Голос Риенса звучал... обижено. Будто ее обвиняющие слова нанесли серьезный удар по его самолюбию. Он тут же принялся защищаться, оправдываться, хоть Цири даже и не думала обвинять.
Она просто констатировала факт. Сама еще не знала, что из него хотела вывести, к каким выводам прийти. Сама не понимала, как ее разум и душа откликаются на произошедшее.
Говорила с Риенсом, а на самом деле разговором осторожно прощупывала собственную душу и собственную совесть.
Разбойник пытался его убить. Он защищал себя.
Максимально простой ответ, бесхитростный и правдивый. Что-то, чего она вряд ли могла ожидать от Риенса. Скорее, думала, что он начнет как-то более вычурно выкручиваться, вдаваться в философические софизмы и взывать к ее логике, чувству превосходства, в конце концов, к жалости и ответственности за подручного.
А он просто ответил на ее факт собственным фактом. Таким же голым и очевидным. Таким же невозможно правдивым.
И самое страшное в нем было то, что Цири этот аргумент понимала достаточно глубоко. Даже слишком глубоко.
Всего-то несколько лет назад она никогда не задалась бы подобным вопросом. Никогда и никого не осудила бы за попытку защититься, применив оружие против нападающего. Жизнь ведьмачки, гонимой Предназначением, не допускала такой слабости, не давала времени для размышлений.
Убей, или будь убитой.
Простой закон, которому в прошлом приходилось следовать не раз. Благодаря ему она не раз выживала.
Сейчас же смотрела на Риенса и ощущала, как к горлу подступает ком отвращения, как перед глазами снова и снова всплывает сцена, разыгравшаяся на поляне у ручья. Тела двух пронзенных арбалетными болтами разбойников, оседающие в высокую траву среди красных цветов. Бессильный страх в глазах светловолосого мальчишки. И шепот смерти, дышащей ему в затылок легким летним ветром.
Что с ней случилось?
Размякла в изнеженной дворцовой атмосфере? Забила себе голову нежизнеспособными принципами, о которых легко говорить тем, кто никогда не сталкивался с настоящей опасностью? Или изменилась настолько, что стала другим человеком? Стала той, кем хотел ее видеть старик Высогота?
Ответа у нее на эти вопросы не было. Как и на вопрос Риенса.
Что он сделал не так?
— Не знаю, — тихо проговорила она и отвела взгляд, засмотрелась в окно, наблюдая, как в красном зареве угасают последние лучи дневного света. — Может, это я что-то сделала не так?
Она подразумевала не сейчас, а тогда, раньше, когда согласилась на новую судьбу, предложенную императором. С тех пор ее жизнь изменилась, и сама она изменилась. А в ту ли сторону, которой можно гордиться, не знала. Но у этой новой Цири — теперь уже Лары — были принципы, которых она хотела придерживаться. Пусть они, возможно, и были когда-то чужими.
— Нильфгаард — цивилизованная страна, — проговорила она, будто повторяя заученную строку из учебника. — Здесь главенствует закон. Преступников здесь судят, а не отстреливают как собак. То, к чему ты привык, — и, как ей хотелось сказать, к чему привыкла она сама, — там, где родился и жил, здесь считается варварством.
Каждое произнесенное слово будто ножом резало ее по горлу. Но Цири упрямо проговаривала их одно за другим, слог за слогом, звук за звуком, пока не договорила до конца.
Других слов она для Риенса не смогла найти. Правда о том, что смерть юных разбойников слишком сильно напомнила ей о старой утрате, слишком сильно поразила ее сердце, осталась задавленной, затененной высокопарными речами о справедливом суде. Как и о том, что, спасая от смерти последнего из них, она пыталась загладить свою вину перед теми, кого когда-то спасти не смогла. Гадюки и Крысы для нее слились воедино.
— Я устала, Риенс, — соврала она. — Хочу отдохнуть. А завтра утром уехать отсюда как можно скорее. Распорядись об этом.
Ей не хотелось видеть, как будут хоронить погибших разбойников. И не хотелось слышать слова благодарности — или какие еще речи для нее припасут — от купца и местных селян. Ей хотелось уехать, убежать подальше и попытаться поскорее забыть обо всем.
— И еще одно, пока ты не ушел... С тобой в карете завтра поедет капитан. Для меня прикажи оседлать Кэльпи. Это все. Спокойной ночи.
Она сползла вниз по подушкам и укрылась одеялом по самый подбородок. Летний вечер был, как обычно душным, но ее отчего-то пробирало морозом.