Но для тех, кто придет
В мир, охваченный мглою,
Наша повесть послужит ключом.
Ибо древнее Солнце -
Солнце героев,
Нас коснулось прощальным лучом.
Пришел март, наступила весна. Только весенней радости не было. Тяжелая зима оказалась за плечами, но впереди еще были тяжкие испытания. Ибо для войны нет разницы лежит ли снег или наливается цветом первая травка. Для Йола война началась в конце осени, когда он в очередной раз явился на вербовочный пункт. Ему пришлось изрядно раскошелиться, чтобы купить кое-какую броню и теперь, представ перед хмурым офицером в своем облачении, он наконец-таки получил направление в добровольческий отряд. Отряд этот мало походил на какое-либо другое подразделение: в нем почти что не было молодежи, а те, кто были - наемники, ландскнехты или просто старые солдаты, когда-то списанные из-за возраста или или плохого здоровья. И вот теперь все эти тертые жизнью калачи и битые боями псы войны оказались в одном отряде, который медленно рос.
За зиму Йолу довелось поучаствовать в нескольких стычках, где он показал, что возраст сноровке не сильно вредит. А заодно открыл для себя кое-что новое. Например то, что от его фехтования в плотном строю толку немного. Но он был все еще силен, несмотря на свои годы, а потому быстро освоился. И вот теперь судьба его завела в окрестности села Старые Жопки. Здесь был не только его отряд, но и, наверное, все войско, какое могла выставить Темерия. И еще реданский корпус. Махакамцы и кондотьеры тоже были здесь. Но за массой народа их видно не было.
Утро выдалось хмурым, отнюдь не весенним. Солнце силилось пробиться сквозь тучи и иногда ему это удавалось. Еще по-зимнему холодный ветер шевелил знамена, забирался сквозь сочленения доспехов под одежду, заставляя ежится. Йол стоял в заднем ряду своего отряда, вместе с остальными наемниками, опираясь на свой топор с длинным, - чуть выше его роста, - древком. Не алебарда, конечно, но такая штука свистнет - мало не покажется. Первые ряды занимали ландскнехты с огромными двуручными мечами. Если по ним ударит конница - эти мечи ее остановят. А те, кто стоят сзади поддержат передних ударами топоров, биллей и цепов.
- Не бздим, ребята! Скоро начнется веселье! - раздалось откуда-то спереди. Йол не бздил. Пусть он впервые участвовал в таком крупном сражении, страха в нем не было. Ну, почти не было. Смерти в таком бою он не боялся, только если она не будет бесславной и позорной. Было бы обидно помереть от того, что тебя растоптал конь.
И вот нильфгаардцы двинулись вперед. Целая лавина конницы. От их доспехов на поле вмиг стало черно. И топот тысяч и тысяч копыт сотрясал землю. Сначала конница шла шагом, неторопливо, как бы демонстрируя свое достоинство и презрение к нордлингам. Только когда до строя северян осталась пара сотен ярдов, черные отправили своих коней в галоп. От грохота на миг стало темно.
Если кто-то думает, что таранный удар конницы - это не страшно, значит он никогда не стоял у нее на пути. Среди темерцев и реданцев началось шевеление. Далеко не у всех хватает духу оставаться на пути у десяти сотен килограмм стали, мяса и крови, да еще и с длинным копьем спереди. Но сильные слабых удержали. А слабые удержали строй. Лишь наемники, умирающие не в первый раз стояли в угрюмой решимости с оружием наготове. Казалось, что всадники скачут бесконечно долго...
Грохот копыт в один миг сменился грохотом ударов, треском древок, звоном стали, криками людей и коней. Конница налетела на пехоту, смяла ее и... увязла. Началась бойня. Йол подбежал к одному всаднику, ухватил его "бородой" топора за наплечник, со всей силы дернул. Нильфгаардец не удержался в седле, повалился набок, но земли живым так и не достиг - град ударов мечами, топорами и булавами превратил его лицо и тело под доспехами в бесформенное месиво. Островитянин кинулся к другому коннику, увернулся от удара молотом, размахнулся сам и ударил того топором в бувигер. Сталь выдержала, но кавалериста смело с седла: он упал на лошадиный круп, а затем на землю. Высокие луки седла не помогли ему удержаться на коне, который, впрочем, тоже вскоре упал от ран. Да и нильфгаардец не успел подняться, как получил клевцом по голове.
Круговерть боя казалась бесконечной. Йол стаскивал с седел конных, рубил лежачих и сражался с пешими. Он не видел общей ситуации, не знал, что их строй продавливают. Он просто убивал. И изо всех сил старался не быть убитым. Врагов своих он не считал. Но в какой-то момент он повернулся, чтобы найти очередного противника, как ощутил настолько сильный удар по шлему, что лицо прожгла боль и стало темно. Ноги вмиг перестали его слушаться и он упал, и провалился в темноту.
Когда он открыл глаза, то увидел облачное небо и ощутил на своем лице дуновение ветра. Только выглядело все очень странно: наполовину чернота, наполовину свет. Он медленно повернул голову и все понял. Он лежал промеж других раненных возле медицинского шатра. Знать, унес его кто-то с поля боя. Понял он, что на один глаз ничего не видит. Пощупав голову, он обнаружил тугую повязку, закрывающую левую часть лица вместе с глазом. Лицо болело. Повязка оказалась мокрой. Островитянин с трудом сел и осмотрелся: вокруг него лежали те, кто еще не умирал, но сражаться уже не мог. Судя по крикам из шатра, там отчаянно боролись со смертью те, кому повезло меньше. К палатке то и дело подбегали санитары с носилками, в которых кто-нибудь да лежал. Мимо Йола пронеслись двое, тащивших третьего. Судя по цветам, это был нильф из дивизии Фрундеберг. Островитянин лишь покачал головой. В этой бойне перед жизнью все равны, подумал он и тяжело опустился обратно. Лицо горело огнем.