День прошел в заботах. Оставив ныне покойного Лорана на попечении жреца, а предателя – в руках Кристофа, Эрика направилась прямиком в кабинет, откуда тотчас же полетели приказы: лошадь барона отправить в конюшни к остальным и велеть конюху ухаживать за ней, как за графской собственностью; латы и оружие господина из Вилля – разместить в оружейной; добротную одежду и обувь – раздать нуждающимся; личные вещи – в целости и сохранности доставить непосредственно в кабинет графини. Признаться, с последним девушка могла бы управиться и сама, но ей совершенно не хотелось копаться в «наследстве» верного друга и присваивать себе то, что некогда принадлежало ему. Не до конца смирившись с потерей, Милорадович еще видела в этом что-то кощунственное, однако, данный рыцарю зарок заставлял ее поступать иначе и относиться ко всему проще. «Так и впрямь будет лучше», - решила она, - «то, что останется, будет напоминать мне о вас, как медальон напоминает об отце, а фамильный клинок – о Феликсе. Однажды он перейдет Витольду, а, может быть, даже моему сыну… Что же до Вас, то Вы навсегда останетесь в моей памяти».
Эрика поднялась и, пройдясь по кабинету, устроила забрало с мордой – единственную вещь, что все-таки забрала сама – на узкой полке, висящей над дверью напротив стола. «Я всегда буду помнить», - повторила девушка, отходя на несколько шагов и вновь возвращаясь в кресло, - «а если вдруг начну забывать или позволю себе слабину, Вы мне об этом напомните, как напоминали тогда, когда были живы. Вы стремились меня защитить и ограждали от ужасов и кошмаров военной жизни, но я справлюсь с этим. Я больше не та наивная девочка, которую вы когда-то доставили в Оксенфурт. Вы были хорошим учителем, Лоран, а я буду прилежной и настойчивой ученицей». Милорадович улыбнулась, убивая улыбкой слезы и, тяжело вздохнув, вернулась к хлопотам, делам и бумагам. Видит Мелитэле, ей многое предстояло сделать, и эти дела не ждали.
13 февраля. Вечер.
К вечеру с приготовлениями было покончено. На центральной площади Лидзбарка возвели большой костер для прощального ритуала, флаги на башнях спустили, а въезды и выезды из поместья перегородили, чтобы никто из местных кметов или же слуг не сновал туда и обратно, мешая сожжению. Народу на улице было порядочно. Немногие знали барона из Вилля лично, но каждый желал поглядеть на зрелище и проститься с тем, кого госпожа графиня считала своим приближенным. Лениво прохаживался вдоль костра местный жрец, не имевший никакого отношения к Вечному Огню и считавший подобные похороны своего рода варварством; неподалеку стояло несколько стражников, призванных следить за порядком. Из своего окна Эрика видела, как на площадь вышел Винсент Лефевр, и как, подозвав двоих офицеров, что-то им приказал. Затем обернулся на окна кабинета, но тотчас скрылся у себя в лазарете.
Милорадович знала – все эти люди ждут ее появления - однако, медлила, ожидая возвращения Кристофа. Минута, другая, час. Наконец, в дверь постучали, и в кабинете возник де Горгон.
- Я Вас ждала, - холодно произнесла графиня, едва повернув голову в сторону бывшего рыцаря, а теперь своего единственного соратника и друга, - оставьте бумаги. Я посмотрю их после. Сейчас они не имеют значения. Сейчас нам пора. К похоронам все готово. Лоран хотел, чтобы я сожгла его тело – я так и сделаю. Он также хотел, чтобы Вы забрали из его снаряжения то, что захотите забрать. Если желаете, можете взять себе и Скотину – я возражать не стану. Но, идемте.
Нехотя отвернувшись, Эрика сунула руки в муфту и заторопилась вниз, чтобы спустя несколько минут возглавить траурную процессию.
13 февраля. Вечер. После сожжения.
Милорадович ощущала невероятную усталость. Дым от костра разъел ей глаза, а оттого вчитываться в бумаги, принесенные Кристофом, было достаточно тяжело, но девушка заставляла себя читать, все глубже и глубже погружаясь в историю предательства Эстебана, и с каждым новым листом, ложащимся в сторону, выражение ее лица делалась только строже, а взгляд суровее и непроницаемее. Графиня чувствовала, как крепнут в ней презрение, ненависть, злость, и чувства эти диктовали жестокий, бесчеловечный приговор, к коим здесь, в Лидзбарке, не прибегали, наверное, никогда. Эрика знала, ее отец и брат были достаточно мягкими и милосердными, однако, ей самой досталась совершенно иная роль. «Я исправлю Ваши ошибки», - сказала себе Милорадович, - «отныне никто не усомнится: перед ним свирепый хищник, а не беспомощная жертва. Этот дом – мой, и власть в нем моя по праву, и раз уж люди не понимают милосердия, им следует вспомнить и обнаружить жестокость. Дисциплина вернет порядок. Жалость только посеет хаос. Оставим всепрощение послушницам Мелитэле».
Девушка поставила печать и подпись на листе приговора и, поднявшись, вышла из-за стола, чтобы отдать последние распоряжения тем, кто еще не спал.
14 февраля. Первая половина дня.
Утро следующего дня выдалось морозным и ясном. Снег, что здорово мешал сожжению тела барона из Вилля, теперь прекратился, а потому внутренний двор поместья казался девственно чистым и неживым. Многие еще спали, слуги же не видели нужды лишний раз выходить на улицу. Каждый будто бы знал, что что-то вот-вот случится, но никто не пытался обратиться к графине за объяснениями. Даже Эйда, принесшая госпоже воду и платье, была какой-то притихшей.
- Найди Малека, - глухо-безжизненным тоном приказала ей Эрика, - скажи ему, что я велю собрать всех во внутреннем дворе. Всех – это действительно всех: кметов, служанок и слуг, стражников, работников, наемников и гостей Лидзбарка. Скажи, что Ее Сиятельство велит всем явиться на площадь через четверть часа. Если кто-то начнет противиться, позови стражу и передай мое повеление. Все должны это видеть и слышать. А ко мне пришли Густава с Петрушем.
Эйда поклонилась и вышла, торопясь исполнять указания.
Наконец, все было сделано в точности.
Облачившись в подобающие ее титулу и положению одеяния и нацепив все, подходящие случаю, регалии, Эрика, в сопровождении стражников, вышла во двор и поднялась на помост. Остановилась, окидывая взглядом собравшуюся толпу, подняла руку, веля расступиться и пропустить местного тюремщика, что вел полуголого, едва стоящего на ногах Эстебана, гордо расправила плечи.
- Слушайте все! – так громко, как только могла, прокричала девушка, - Перед вами человек, что предал и убил своего господина, возжелав его богатства и власти! Перед вами рыцарь, собравший шайку воров, мародеров и убийц! Перед вами элландерец, сжигавший и грабящий ваши дома, насиловавший ваших женщин и убивавший ваших стариков и детей!
Милорадович облизнула губы и вновь набрала в грудь воздуха.
- Перед вами тот, кто не заслужил ни прощения, ни милосердия, и я Эрика-Фелиция Милорадович, графиня Лидзбарка, приговариваю этого человека к смерти через четвертование лошадьми! Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Расступитесь!
Кто-то закричал, кто-то завыл, кто-то заголосил, осыпая негодяя проклятиями. Эрика не слушала и не слышала. Стоя на помосте, она равнодушно смотрела на бывшего рыцаря, мечтавшего взять ее в жены, и благодарила Богиню, отца и брата за то, что смогла избежать позорной участи безголосой женщины ненавистного предателя и убийцы.
Подвели лошадей. Сэр Эстебан кинулся к помосту, надеясь вымолить себе прощение, но его бесцеремонно схватили и принялись привязывать. Милорадович же не проронила ни слова, но и не отвела взгляда. Она наблюдала за тем, как лошади расходятся в стороны, как рвется плоть Эстебана, и как внутренний двор заливается кровью. Она слышала предсмертный вопль предателя и плач милосердных, но ни один мускул не дрогнул на ее лице. Когда же все было кончено, а конюхи увели лошадей, графиня вновь обратилась к народу.
- Тащите голову предателя на кол возле ворот! – приказала она, - И запомните, все вы, так будет с каждым, кто осмелится повторить деяния этого человека! Запомните, кем бы вы ни были, и чем бы не занимались! Каждого преступника здесь ждет суд, а не прощение!
Эрика выдохнула, окинула взглядом толпу, что сейчас взирала на нее с благоговением, ужасом и трепетом, и, постояв какое-то время в молчании, сошла с помоста в сопровождении все тех же рыцарей.