Утром почти никогда не бывает посетителей. Нет, конечно, случались ситуации, когда в одиннадцать утра являлись те, кому больно хотелось размять кулаки; почесать их о чьи-то ребра или лицо, но такие случаи были исключением.
И именно поэтому Рахим мог доверить такие бои своим подчиненным, которые были с ним уже достаточно долго, и проявили себя ответственными и верными людьми. Если не ему, то, хотя бы, золоту.
Ибн Сина неспешно прогуливался по району Площади Иерарха, наслаждаясь последними теплыми днями. Он поднял голову, глядя в лазурное небо, затягиваемое пеленой облаков. Густые, свинцово-серые. Тяжелые, как удары краснолюда.
Люди спешили по своим делам, нервно озираясь туда же, куда и Рахим, и недовольно ворча о надвигающемся дожде. Да, это будет не просто дождь. Целый ливень. Проклятый чувствовал это своими старыми сросшимися костями. Пускай он и старел медленнее, чем обычные, здоровые люди, но возраст брал свое. Безжалостно и бесповоротно.
Где-то далеко грянул гром. Последний раскат, говоривший об уходящем тепле. О грядущих холодах и надвигающейся зиме. До Рахима донесся запах озона. Такого необычного и интересного одновременно.
Мужчина сложил руки за спиной, оглядев центральную площадь. Какой-то проповедник кричал с постамента о том, что магия есть ересь, которая подлежит искоренению, и только вера в Великое Солнце может быть истинно верной. Рахим ухмыльнулся и покачал головой, опустив взор в землю, думая, что везде свои боги, и каждый новый бог обязательно должен быть более настоящим и Единственным, чем бог другого человека или нелюдя. Сам ибн Сина давно отказался от веры в высшее, надеясь только на себя и свое оружие. С ним не было бога, когда ему подсунули проклятье. Не было его и тогда, когда вся его ватага распылялась по пустыне, словно пепел, из-за одного щелчка пальцами. Небрежного и надменного одновременно. Щелк. И двадцать человек унесли горячие ветры, смешивая их останки с песком и пылью.
Нет богов. Есть демоны. Есть монстры. И есть разумные существа, как люди и нелюди. Все остальное — выдумка.
Рахим поднял голову, выходя через переулок к тому месту, где сходились четыре большие дороги, ведущие к разным районам: серебряного города, площади иерарха, путь славы и доков, в которых обитал союзники Рахима. Сам же мужчина двигался туда, где находилась его обитель. Нет, не дом. Дом был пристанищем, где можно было разложить свои кости на мягких перинах в окружении красивых женщин. Обителью же была бойцовская арена, где люди дрались, как звери, оттачивая свое мастерство кулачного боя. Мужчина сунул руки в широкие рукава, сложив их, словно в муфте, и спокойно шел, размышляя о делах, которые ему предстояло сделать сегодня, и которые нужно было урегулировать за грядущую неделю. Что ни говори, а возвращаться к былому всегда было приятно. Беседовать, а не убивать сразу. Главенствовать, а не подчиняться. Руководить, а не преклонять колено со склоненной головой.
Он склонял голову только перед царем, который дал ему все, когда у ибн Сины не осталось ничего от слова совсем.
И, задумавшись, он сразу и не отреагировал на женщину, которая окликнула его на людной улице. Его имя, выброшенное в воздух, поднялось над головами, точно огромный флаг, заставляя прохожих приковывать взгляды на мужчину с темно-смуглой кожей. Но его это не беспокоило. Здешние обитатели давно привыкли к нему и знали, что Рахим кх`Аль Шутир ибн Сина порядочный человек, если с ним общаться на одном языке. Культурный, сдержанный, пускай и слегка своеобразный внешне.
Проклятый повернулся к женщине, что спешила к нему.
«Ясно, — подумал он на родном языке. — Уши-листья пришла, как он и говорил».
— Идем, — слышится «идьйом». Голос низкий, хрипловатый, но тем не менее достаточно зычный, чтобы кричать на арене, отдавая команду начать бой или прекратить оный. 
Не вглядываясь в ее внешность, Рахим неспешно шел, дыша свежим воздухом, влажность которого заметно увеличилась за последние двадцать минут. Со стороны площади уже слышался шум идущего дождя, но проклятый не торопился, понимая, что ему ничего не грозит. Возможно, что он просто любил иногда пройтись по такой погоде, ведь в пустыне дождя ждали всегда, как манны небесной. Ирония заключалась в том, что дождей там не было априори.
Как он и надеялся, ливень нагнал его. Рахим снял с себя длинный синий плащ с капюшоном с золотистой каймой и протянул листоухой.
— Надень, — слышится «надэнь». Сам же мужчина прикрывает веки и наслаждается капающей с небес водой, глубоко вдыхая воздух, от чего его нос раздувается, как у ищейки, услышавшей команду «фас».
Через несколько минут, когда одежда Рахима почти пропиталась влагой, они дошли до высокого забора, возле которого стоял здоровенный детина в татуировках с голым торсом и кожаных штанах, скрестив могучие руки на груди. Он стоял под навесом, укрываясь от дождя, словно верный сторожевой пес. Его несоразмерно маленькие глаза, словно поросячьи, вперились в эльфку с недоверием, точно желали прожечь насквозь.
— Это со мной, Мико.
Он послушно открыл сбитую дверь, впуская Рахима и эльфку во владения ибн Сина.

Мужчина несколькими движениями выбил свой плащ, стряхивая с него всю лишнюю воду на пол, даже не опасаясь, что тот вздыбится или начнет прогнивать. Хотя бы потому, что прогнивать было нечему. Толстый слой глины, выведенный до абсолютного горизонта, заменял недолговечные доски, которые со временем начинали играть под воздействием погоды: ссыхаться, разбухать. Скрипеть, под каждым шагом. Это досаждало Рахиму. Как человек, привыкший к пустыне, и к домам, где всегда были либо каменные, либо глиняные полы, он недолюбливал дощатые.
В центре комнаты находился подвесной канделябр средних размеров, в котором покоились несколько свечей, не исторгая пламени.
Когда эльфка села на стул, Рахим не мог не заметить дистанцию, на которой она находилась от камина. Не смог его опытный глаз пропустить несколько косых взглядов с ее стороны на огонь и нервных подрагиваний мышц. Как у животного, которого часто били горящей палкой, либо пережившего побег от лесного пожара.
Рахим, не вынимая рук из рукавов, спокойно подошел к печи, пока эльфка обращалась к нему, притворил железной дверцей открытое пламя и задвинул на маленький засов, слегка добавляя воздуха через нижнее поддувало. Смуглыми руками (в полумраке казавшимися черными) он взял еще один стул и поставил возле печи, от которой веяло жаром. Одной рукой он указал на стул, после чего подошел к шкафу, откуда выудил шерстяное вязаное полотно.
Какое-то время она находилась там, где и была.
— Сядь, — коротко сказал Рахим, повторяя движение рукой и укладывая полотно на спинку стула. — Огонь закрыт.
Подвинув кресло поближе к печи, Рахим сел, откинувшись на спинку.
— Можешь курить, если хочешь, — он улыбнулся, глядя на нее своими глазами цвета позднего меда, и ответил, как бы опережая возможный вопрос. — Твои волосы пропахли дымом, вот что тебя выдает.
Он дотянулся до бутылки с вином, что грелась у камина и до чаши, плеснув себе немного грога в оную. Сделав несколько мелких глотков, Рахим продолжал:
— Те люди должны привыкать к боли, если хотят тут сражаться. Иначе им не стать хорошими бойцами и не заработать денег. Твоя Dzala сделает их мягкими, как переспевший фрукт, и следующая схватка может стать последней. Даже при учете того, что у меня смерти на арене — это, пожалуй, исключение, чем норма.
Рахим сделал еще один глоток, предлагая эльфке, но та лишь отрицательно покачала головой. Офирец пожал плечами, пригубил и продолжил:
— Ссадины и синяки здесь это нормально. В лазарете те, у кого переломы, сильные вывихи, растяжения и трещины. Если хочешь помочь, то никакого волшебства. Только ручной труд, но, — он сделал акцент, подняв указательный палец и чуть повысив тон. — Ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе угодно, ведь k’at’is tvalebi твой друг. Друг Ламберт — мой друг.
Офирец говорил медленно, подбирая слова. Его уста говорили четко, но акцент был выраженным, даже не глядя на многолетний опыт общения на всеобщем.
— Тебе найдется работа, не переживай. Кажется, дождь прошел. Пойдем, взглянешь на арену. Там как раз начинаются первые схватки.
Рахим подал ей руку, после чего вновь уложил полотно на спинку и задвинул поддувало, дабы огонь в печи потух, сожрав весь кислород. Он подвел женщину к входной двери, выпустил ее и, коснувшись локтя, указал рукой в сторону арены. Небо было затянутым, но тучи стали сизыми; однородными. Подул ветер, растрепав волосы мужчины и его одежды. Из ямы уже доносились возгласы и крики зрителей. Кто-то бранился, называя первого бойца боягузом и мамкиным тюфяком. Кто-то подначивал драчунов сцепиться и драться, как подобает настоящим мужчинам, а не двум вялым рыбкам.
Однозначно можно было сказать одно: ставочная система здесь отрабатывала свое. Огромный процент однозначно уходил в карман Рахима, понятное дело, но победивший человек всегда оставался в значительном плюсе.
Ибн Сина провел эльфку к яме в то место, где обычно он взирал за проходившим боем. Небольшая лоджия, находившаяся в отдалении от толпы с креслом аскетического образца. Прямая спинка без убранств, серые доски, такие же серые бруски и все.
И в тот момент, когда Рахим пропускал эльфку внутрь, его окликнули.
— А эта сука что здесь делает?!
Офирец смотрел на эльфку. Она на него. Оба знали этот голос, но по разным причинам. Лицо проклятого оставалось каменным, когда он поворачивался. Осталось таким же, когда он встретился взглядом с мужчиной, который сопровождал Сауля несколько дней назад в нейтральную зону между людьми Теней Прилива и Тесака.
— Эта, как ты сказал, сука, находится у меня в гостях. И если ты, namglis khoch’o, еще раз откроешь свой грязный рот…
— А Гудрун знает, что ты скрываешь ее беглянку у себя? — перебил его Штырь, скрестив руки на груди в вызове.
Рахим повернулся в сторону эльфки, как бы желая спросить «это правда? Беглянку?», но тут же ощутил, как внутри него мгновенно возросла злоба. Эта грязь из-под ногтей попыталась опустить его уровень? Этот навозный жук считает, что Гудрун стоит выше, чем он? Подонок, ничтожество.
Злоба нахлынула, но уперлась в горле стальным шаром, точно ей не хватило ширины из-за обруча, сидевшего на шее офирца. Ибн Сина сглотнул ком, небольшими шагами подходя к шестерке Бьорнсдоттир.
— Кажется, мальчик, ты забыл лицо своего отца.
Он схватил Штыря за закорки и одним резким движением отправил в недолгий полутораметровый полет в яму, где два бойца отпрыгнули в сторону, когда возле них рухнуло тело, глухо приземлившись на спину.
— Прочь с арены! — гаркнул он, скидывая сверх меры широкую на него рубаху, оголяясь до торса. Кто-то запротестовал, но Рахим их не слушал, ощущая, как внутри него клокочет ярость, требующая высвобождения. Слишком давно он не дрался. Слишком давно его кулаки были без дела, и уж слишком давно он не преподавал урока людям Гудрун, которые стали зарываться.
— Вот тебе и работенка, q’urebi t’ovebs. Оставайся здесь, пока я не вернусь, — правая рука поднялась к шее и, точно невзначай, разжала небольшой зацеп на ошейнике, от чего тот упал на землю, сразу покрывшись пылью.
Рахим ловко спрыгнул на арену, где два бойца с окровавленными физиономиями смотрели на него с трепетом и непониманием. Кого будут бить? Их? Или не их? Ему было сорок четыре года, но для своего возраста мужчина двигался слишком ловко. Слишком много в нем казалось силы. И в тот момент, когда разомкнутое кольцо упало на землю, эльфка могла ощутить, точно из мужчины пахнуло жаром. Силой, которая таилась внутри, сдерживаемая странным артефактом. И с каждым мгновением, пока офирец двигался, она росла. Он удалялся, а энергия, точно вырывавшееся из камина пламя, рвалась наружу.
— Я же сказал, прочь. Подеретесь завтра, когда отдохнете, — он махнул рукой, точно указывая им на выход из арены, который Мико уже открыл. — А ты, — он вытянул руку, указывая смуглым напряженным перстом на Штыря, — вставай, собака. Я напомню тебе как выглядит лицо твоего отца.

Жизнь с проклятьем учит многому. Контролю, концентрации… в конце концов — смирению. Но чем дольше ты живешь, тем более детально начинаешь изучать себя. Проклятие Рахима не было однобоким; в нем сочетались как хорошие стороны, которые помогали южанину жить, так и досаждали ему, как гниды досаждают летом в кровати. И Рахим, имея пытливый (как оказалось, все же) ум, копался в себе. Изучая ту сторону, которая помогала жить. Со временем офирец понял, что зажечься он может намного быстрее, чем делал это ранее. И если раньше ему нужна была только ярость и длительность, то теперь хватало первого ингредиента. А дальше — дело техники и знаний, приобретённых за годы.   
Ибн Сина стоял в яме, играя мускулами и разминая шейные позвонки. Он был невысоким мужчиной, скорее ростом среднего для почти всех людей. Ниже ведьмаков и эльфов, но выше краснолдов и низушков. Ничем не примечательный, кроме своего цвета кожи и сухопарого, подтянутого тела.
Штырь что-то кричал, но Рахим не слышал его. В голове гудели колокола, клокотала злоба и ярость, но мозг оставался цельным; осознанным. Он видел свою цель, пускай и не слышал его воплей. Слюна летела из раскрывающегося рта и падала на землю, словно в густом киселе. Рахим ощущал твердую почву под ногами; ощущал, как его тело раскаляется, а каждая мышца набухает силой. Бесконечный источник энергии теплился где-то в районе солнечного сплетения, заряжая мужчину.
Штырь кинулся к нему, саданув под дых со всего размаху. Рахим просто сделал шаг назад, позволяя инерции удара сделать свое дело, но Штырь не полетел дальше. Повинуясь земному притяжению, он сделал шаг и выкинул прямой хук в темнокожее лицо.
Медленно. Рахим просто ушел в сторону, даже не стараясь как-то парировать или повторить те фокусы с отводом ударов в стороны, которые с ним делал бледнокожий и щуплый паренек в бойцовской яме в Нильфгаарде.
Мужчина подсек штыря ударом ноги, позволяя тому сделать несколько глупых шагов вперед, но устоять на ногах. Если бы он хотел, то Штырь познакомился бы со стенкой поближе. Пока что он ждал, раскаляясь от азарта; играл с ним, как кошка играет с мышкой, перед тем как перекусить одним движением хребет. Но и Штырь был не промах. Наклонившись к земле, как бы пытаясь устоять на ногах, он успел загрести немного нанесенного ветром песка. Ловкий взмах, и вот мелкая пыль летит в глаза офирца.
В глаза, которые жили большую часть жизни среди пустыни, и ощущение песка на роговице становится таким знакомым, как воспоминание из детства. На несколько секунд Рахим отправляется туда, где он жил раньше. Он чувствует носом запах верблюжьего навоза. Слышит, как скрипят пересохшие колеса их телеги; как ночью трещит костер и переговариваются его товарищи из ватаги. Он слышит звон стали во время боев; завывание песчаной бури и ощущает, как песок оседает на глазах сквозь тонкую полоску ткани на лице.
Рахим слышит голоса. Они кричат. Перед его взором ватага рассыпается на пыль. На такую же пыль, как ровно сейчас летит в его лицо. И эти голоса… они в его голове, и они… требуют.
Требуют крови.
Мужчина зажмуривается в тот момент, когда песок попадает на его лицо. Неистово хочется чихнуть, но чисто интуитивно офирец выбрасывает левую руку вертикально вверх, блокируя возможный удар.
Угадал? Нет, опыт. Штырь бросал песок левой рукой, значит быстрый хук он попытается сделать свободной рукой, заранее зажатой в кулак.
— А? — доносится в тот момент, когда ибн Сина блокирует удар с закрытыми глазами. Он раскрывает веки. На его черных ресницах виден песок, а белки глаз, покрасневшие от раздражения, усеяны мелкой крошкой.
— Ты решил испугать меня песком? — Рахим перехватывает руку Штыря за запястье и рывком дергает мужчину на себя. Его лоб, черный, твердый, как металл, стремится вперед и попадает точно в цель, как таран, выбивающий ворота в форте. Хруст, как хруст позвонка мышонка. Кошка достигает своей цели.
Толпа ревет, наблюдая за происходящим. Юшка, красная и жидкая вытекает из носа Штыря, ошалевшего от такого резкого поворота. Только что Рахим просто стоял, пойманный на крючок его уловкой, но как… демон, это просто невозможно. Он не мог угадать куда он ударит! Я же мог ударить ногой, думает Штырь. Мог той же рукой. Куда угодно! Демон, чертов демон! Офирский треклятый колдун!
Рахим отступает на шаг, улыбаясь во все свои ровные белые зубы. Неестественно белые на фоне смуглого лица, по которому бежит кровь. Алая струя попадает на его губы, и он слизывает ее, словно подчеркивая статус демона.
— Надеюсь теперь, — выкрикивает мужчина, наносят удар правой рукой прямо в лицо Штыря. Сильный, мощный, дробящий. При столкновении ибн Сина ощущает, как нос бандита рассыпается на мелкие части. — Ты вспомнил, — еще удар, делающий чуть более глубокую яму в лице пирата. — Лицо — Удар. — Своего! — Замах и удар. — ОТЦА! — Темнокожий кулак Рахима пробивает лицевую кость, дробя ее на мелкие составляющие. Глаза штыря выкатываются из орбит и выпадают сначала на скулы, а потом протягиваются до щек, держась на самих нервах. Из глазниц течет кровь, перемешанная вместе с серой жидкостью, напоминающей мозг.
Штырь стоит, как вкопанный, насаженный на кулак южанина, и в тот момент, когда Рахим опускает саднящую кисть, Штырь сначала падает на колени, а затем на спину. Вокруг его головы разливается кровь, образуя быстро растущую лужу.
— Мико, зови Лампу и ее прихвостней. Пусть уберут это дерьмо с моей арены и отвезут Гудрун, напомнив о нашей сделке, — он повернулся к людям, которые застыли, глядя на случившееся. — О том, что МЫ работает ВМЕСТЕ, а не Я на НЕЕ.
Он пренебрежительно сплюнул на труп Штыря, после чего переступил через оный и вышел через вход. Рахим держался, сколько мог. Еще несколько минут, может быть три, а может пять, он сможет контролировать себя. А дальше придет оно — состояние забытия.
Оказавшись у лоджии, Рахим не обратил внимание на побледневшее лицо Сауля, как и не обратил внимание на то, что другие шестерки Гудрун скрылись через второй ход во владения Рахима. Мужчина поднял свой ошейник, служивший не только украшением, и нацепил на шею слегка дрожащими пальцами. Не столько от боли, сколько от накатывающего волнения.
— Ты, — он указал пальцем на Сауля, перекидывая рубаху через плечо. — Идешь со мной. Хотя бы потому, что наружу тебя уже не выпустят, — он перевел взгляд на эльфку, взирая на нее снизу-вверх. — Пошли, уши-листья. У меня есть для тебя работа. Мико! Следи за ареной и нашей землей.
Офирец кивнул головой, указывая куда идти. А идти надо было все туда же, в сторону резиденции. Уже в самом помещении он ткнул пальцем Саулю, куда следует сесть.
— Располагайся здесь, как дома, де Наваретт. Но не забывай о моем гостеприимстве.
Тот молча кивнул, побелевший от непонимания и страха.
— Идем, — он схватил эльфку за руку, после чего подвел ее к стене, рядом с которой стоял шкаф и потянул за одну из книг. Хитрый механизм откатился в сторону, пропуская проклятого и эльфку в комнату, таящуюся за фальш-стеной.
— Вот твоя работа: храни меня, пока я не вернусь, — он рассказывал это все впопыхах, сбрасывая с себя обувь и подходя к углу комнаты, на полу которой лежал старый матрас. В другом углу помещения стоя пустая посудина, явно предназначенная для справления нужды. 
— Не спрашивай, что это значит, скоро поймешь все сама, — он спокойно сел на пол, скрестив ноги по-офирски и еще несколько ударов сердца глядя в голубые глаза эльфийки. Шум в голове утихал, вместе с ним и голоса. Они исчезали, как исчезли все его товарищи двадцать лет назад. Почему-то всегда Рахиму казалось, что в такие моменты где-то внутри него Рахим поменьше, стоящий у руля его тела просто уходит, ставя к рулю невесть кого. Зверей, детей, умалишенных безруких обезьян.
Его взгляд затуманился, точно у больного человека, или мертвого. Вроде глядит, но осознанности в глазах просто нет. Тот человек, который был Рахимом, сейчас сидел на полу, но молчал, пока в один момент не лег на бок и не стал сосать большой палец на правой руке, свернувшись в позе эмбриона.
В следующие полчаса он ходил на четвереньках, иногда рыл землю руками, выл и гонялся за невидимым хвостом, пока, наконец-то, не улегся, словно пес на подстилку, и не уснул.

Мико был верным. Он прекрасно помнил тот день, когда на его клан напали соседи, норовя вырезать каждого жителя по собственному желанию. Их небольшое поселение отказалось объединяться под флагом соседа, за что последние возжелали крови.
Когда их клан прорвался через невысокий частокол, яростно выкрикивая фамилию предводителя, Мико было пятнадцать. Юноша, достаточно большой для своего возраста, но абсолютно несуразный, способный топором только рубить дрова. И когда на него накинулся воитель ан Мунно, Мико просто не знал, что делать. Зато знал Рахим. Копье офирца воткнулось метким ударом в висок, пройдя голову насквозь, точно через масло. Помнил Мико и то, как Рахим подхватил его под руку, крича ему «сражайся, мальчик, как будто в последний раз». Одним рывком темнокожий пленник, живший в их клане, выкупленный с галеры ради забавы и потехи, поставил его на ноги, всунул короткий топор в руки и умчался на поле брани. Туда, где смерть танцевала с воителями, тесно прижимаясь телом.
Какое-то время Мико стоял в недоумении, пока его тугой мозг складывал элементарные числа. А потом он понял, что его спасли. Детский голос, напоминавший рев детеныша медведя, пронесся над пылающей поселением, свидетельствуя о рождении нового воина, который начнет свой путь сегодня, окропляя землю кровью врагов. В тот день Мико убил четверых соседей, ломая тупым топором их шейные позвонки, дробя черепа, сквозь шлемы и рубя налево-направо.
Спустя год история повторилась. И в этот раз соседний клан, разросшийся до солидных размеров, прокатился, словно йотун по их поселению, разравнивая ландшафт огромной ледяной дубиной, как женщина ровняет тесто скалкой. Многие погибли. Выжившие же, подались в пиратство, которое, по итоге, вылилось в группировку под названием Тени Прилива.
Мико прекрасно помнил и этот день, когда считал, что Рахим пал на поле брани. Пускай он и не смог найти его тела, когда враги ушли, но считал именно так.  И каким же было его удивление, когда спустя почти что десять лет, прибившись к берегу Новиграда, Мико, ища себе приключение, забрел в бойцовскую яму и увидел там старую морду, которая изменилась едва ли. Может быть, немного добавилось морщин, сильнее выделялись шрамы, но в целом — такой же Рахим, которым он помнил его в день второго рождения.
«Рахим! — выкрикнул он тогда своим абсолютно недетским голосом. Лысый, огромный, забитый татуировками, возмужавший, он глядел на темнокожего мужчину, скрестившего руки на груди и взиравшего вниз на арену. — Рахим, ты ли это! — на что офирец повернулся, смерив Мико взглядом. Улыбнулся, обнажая строй ровных и белых зубов, разведя руки.
— Мико! Мальчик мой, как же ты изменился! — воскликнул ибн Сина. — Иди сюда, дорогой, дай обниму! — и каково же было удивление южанина, когда он не смог сомкнуть рук, обхватив того».
Тогда-то Мико и рассказал Гудрун о хорошем мужчине, который сражается, как медведь, умен, как сова, хитер, как лис и может помочь им обосноваться в доках. Словом, Рахим пришел на корабль, и они с Бьорнсдоттир договорились о взаимной помощи. Время шло. К Рахиму шли люди, устраиваясь на работу. Кто-то пришел из новиградских, узнав о смерти Алонсо Вилли, кто-то брел в Новиград только ради того, чтобы вернуться к прошлому после закрытия ямы в Равелине. Кто-то просто хотел стать частью преступного мира, а в крупные синдикаты брали либо по расовой принадлежности, либо по умениям. Рахим же брал почти все, кто умел махать кулаками. И все это время Мико оставался при дворе Рахима, служа ему верой и правдой.
Но даже он, обладавший дюжинной силой, как для человека, способный поднять лавку, на которой сидели по три человека по обе стороны, не решился схлестнуться с Гудрун, которая пришла со своими верными псами для выяснения отношений. Верность верностью, а своя жизнь дороже.

***

Рахим открыл глаза. Странное чувство одолевало его, точно он прилег отдохнуть в послеобеденный сон, но его выдернули из полудремы. Рука все еще саднила, хотя мужчина рассчитывал, на обратное. Обычное, после таких схваток, когда ибн Сина приходил в себя, то его тело почти полностью восстанавливалось. Сейчас же все было так, как было в тот день, когда он убил Штыря. Рахим нахмурил брови, метнув голову в ту сторону, откуда доносилось тяжелое дыхание и женский тихий голос, причитавший от ужаса.
— Ты… — сказал он, осознавая, что с того дня не прошло и двенадцати часов. — Идиотка! — ему хотелось отругать эльфку за то, что она прикоснулась к нему и попыталась вмешаться магией. Все его тело вибрировало от этого, и он ощущал чужеродное вмешательство, точно заряженный артефакт. Ошейник смыкался гарротой, но это было лишь иллюзорным наваждением после пробуждения. Страх, который поселился в душе офирца с тех дней, когда некоторые маги умирали у него на глазах, пытаясь разгадать тайну его проклятия и исследуя тело мужчины. Они падали замертво, заваливаясь набок, закатывая глаза до того, что видимыми оставались только белки. Высыхали в одно мгновение, точно лежали в пустыне по меньшей мере десяток лет.
И сейчас он видел, как доверенная ему Ламбертом эльфка дергалась, точно в судорогах, таращась пустыми глазами в потолок. Возможно, что Рахим бы перенес ее к себе в покои, уложив на постель, пытаясь найти выход, если бы не голос Гудрун, доносившийся со стороны внутреннего двора. Рахим скрипнул зубами.
— Оставайся тут, и не вмешивайся, если ты меня слышишь.
Сказал и вышел, не закрывая тайную комнату. Сауль сидел возле камина, вжавшись в угол. Бледный, как побеленное полотно, не зная куда бы забиться.
Дверь выбили тяжелым ударом сапога в район небольшого засова, после чего внутрь зашли двое: добротные верзилы, которые не уступали Мико по размерам, после чего вошла и сама Гудрун. Ее глаза распахнулись, когда она заметила офирца, который стоял возле своего стула, пододвинутого к дубовому роскошному столу. Его смуглая грудь, усеянная шрамами от порезов, была оголена, а сам он стоял, скрестив руки и склонив голову немного набок, выражая крайнее недовольство.
— В чем дело, Гудрун? — поинтересовался мужчина, чуть дернув подбородком, словно затекла шея. — Что случилось такого, что ты решила составить мне визит?
— Ты убил Штыря, — парировала она, глядя в ту сторону, где виднелся проход в тайную комнату.
— Он забыл лицо своего отца, — спокойно отозвался Рахим. — Ему требовалось преподать урок.
— Хватит с меня этой твоей офирской херни с лицом отца, лицом матери и прочее дерьмо, Рахим. У него, быть может, вообще отца не было с рождения, а сам он родился от шлюхи, которая выкинула его на мусорку ровно в тот момент, когда он заорал, покинув ее тело. Ты убил моего человека, — зашипела она, наклонившись вперед торсом, даже не обращая внимание на Сауля, который вжался в угол и пытался притвориться торшером.
— Я убил крысу, снующую под моими ногами, норовившую укусить хозяина. Этот навозный жук, грязь из-под твоих ногтей, Гудрун, смеет открывать рот, считая, что я твой подчиненный.
Рахим выпрямился, глядя на женщину, чуть приподняв голову, выражая крайнюю степень возмущения.
— Но мы с тобой работает вместе, если ты забыла. Не я на тебя.  Не ты на меня. Вместе, — он выставил два темных пальца, разводя их в стороны и сводя вместе, точно показывая равноправие.
— Но ты. Убил. Моего. Человека, — не унималась пиратка, понимания, что иного варианта ответить нет. Они действительно договаривались о сотрудничестве год назад, и как-то внезапно для нее, у Рахима стало слишком много людей верных южанину. Да и сам он внушал ужас многим ее воинам, представляясь демоном, срывающимся с цепи, когда дело доходит до битвы.
— Гудрун, — сказал ибн Сина, выдерживая паузу, которая давила на каждого, кто находился в комнате. — Если ты хотела убедиться в моем здравии, то благодарю. Я в полном порядке и польщен твоим визитом. Можешь угоститься вином и едой из наших скромных запасов. Можешь выбрать себе оппонента и выйти с ним на арену, явив чудо своего мастерства, — он смотрел в ее глаза. Она в его. И если в первый момент времени Гудрун была уверена, что выдержит это испытание, то сейчас эта уверенность испарялась. В этих глазах плясали черти, не иначе. Адское рыжее пламя, застывшее в роговице офирца, подтверждало, что внутри него находится неистовый огонь, который готов вырваться наружу в любой момент, разодрав ее и двух приспешников на куски. Невысокий, сухощавый, но такой несносный Рахим кх`Аль Шутир ибн Сина, чей взгляд мог гнуть металл, если то требовалось. Гудрун ощутила, как отводит глаза в сторону застывшего Сауля.
— А ты какого хуя…
— Он у меня в гостях, Гудрун, — перебил ее южанин. — Возьми еще вина, если хочешь, Сауль, — он учтиво и вальяжно указал рукой в сторону кувшина, стоявшего подле печи.
Реданец молча кивнул и передвинулся поближе к пойу, наливая дрожащими руками полную чашу, да заливая ею горло.
— Кто еще у тебя в гостях? — спросила Гудрун, желая вновь встретиться с Рахимом взглядом, но вдруг осознала, что не может. Просто не может. Пущенной стрелой в ее голове пронеслась мысль, что она боится.
— Моя наложница, — сухо отозвался мужчина. — С каких пор ты заделалась темерским шпиком?
Бьорнсдоттир задохнулась от возмущения, но Рахим не дал ей договорить.
— Если у тебя больше нет вопросов, то, пожалуйста — он учтиво указал рукой на дверь. — Мне нужно закончить инвентаризацию продуктов, поступивших в мой двор.
— Сауль…
— … в этом мне помогает, — закончил за ней ибн Сина, еще раз кивнув в сторону двери. — Мико покажет вам выход. Был рад повидаться, Гудрун.
— Раз мы работает вместе, — сказала он, остановившись в дверях, — то зайди ко мне через пару дней. Есть серьезный разговор, требующий твоего присутствия.
— Я буду, — сказал он, и коротко кивнул головой. Она попыталась закрыть дверь, но та лишь натужно скрипнула на сорванных петлях и рухнула на пол, вывалившись наружу. Рахим тяжело вздохнул, прикидывая во сколько крон ему обойдется ремонт, даже не желая записывать это на счет Гудрун, которая только и искала повода как бы еще задержаться. В целом, ее никто не выгонял, но однозначно дали понять, что желают скорейшего доброго до свидания.
Рахим услышал, как Мико прощается с Гудрун, после чего скрипнули ворота. Он выдохнул, подошел к Саулю и налил себе вина, промочив горло.
— Можешь оставаться тут, сколько душе угодно. Только помни, что никакого дармоедства. У всех есть работа, и все приносят доход. Каким образом — мне неважно. Можешь продолжать свое дело, начатое у Гундур.
Де Наваретт, слегка разомлевший и успокоившийся от алкоголя просто кивнул. Рахим вошел в тайную комнату, глядя на эльфку, которая, судя по всему, была еще жива.
— Я же говорил ждать, пока я вернусь, уши-листья, — он присел подле нее, сделав еще глоток. — Неужели это было так трудно?

Горный народ был… гордым. Упрямым. В какой-то степени своенравным и упертым, как бараны. Им претило любое указание со стороны не таких, как они, и пускай самые разумные отрицали этот догмат, пытались его душить — он прорывался. Каждый раз проявляясь схоже. Ему говоришь: не лезь — он лезет. Говоришь ему: черное, он тебе: белое. И так каждый раз.
Рахим сделал несколько глубоких вдохов, после чего расстегнул ошейник и бросил его в дальнюю сторону небольшой комнаты, откуда он не должен был воздействовать на чародейку.
— Любопытство доводит до смерти, и не мне тебе об этом говорить, — Рахим сделал глоток вина, ощущая как тепло от алкоголя прокатывается по его горлу, опускаясь в желудок, и там — создавая полный шар тепла. Тепла и неги, поддавая желание растянуться на мягкой кушетке.
— Пойдем, — он протянул ей руку и одним уверенным рывком поставил на ноги, придерживая за локоть, чтобы эльфка не рухнула обратно. Ощущая, что она все еще дрожит, точно поплавок, который дергает мелкая рыбешка, Рахим культурно взял ее за талию, выводя из тайной комнаты. В его движениях явственно ощущалось, что он не намерен ее облапать везде, где только можно. Сухие, но учтивые действия, направленные на сбережение жизни.
— Ох, сука, — изрек офирец с до зубного скрипа знакомой эльфке манерой. Она бы легко могла догадаться у кого он это выучил, в то время, пока ибн Сина недовольным взором оглядывал выбитую дверь. — Присядь на кресло. Сауль, подстрахуй ее вдруг чего, я пока за едой схожу.
Он вернулся через несколько минут, притащив с собой из полевой кухни горячей похлебки из лука с комочками теста для сытности. На подносе также была небольшая лепешка только из печи, кусок солонины и немного сушеных фруктов.
— Чем богаты, тем и рады.
Второй разнос небольшой низушек вручил Саулю, после чего недовольно проворчал что-то на своем наречии и побежал обратно.
— Наваретт, сходи к Мико со своей едой. Скажи, что я распорядился выделить тебе какую-то комнату для жизни и работы, если ты намереваешься остаться у меня и твоя шкура для тебя еще что-то значит.
Словно осознав, что обратной дороги на корабль у него нет, Сауль обреченно кивнул, не проронив ни слова. Он, раскисши, встал из кресла и вышел со своим подносом сквозь выбитую дверь. Рахим почти инерционно бросил вслед «в сарае окотился что ли?», да вовремя спохватился, глядя на перекошенный косяк.
Недовольно хмыкнув, ибн Сина дошел до двери с пледом, и накинул оный на проем, хоть как-то закрывая огромную светлую дыру, через которую каждый норовил заглянуть, проходя мимо.
— Итак, — сказал он, усаживаясь на свое кресло и делая глоток вина. — Ты спросила: «что это?» Если тебе и вправду интересно знать, то готовься, история будет очень длинной. Длинною во всю мою жизнь.
Что-то офирцу подсказывало, что она кивнет. Хотя бы потому, что просто так она не полезла бы в его голову, если бы не ее природное любопытство, от которого обычно пропадает нос.
— Штош, — хмыкнул южанин, когда голова эльфки кивнула в знаке согласия. — Этот обруч, ошейник, украшение… кому да как угодно, сделали величайшие офирские маги. Многие из них поплатились жизнью в процессе его создания. Значение слов, что выбиты на внутренней стороне металла мне неизвестны, так как я не волшебник. К тому же, они не на моем родном языке, и даже не на всеобщем. Суть в том, что этот ошейник сдерживает… — он помолчал, подбирая слово. «Демон» не подходило, поскольку Рахим не был одержимым. «Силы» в переносном смысле, как таковой, тоже.
— Ярость, — определился он. — Да, ярость. Она, как лесной пожар, зарождается в моей груди по щелчку пальца и растет до тех пор, пока не сожрет все. Ярость эта контролируема, но ежели она начинает расти, то здесь эффект соизмерим с действием наркотика. Чем ты сильнее — тем больше можешь провернуть, верно? — он подлил себе вина, глядя в ее глаза своими медовыми, и сделал глоток, промачивая глотку. — Обратную же сторону ты видела лично, — его рука указала в ту сторону, где сейчас стоял шкаф, укрывая тайную комнату. — Это мой дар, и мое же проклятие, которое я унаследовал от Гюнтера. Зеркального человека. Все началось с самого моего рождения, — сказал Рахим, собираясь поведать историю жизни.
И он поведал. Начав с заключения сделки, плавно переведя к потере первого отряда, который развеялся прахом по пустыне по щелчку гюнтеровых пальцев; про крах королевства и про рабство на Скеллиге. И вот он здесь.
— Я куда старше, чем кажусь, — его губы искривила добродушная улыбка. — Не настолько молодо, как ты, но суть ты поняла. Теперь ты знаешь «что это».

— Ошейник нужен мне только для удержания моей силы. Не более того. Я достаточно хороший воин, которому минимальная подпитка дает колоссальное преимущество перед врагом. Я не хочу говорить о том, что мне дает та сила, когда я снимаю ошейник. Ты и сама все видела. Все остальное время я самый обычный человек, — он ухмыльнулся, обнажив белоснежные зубы, — если не давать мне поводов для злобы. И, как ты могла понимать, десницей короля никогда бы не стал человек без головы.
Рахим потянулся рукой и взял несколько сухофруктов, закинув их в рот. Есть особо не хотелось, но организм требовал своего. Огромная трата ресурсов во время взрывов проклятия тянула за собой самые логичные последствия в виде истощения и слабости.
— Я понимаю, о чем ты говоришь. Как человек, который живем с этим проклятием больше сорока лет, я не мог не заметит, что мое беспамятство стало ухудшаться. Именно для этого и был создан мой обруч. Он ограничивает проклятие, давая лишь малую часть той силы, что во мне есть. Взамен я остаюсь в сознании.
Комнату наполнил запах табака и чего-то еще, чего Рахим не мог распознать. Какая-то составляющая витала в ее самокрутках, но ускользала от обоняния офирца. В конце концов он ничем не отличался от обычного человека, кроме как своим проклятием. Ни орлиным зрением, ни собачьим нюхом. Рахим подкинул полено в печь, прикрыв ее стальной дверцей, поскольку по ногам неумолимо тянул сквозняк из выбитой двери. На какое-то мгновение ибн Сина приподнял руку, как бы извиняясь и прося минутку на таймаут. Он встал и подошел к пледу, перекрывавшему проход.
— Мико, какого дьявола вы тут тявкаете, как две гиены за кусок падали? Отведи его в какую-нибудь комнату свободную и дело с концом, — он недовольно опустил покрывало и развернулся к своему прежнему месту. — Черти что развели, раздери вас вендиго, — он устало помассировал веки, усаживаясь в кресло.
— Я знаю о нем все, что рассказал тебе. Представился он мне Гюнтером О’димом, когда я был уже достаточно взрослым. И все, что я могу предположить, это то, что вряд ли он является человеком. В моих краях таких существ называют джинами. Могущественными существами, которые обладают невероятными магическими способностями, и только единицы магов могли подчинить их своей воле. Но этот… кажется, что он сильнее, чем любой джин из сказок, — Рахим умолк, вспоминая, как один из офирских магов проводил над ним ритуал снятия проклятия, а затем просто свалился на землю, содрогаясь в конвульсиях. Умер он на руках у прислуги, захлебнувшись собственной зеленой блевотой, с глазами настолько красными от крови, что напоминали два рубины с черными точками зрачков.
— Поэтому я и говорил тебе не трогать и не пытаться понять. Ты можешь умереть в любой момент, тем более что даже Ламберт, узнав мою историю, сказал, что лучше оставить все, как есть. А я склонен доверять ему. Конечно, информация никогда не будет лишней, и чем больше я буду знать — тем для меня лучше. Но я прошу тебя: не буди лихо, пока оно тихо.

К тому времени, пока все улеглось — день почти подошел к концу. Рахим выслушал эльфку на тему ее предположений, покивал головой, и в очередной раз остерег ее, что лучше все оставить как есть.
— Я могу ходить без ожерелья. Его наличие для меня скорее, как память о минувшем, чем артефакт. В королевстве значило, если Рахим кх`Аль Шутир ибн Сина снимает ошейник — кому-то не поздоровится, но эти дни давно позади.
Он мягко улыбнулся эльфке, вставая из кресла.
— Пожалуй, сегодня следует отдохнуть. Пойдем.
Рахим приоткрыл плед, закрывавший резиденцию от посторонних взглядов и шума, провел Милеаэнель по внутреннему двору и передал в руки Мико, который доедал свой ужин. Офирец коротко распорядился выделить врачее лучшую комнату с кроватью на эту ночь, и не в общем бараке с низушками, которые привыкли жить бок о бок, а чтобы никто не донимал. Сам же Рахим прекрасно понимал какую комнату он имел ввиду. Пожалуй, что Мико тоже, но лишним точно не было жирно намекнуть.
Коротко поклонившись торсом, южанин развернулся и отправился в покои, где тоже мог немного вздремнуть, выпив предварительно еще один-два бокала вина. Но еще ему нужно было подумать. О том, что эта эльфка выжила после того, как вмешалась в его тело; о том, что с ней могло случиться; о том, что Бьорнсдоттир явно захочет нанести визит; о судьбах родины; о павших друзьях.
Рахим вошел в покои, где была небольшая комнатушка с аскетическими условиями: кровать, чугунная печь для топки, и кадка с водой.
Умывшись, мужчина скинул одежду и лег на кровать, закинув руки за голову. Его глаза постепенно закрылись, а сознание уносилось прочь, разрываемое настоящим и прошлым. Внутри офирца метались картины: пустыня, посреди пустыни стоит его ватага, а в следующий момент корабль терпит крушение и Рахима выкидывает на берег. Вода ледяная, но он почти не чувствует холода, только соль на языке, щипание глаз и то, как одежда липнет к телу. Ибн Сина слышит щелчок пальцев, и враз море осушается, превращаясь на ровное каменное поле, посреди которого разбросаны вещи и стоит одна единственная эльфка, чья кожа бледна, словно мел, а лицо — одна маска растерянности. Она смотрит на Рахима, а губы ее движутся в одном беззвучном вопросе, который Рахим понял с первого взгляда. Ее губы шевелились в беспрестанном «зачтозачтозачтозачто», и не было бы этому конца, если б в следующий миг, когда офирец моргнул — от нее не осталось только вещей и длинных волос, разметавшихся по равнине от ветра.
Рахим кх`Аль Шутир ибн Сина открыл глаза, глядя в потолок из стропил и обрештовки, где собрались большими клочьями паутина и пыль. Он не кричал в страхе, пытаясь заткнуть руками свой рот, а тело не содрогалось мелкой дрожью. Кожа офирца не усеялась мелкими каплями ледяного пота, лишь едва чаще билось сердце, слегка ухая в ушах. Мужчина дышал глубоко, переведя взгляд в окно, сквозь которое проглядывалась луна, точно надкушенное круглое печенье, брошенное на темной скатерти.
Привычка. Вот как он мог объяснить отсутствие реакции на такие кошмары. Иногда в них мог быть подтекст, который давал намеки на будущее, но явно не сейчас. Стеклянный Человек просто хотел напугать его. Снова. Рахим был уверен, что тот подглядывает за ним при удобном случае и упивается ночными конвульсиями тела, когда ибн Сина пытался спасти во снах своих товарищей. Пока однажды он не убил сам себя во сне, чтобы проснуться, вскрыв себе горло. Такое случалось редко, но иногда приходилось. Неосознанное решение подсознания, чтобы выбраться из заточения ночных кошмаров.
Рахим накинул вещи и вышел в прохладную ночь, чтобы проветрится и собраться с мыслями, но многие подчиненные считали, что таким образом офирец проверяет свои владения и держит все в ежовых рукавицах. Возможно, и держит, но только не по утрам. Нет, точно не первые полтора часа после пробуждения.

Скучал ли он по дому? Да. Хотел ли вернуться? Определенно. Вернулся бы? Нет. Равнины и плоскогорья по сей день вызывали у южанина щемящую тоску и боль в груди, которую он сравнивал с обычным сердечным ударом. Шелест песка под ногами напоминал о былом, как и палящее новиградское солнце. Иногда он поднимал голову, смотрел в летнее небо; такое лазурное и чистое, такое родное и хотел выть, но просто молчал, заложив руки за спиной. Тоска по дому была сильной, но куда сильнее была боль утраты, которая возвращалась каждый раз, как утреннее желание помочиться.
Рахим сидел на кривом стуле, откинувшись, и глядя на звезды.
— Красиво, — подтвердил он, не упоминая о красоте офирского неба глубокой осенью. — Мне нравится Новиград. Хороший город, какой бы не была его uk’ana mkhare.
Мужчина взялся бесцеремонно, но аккуратно за самокрутку эльфки и сделал несколько длинных затяжек, выкуривая оную почти до основания. За многие года жизни Рахим пробовал разные вещи. Наркотики, алкоголь, и даже табак, который в его родине рос куда лучше, чем здесь. Эти самокрутки не были так хороши, как в Офире, но тоже неплохи. Что-то в них было особенное и неповторимое. Впрочем, как и алкоголь, что разнился от государства к государству.
Сизый дым вырвался из его ноздрей, от чего проклятый мог напомнить умиротворенного дракона, пускающего дым ради собственного развлечения.
— Почему ты помогаешь людям? Насколько мне известно, elpebi враждуют со здешними жителями из-за каких-то древних причин, о которых сами уже позабыли. Тени забытых предков не дают им покоя. И гордость. Но что останавливает тебя, уши-листья?
Рахим кочергой поправил несколько догорающих поленьев в костре и подкинул новый. Его рука аккуратно указала низушкам, что они могут уйти по своим делам, а похлебку он и сам поглядит в котле.
— Это… — он приумолк, вспоминая слово, — праздный интерес. Ловкими движениями ибн Сина скинул нарезанную кольцами морковь в котел и следом отправил лук из сковороды, поджаренный до золотистой корочки. Странно, что в таком лагере, как Рахимов — вообще где-то раздобыли масло. И, интересно, какой ценой.

— Этот город… трудно назвать хорошим, — офирец ухмыльнулся уголками губ. — Но и отвратительным его не назовешь. Как бы сказал мой правитель: «он дает тебе то, что ты берешь», — Рахим приумолк, предаваясь воспоминаниям. — Правда еще он говорил, что «брать надо все, что хочется любыми доступными методами», но это уже другой разговор. Он был… мудрым человеком. Добивался своего как силой, так и головой. Но даже таких умных людей ждут провалы.
Луна клонилась к горизонту. Прокричали петухи, вскарабкиваясь на заборы да надрывая глотки. Город просыпался. Рахим слышал, как люди выходят из своих хижин, спеша успеть на утренний рынок, где на прилавках продавались последние выращенные овощи да свежее мясо. Стражники бренчали латами, сдавая караул. Где-то вдали Новиграда раздалось «Пять часов! Все спокойно!» Но было ли так спокойно, как об этом вещали? Вряд ли. Портовые районы отличались своей бандитской натурой. Да что там, весь Новиград был скоплением бандитских натур, которые разделили город на условные сегменты и каждый контролировал свой собственный. Рахим об этом прекрасно знал, и старался оттянуть момент, когда придется о себе заявить. Пока еще слишком рано. Но визиты Гудрун ничего хорошего явно не сулили. Совсем. И тот хрупкий союз, который был заключен между ним и островитянкой — находился в ничтожно шатком положении.
— Этот город принимает всех, — мягко отозвался мужчина, глядя на врачею, словно глубокий старец, живущий далеко на востоке, среди песчаных дюн, и не знающий ничего, кроме вселенской мудрости, которую он постиг за годы размышлений. — Главное… преподнести себя. Если попроще, то молоть языком. Чем более, ты убедителен и смышлен в политике, тем больше вероятность, что сможешь тут протянуть больше, чем несколько дней. Но, да… без сил — в самый короткий срок окажешься в сточной канаве с перерезанной глоткой.
Он тяжело вздохнул, выказывая усталость. Позволяя себе то, что почти никогда не разрешал в присутствии своих людей. Его новое место… его люди и бизнес. Это все — огромная ответственность, которая может рухнуть просто по желанию одного треклятого согласия, данного по детской глупости. Одного слова. Одного существа.
— Большая сила, листья-ухи, большая ответственность, как говорил мой царь. И не мне рассказывать тебе об этом.