон да и опомнился, что сам с собой, а не с Рыской беседовал, - Думал я, что добычей всякой стоит разжиться, как подойдем к Бан Глеану. Покажу тебе, как куропаток в снегу искать...
Так и пошли они дальше, черный волк да волчица белая, что сейчас в телах человечьих прятались.
Вы здесь » Aen Hanse. Мир ведьмака » Здесь и сейчас » [8-12 марта, 1272] — Право Зверя
