Aen Hanse. Мир ведьмака |
|
|
Приветствуем вас на ролевой игре "Aen Hanse. Мир ведьмака"!
Рейтинг игры 18+ Осень 1272. У Хиппиры развернулось одно из самых масштабных сражений Третьей Северной войны. Несмотря на то, что обе стороны не собирались уступать, главнокомандующие обеих армий приняли решение трубить отступление и сесть за стол переговоров, итогом которых стало объявленное перемирие. Вспышка болезни сделала военные действия невозможными. Нильфгаарду и Северным Королевствам пришлось срочно отводить войска. Не сразу, но короли пришли к соглашению по поводу деления территорий.
Поддержите нас на ТОПах! Будем рады увидеть ваши отзывы.
Наша цель — сделать этот проект активным, живым и уютным, чтоб даже через много лет от него оставались приятные воспоминания. Нам нужны вы! Игроки, полные идей, любящие мир "Ведьмака" так же, как и мы. Приходите к нам и оставайтесь с нами! |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Aen Hanse. Мир ведьмака » Здесь и сейчас » [18 января-15 февраля, 1272] — Между жизнью и смертью покров так тонок
Время: с 18 января по 10 февраля
Место: заброшенная деревня Горжички
Участники: Януш, да Рыска
Предисловие:
Все тяжелей меня хлестала дрожь,
вбивала в кожу острые гвоздочки.
Так по осине ударяет дождь,
наказывая все ее листочки.
Я думала: как быстро я стою!
Прочь мускулы несутся и резвятся!
Мое же тело, свергнув власть мою,
ведет себя свободно и развязно.
Отредактировано Рыска (06.07.21 20:33)
Ночь с 6 на 7 февраля 1272 года.
Душно было в одинокой избе. Душно, темно да жарко. Пахло горькими травами, кровью да едким гноем. Тянуло смрадом и скорой смертью. Девушка, что лежала на широкой лавке возле печи, заботливо укрытая одеялом и парой пуховых платков, тяжело дышала, с трудом проталкивая сквозь калечные легкие воздух. Радомир сидел рядом на низеньком табурете и с нежностью гладил тонкую руку своей возлюбленной, от болезни ставшую практически невесомой да полу прозрачной. Раздраженно хмурился, сжимал кулак в бессильной ярости, а после вновь опускал его на колени. Нет-нет да и принимался смотреть в окно, не то моля Высшие силы о милости да снисхождении, не то думая о чем-то своем. Тяжесть лежала у него на душе. Тяжесть, горечь да неприкрытая боль, от коей было не спрятаться ни днем, ни ночью. Волчьи сны, ставшие перед скорым полнолунием особенно четкими, и те не утешали и не несли в себе успокоения. Не хотел мужчина верить, что скоро для Рыски все будет кончено; не желал расставаться с тем счастьем, что едва отыскал, блуждая по свету.
- Как же так? Как же? Как же?
Только и осталось охотнику, что задавать вопросы да ожидать великого чуда, а еще вспоминать минувшие дни, вновь и вновь возвращаясь к проклятому перевалу да людям, что с помощью Вольской выжили. Не дело, конечно, было их во всем обвинять, но Бирон себе поклялся, что если погибнет Рыска, то и они в живых не останутся. Имела девица над избранником своим власть, а, кроме нее, никто не имел. Только она и умела удержать Кровавого Зверя, да не силой, а лаской с нежностью. Стелился он перед ней, припадал на лапы, да одну ее во всем мире и видел.
- А теперь? Теперь что?!
Поднялся Радомир, прошелся по дому да подступил к окну, прижимаясь горячим лбом к ледяному стеклу. Темно на улице было, низко висело тяжелое небо с яркой россыпью звезд. «Как тогда, совсем как тогда…»
***
За несколько недель до описываемых событий.
Знал волколак – нелегкий путь ожидает его да верную его спутницу. Одно дело было с перевала к селу спуститься, да совсем другое – от оного села по горам вскарабкаться да до Горжичков добраться. Мелкая была деревенька, людьми почти позабытая. В такой ни на постой, ни за стол не напросишься. Только и радовало, что ждал в краю неприветливом собственный дом с собственной же печью да припасами, что Рыска заботливо сторговала у местных мужиков али баб. Бирон в мелочах таких никогда особо не разбирался да, признаться, и понимать не хотел, откуда чего берется. Его все больше леса увлекали с охотой. Благо что много зверья да дичи поблизости обитало. Правда, и хищники тоже водились в избытке, но уж кто оборотня совсем не страшил, так это обычные волки. Понимали они, что за бестия стоит перед ними, а потому и обходили каждый раз десятой дорогой. «Особенно теперь, когда на плечах лежит шкура волчья».
Рискнул Радомир, обратился в зверя огромного. Выждал, когда Вольская сумки ему на спину закинет, да так и пошел вперед, на запахи ориентируясь да на человечью память. Думал даже рысью пуститься, покуда сил было в теле много, но уж куда тут рысью, когда кметка несчастная едва за шагом-то поспевала? Усталой выглядела она, замученной да изможденной. Останавливалась часто, лоб утирала украдкой. Поди, думала, что не замечает оного Бирон, но тот все видел, да каждый раз замирал, опасаясь, кабы чего не вышло. Вот только, что сделать-то мог, когда вокруг только лес, горы да белый снег? Ни пещеры какой, ни теплой избы. Назад ворочаться не пристало, так и пришлось идти дальше, на то надеясь, что станет девице лучше, да что слабость ее простой усталостью оборотится. Подумал бы Бирон, что Рыска дитя от него понесла, да больно уж рано для симптомов-то было. «А, может быть, и не рано. Кто его разберет?»
Остановился Радомир посреди сугроба, оборотил звериную морду, присмотрелся к Рыске внимательно. Медленно она по снегу брела, дороги не разбирая, качалась, точно березонька на ветру и, наконец, упала, руки раскинув в стороны.
Рыкнув коротко, волколак в один прыжок до тела бесчувственного добрался да принялся лизать щеки девичьи да горячий лоб. Ткнулся носом в висок, фыркнул тихо, заботливо. Как человек, глядишь бы и больше сделал, да уж больно не хотелось туда-сюда перекидываться.
Отредактировано Януш (11.12.20 16:19)
Рыска лежала на холодном снегу, пребывая в забытьи, обычно предшествующем смерти, и не имела ни малейшего понятия о панике своего возлюбленного. Однако когда волк, принялся облизывать её лицо, толкаясь холодным мокрым носом в разгоряченную жаром щеку, она приоткрыла глаза и улыбнулась ему еле заметной улыбкой. Пожалуй, что мало у кого в мире, можно было найти столь же ласковой, да искренней улыбки и столь же странных желтых, звериных глаз.
— Я чуть-чуть полежу и встану... — выдохнула Рыска, а в уголке её глаз появилась одинокая слеза. — Совсем чуть-чуть... мне просто нужно немного отдохнуть... я... я так устала... — Это полное забытье, подобное ночи среди бела дня, приносило ей покой и освобождение. Рыска вновь и вновь проваливалась в темный омут, а потом внезапно «просыпалась» пытаясь понять, где она и что произошло.
Вздрогнув, словно от грубого толчка, она вновь распахнула свои глаза, не соображая, что происходит и лицезрея лишь заснеженный лесной плен. Последнее, что ей запомнилось — это Януш, пребывающий в облике волка, и взволнованно облизывавший её лицо. Все произошедшее после, было скрыто, будто темной пеленой. Она даже не могла сказать спала ли все это время, или просто прибывала в беспамятстве.
Тело била крупная дрожь, у Рыски началась лихорадка. Сосредоточенность помогла сознанию немного проясниться, но вместе с ним пробудилась и ломота во всем теле. Сжав в рукавичке край пледа, кой окутывал клетку, она тяжело глотнула, поморщившись от неприятных ощущений. Горло пересохло, отчего ей невыносимо захотелось пить. Облизнув губы, она только сейчас поняла, какими потрескавшимися они были. — Воды... — больше всего на свете Рыске хотелось пить. Хоть пару капелек, хоть немного, хоть даже холодный снег.
— Пить... — её голос был неестественно хриплым, таким хриплым, что Рыска сама испугалась собственного голоса. Со стоном приподнявшись, она тут же зажмурилась, не в силах перенести головокружение. Хотелось упасть обратно в примятый снег, однако желание получить хоть глоток воды было намного сильнее. Может быть, у нее и не хватит сил дотянуться до своего узелка, но она должна хотя бы постараться. «Давай Рыска... Вставай! Вставай!», неуверенно пошевелившись, она перенесла вес тела на другую руку и перевернулась. Платок предательски соскользнул ей на глаза, гусь попытался щипнуть кметку за руку, но Рыске было всё равно, она наконец-то дотянулась до своей фляги.
Руки травницы работали лишь по привычке, жесты были похожи на жесты тартыги, тело и душа травницы находились в подвешенном состоянии, когда мысли, воля и воспоминания все еще не могут сбросить с себя оковы мутного оцепенения. Она должна была встать, но в теле совсем не осталось сил. Рыска выровнялась на снегу и посмотрела на возлюбленного в теле волка. — Я не смогу пойти с тобой дальше... — она понимала, что жар усиливается, и теперь даже снадобье не поможет разогнать эту смуту.
Рыска была глубоко больна.
— Кажется... — но и так всё понимал — травница видела это в его обеспокоенном взгляде. — Я постараюсь... — Впиваясь пальцами в загривок волка, она всё же сумела встать, однако ноги Рыски были слабы, слишком слабы, чтобы идти дальше. Болезненная дрожь мешала ей сосредоточиться, однако Рыска таки сумела взять себя в руки, даже забрала гуся, слабо улыбаясь Янушу и шагая придерживаясь за него. Травницу мутило, а вскоре и вовсе вывернула — на снегу остались частички отвара. Тело молодой и здоровой кметки, как могло боролось с охватившей его лихорадкой.
Худо было дело. Радомир это понял, едва языком шершавым горячего лба девицы коснулся. Не пристало оному на морозе так полыхать, а он горел, точно пред самой печью Рыска сидела. Стало быть, жар охватил несчастную. Настигла болезнь проклятая, послав лихорадку да слабость страшную.
В таком состоянии в пору в избе на лавке лежать, а не в поход пускаться, да вот деваться оборотню некуда было. Вперед – далече, да и назад путь не близкий. Это ж пока дотащишься, пока на постой напросишься… Да и примут ли, коли смекнут, в чем дело. Знал Бирон, что люди добра не помнят, а коли о ком и думают, так о самих себе. Не показался, конечно, кузнец охотнику подлецом окаянным, да вот только жили с ним малые дети, о коих заботиться следовало. «Итак едва-едва от болезни оправились…»
Фыркнул Бирон, качнул головой лобастой, стряхивая снег, упавший на морду с невысокой сосенки, под которой Вольская «отдохнуть» прилегла, да, постояв немного, полез в сумку девичью, надеясь хоть как-нибудь флягу с отваром из сумки выудить. Не смог. Только и сумел, что саму сумку под руку Рыске подсунуть да снова щеку лизнуть полыхающую. Переступил с лапы на лапу, заглянул в глаза желтые, выдав и тревогу свою, и беспокойство внутреннее.
Страшно стало ему, что не доберется девица до Горжичек, что так и сгинет в горах, да укроется снегом, точно саваном погребальным. Вскинул Радомир голову, да и завыл протяжно, а с другой стороны гор волчья стая ему ответила; и разнесся этот вой над землей да устремился к высокому небу ясному, суеверных кметов пугая да припозднившихся путников. Говорили потом, что сам леший из чащи выбрался, чтоб наглецов к ответу призвать, да приманил к себе верных слуг, облаченных в серые шкуры. Только звери правду и знали, а с ними вместе Кровавый Зверь, счастье свое оплакивающий.
***
Как до деревни проклятой добрались, того Бирон не желал вспоминать, а все равно, стоя возле окна да на улицу глядя, перебирал в голове события ночи ужасной. Помнил, как поднялась Рыска на ноги, да как вперед пошла, за шерсть его уцепившись. Помнил, как клетку с гусем поганым подхватил, когда та из пальцев ослабших выпала. Помнил и то, как снова кметка без сил повалилась в высокую кучу снежную. Тут уж пришлось оборотню назад перекидываться да пожитки в единый комок увязывать, дабы не потерять ничего. Порадовался он тогда, что не пожалел веревки в дорогу. Без нее-то точно бы не унес всего.
Быстро Вольская стала совсем не помощницей. Колотило ее, выворачивало. Пока до перевала дошли, трижды рвало несчастную, лишая последних сил. Кабы мог Бирон в облике волчьем девицу к себе примотать, так и сделал бы, но не годились на то волчьи лапы. Оными по снегу ступать было самое то, а не за одежку чужую цепляться да по горам карабкаться. Так и пришлось человеком идти, проклиная заразу приставшую, да благословляя Высшие Силы за ночь тихую да ясную. Поднимись буран, займись непогода, и не дошли бы путники до Горжичек, а так с грехом пополам, но вернулись в избу родную. Гуся и того притянули, не бросили, хоть и голосил он изрядно, раздражая и без того озверевшего Бирона.
Устал Радомир за долгий путь. Колени разбил, лицо свез да ладонь ободрал, когда едва не сорвался в пропасть за Рыской качнувшейся в сторону. Но довел. Через порог перенес бережно да на лавке, шкурой застеленной, и устроил. Подумал было раздеть, да плюнул, рассудив, что и так ничего. К тому времени как раз рассвело на улице, да и Вольской вроде как полегчало немного. Спала она крепко, и будить ее охотник не стал. Опустился на пол дощатый возле головы девичьей да, к печи спиной привалившись, смежил веки тяжелые, погружаясь в краткий миг забытья, полный тревоги смутной да беспокойства.
Чутко дремал охотник. Зверь внутри так и вовсе ворочался, к звукам тихим прислушиваясь, а потому, стоило Рысье завозиться да застонать, сразу и пробудился оборотень, голову вскидывая да глаза распахивая.
- Воды принести? Али позвать кого? – так вопросил мужчина, не зная, что делать, да как подсобить болезной возлюбленной.
Никогда он особо не смыслил в целительстве, а, коли и знал чего, то все позабыл, завернувшись в шкуру звериную.
Отредактировано Януш (15.12.20 15:41)
Рыска не помнила, как оказалась в деревне. Вся дорога смазалась для неё, словно одно сплошное белое и холодное пятно. Несмотря на теплые одежды, она безумно мёрзла. От дрожи подкашивались ноги, а сама Рыска двигалась весьма странно, словно теряя сознание на ходу, а затем вновь выныривая в реальность. Промозглый ветер был вхож взапазухи и щели, продувая ослабевшую девочку насквозь, гусь галдел, предчувствуя нехорошее, а Януш, уже будучи человеком, уверенно шел вперед.
В себя Рыска пришла уже на лавке, в родном доме, где, как говорится, лечат даже стены. Она захрипела, начиная кашлять до рвоты, а затем затихла, пытаясь собраться с мыслями. Нужно было лечить саму себя, но она не могла даже руку высунуть поза одеяло, не говоря уже о том, чтобы встать. — Не нужно воды... Лучше возьми мой узелок, там есть мешочек с нужным мне сбором. — Рыска знала, что нежно что-то делать, как-то лечить себя.
— Нашел? Молодец, — она снова закашлялась, едва не сгибаясь пополам и хрипло дыша от боли. — Это все нужно заварить, дать настояться и пить три раза в день. В закромах за печкой есть бутыль самогона, помоги мне растереть подмышки и пятки, а затем натянуть теплые носки. — Нужно было срочно сбить жар, ведь пока рыска чувствовала, как она сгорает. — Нужно сбить жар... — горячий чай на травах может помочь, она кивнула сама себе, подтягиваясь и потроша узелок.
— Вот, это для чая. Горячий... — это все должно было помочь. — А я пока... пока посплю. — И она провалилась в долгий болезненный сон. Сон был весьма беспокойный, она видела огонь. Много огня. Острые пламенные языки, прорезали своим светом тьму. Этот огонь манил, звал к себе, притягивал, словно глупого мотылька. Кожа травницы просто горела, все тело жгло. Боль затуманивала рассудок, полное непонимание происходящего. Она проснулась, за окном уже вечер. Выпила настойку, а затем горячий чай, вновь растерлись самогоном, немного пободрствовала. Болела голова.
Кашель усиливался, её рвало. Голову пронзали острые пики, а горло неприятно саднило. Рассосала ложечку меда, побеседовала с Янушем, а затем вновь спать. Забыться очередным беспокойным сном. Рыска проснулась после полудня, попросилась в туалет, едва держась на дрожащих ногах. Затем выпила куриный бульон, теплый чай и вновь ушла в забытье. Она спала все чаще и чаще. Жар спал, но не покинул её тело совсем, отражаясь болезненной ломотой и слабостью. Сон. Яркий свет, который освещал темноту, а затем лики тех, кого она любила больше всех в жизни: бабушка и отец. Сжимают её руки, но не забирают с собой.
«Ещё поживу...», и снова вечер. Снова настой и растирание, снова попытки пошутить и держаться молодцом, но сил было все меньше, вареная курица вышла из неё через час. Лихорадка усилилась к ночи, её тело трусило и едва не подкидывало на кровати. Волк грел, как он мог, Рыска слабо улыбалась, поглаживая мягкую шерсть, в уголке глаз скопилась одинокая слезинка. Безумная слабость, не позволяющая даже поднять головы. «А ведь я так и не примерила то подвенечное платье...», — как думаешь, мне бы пошло быть невестой? — Она улыбнулась, представляя на своей голове, венок из луговых цветов.
Очередное утро, Рыска проснулась рано, она задыхалась, и Янушу пришлось открыть окно. Дышать стало легче, но жар так и не спадал. «Сколько тело может подобное выдержать?», силы таяли, а разум начал мутнеть. — Бабушка? — Она видела старуху в углу кухни, та улыбалась, мерно перебирая спицами, — что ты здесь делаешь, бабушка? — Бабушка вязала белые рукавички.
Ночь прошла без изменений, утром неб ыло сил встать. К своему стыду Рыска едва не сходила под себя, упав с лавки в последнее мгновение. Януша не было дома — видимо пошел на охоту. Пролила на себя чайник, благо вода была не горячей, потеряла сознание возле печки, а очнулась уже на своей лавке. — Извини, не хотела тебя пугать... — Быть немощной ей не нравилось, а ещё не нравилось видеть мертвых. Рыска держалась из последних сил.
Скверно было Рыске. Сон, что поначалу бодрил да приносил хоть какое-то успокоение, постепенно перестал таковым являться, забирая последние силы да оставляя после себя лишь слабость. Отвары не помогали, растирания да чаи едва унимали разошедшийся жар. Пахло горечью, болью да смертью, и от ароматов этих все внутри Радомира сжималось в тугой комок. Не был он травником аль целителем, да и без того понимал, что помирает возлюбленная, и что бой этот с проклятой заразой уже ей проигран. Только и оставалось, что гадать, сколько еще вытерпит нежное тело девичье да колотящееся в груди сердце. «А ну как завтра все и случится?»
Боялся охотник за кметку. Потерял покой, аппетит да сон. Все чаще сидел ночами возле постели Рыскиной, а днем, едва девице становилось легче, выбирался в лес, дабы хоть как-то забыться да утолить печаль. Правда, не помогало это. Не утешал хруст снега да запах хвои. Не радовали переливчатые трели оставшихся на зиму птиц. Ежели что и спасало, так это звериная шкура, что, на плечи ложась, притупляла острые чувства. Выл Бирон волком, носился за зайцами, загоняя себя до изнеможения, а после тащился в избу, принимаясь вновь ходить вокруг Рыски да отпаивать ее травяными отварами.
Без толку. Один день прошел, второй, за ним третий, а там и неделя уже миновала. За такой срок могла бы Вольская и на ноги встать, да окрепнуть слегка, а ей только хуже делалось. Одолел окаянный кашель, замучил жар. Все реже Рысья с лавки теперь поднималась, все меньше была в сознании, а, коли и была, то такие слова шептала, что от них шерсть у Радомира на загривке дыбом вставала.
- Пойдет. Конечно, пойдет, - улыбнувшись через силу проговорил волколак, представляя возлюбленную свою в невестином платье да с венком на голове свадебным, - самая красивая будешь! Всем невестам невеста! Вся округа тому обзавидуется! «Только бы выжила… Только б жива осталась».
Но того уж охотник вслух не стал говорить – и без того все тревоги на лице заросшем были написаны.
Запустил себя Бирон. Мыться стал неохотно, а уж, как бриться да волосы содержать в порядке, и вовсе позабыл. Не трогало его это, не беспокоило. Все мысли Вольская занимала да зараза ее проклятущая. «Как бороться? Что делать?» Не хватало Радомиру собственных знаний, а звать кого толкового, так не дождешься, когда доедет в деревню заброшенную. Да и кто ехать захочет в самые горы да еще и в зимнюю пору? – Ищи дурака.
Так и бедовали вдвоем. Решил волколак, что, коли помрет возлюбленная, так непременно в подвенечном платье он ее закопает, чтобы лежала в земле красивая, да чтоб Силы Высшие за деянья свои устыдились. Не верил, конечно, Бирон в Богов, не ждал от них милости, а все равно цеплялся умом за что-то неясное, чуда ждал да спасения, ибо чудо одно и могло помочь девице. Только вот не спешило оное. Бродило все за околицей, подкидывая идеи мрачные, да толкая в объятия отчаяния. Чувствовал мужчина беспомощность с безысходностью, с ума от них сходил, но, когда с Рыской сидел, улыбался ей ласково, да по волосам гладил бережно.
- Тихо, Рысь, тихо. Нет в избе никого, - страшно было Бирону голову поворачивать. Не страшился он старуху мертвую увидать, но боялся, что смерть узрит у себя за спиной, - Только ты да я. А у двери дым из печи клубится, да ветер воет за окнами. Слышишь, как стучит в окна? Со вчера пурга занялась.
А потом снова ночь беспокойная да холодный рассвет. Улеглась метель, снегу насыпав до самых окон. Стих ветер, прояснилось низкое небо, обещая дни ясные да морозные. Поцеловав кметку в горячий лоб, выскользнул охотник на улицу, снег разгрести у порога, а как воротился, увидал, что девица на полу лежит. Подскочил, поднял, устроил на лавке заботливо.
- Да ничего, - так промолвил, понимая, что уходить теперь не решится, - Как ты? Не лучше ли?
Спросил тихо, с надеждой в голосе, хотя и без ответа видел, что не сделалось Рыске легче. Бледная она была. Исхудала за время болезни, ослабла совсем. Волосы ее потускнели, и взгляд померк. Губы же высохли да потрескались, под глазами тени пролегли страшные. Случалось, и краше в гроб клали, да вот только пока жива была девица, цеплялась за жизнь отчаянно. Оттого, пожалуй, временами и верилось, что все еще может наладиться.
Отредактировано Януш (17.12.20 13:33)
Стояла зима. На пруду за оградой,
За длинной часовней мерещился лед,
И чудно сквозило морозной прохладой
В четыре фрамуги всю ночь напролет.
Но тело горело. Сквозь влажную тряпку
Давил, совершая свой огненный круг,
Летал, раздувая угольев охапку,
Озноба огромный, чугунный утюг.
Настойки перестали приносить даже временное облегчение. Дышать становилось все труднее, а призраки виделись ей чаще. С утра Рыску держал за руки неродной ей отец, лаково поглаживая по волосам теперь уж мышиного цвета. Он что-то говорил, однако слова его не касались слуха травницы, а потом отец и вовсе исчез, уступая место возлюбленному, шепчущему слова поддержки. Рыска едва сумела повернуть в его сторону голову, задавая тот самый вопрос и получая на него ответ.
— Да... — прошептала она, полопавшимися губами, — буду самой красивой на деревне... — представлялось жаркое лето, чтобы теплый ветер и зеленая, мягкая трава. Чтобы ласковое солнце щипало легким загаром узкие плечи, покрывая россыпью веснушек её лицо. Белое платье и венок из полевой цветов. Януш рядом в льняной рубахе и темных штанах. Улыбается и счастливо смеется. Рыска закашлялась. — Буду самой красивой для тебя... — каждое слово давалось ей с трудом, а потому проговорив то, что желалось, она вновь провалилась в болезненный сон.
На следующее утро пришла бабушка. Рыска знала, что подобные видения пугают её Януша, она видела этот страх и обреченность в его серых глазах. — Я чувствую... — вновь прохрипела Рыска, отказываясь от очередной настойки, она больше не помогали, принося за собой лишь очередной приступ неудержимого кашля. — Я умираю... — кто-то должен был это сказать. Поставить точку, не растягивая на многоточие. Сколько ещё выдержит её тело? Еда усваивалась все хуже, а жар совсем перестал спадать.
— Я... — у неё даже не осталось сил на слова, как и не осталось сил на непрошенные никем слезы. — Скоро... — выдохнула она, понимая, что может уже не проснуться. Рыска не собиралась сдаваться, пытаясь рассказать Янушу, какие отвары делать вновь и вновь. За время проведенное с ней больной, он уже и сам стал немного травником, а девочка им безумно гордилась. — Ты... сделал? — Её последний шанс, отвар из мяты, пиретрума девичьего и шалфея. Это должно было вытянуть жар изнутри тела, остудить его, помочь ей продержаться дольше.
Дольше... все, что она просил у Фрейи — это время. Ещё немножко времени. Хотя бы пару деньков.
Пила Рыска жадными глотками. Она, вообще, старалась пить больше, но то, что спасала при простуди и обычной горячке, не спасало от этой напасти. — Ты... — она старалась собирать силы на каждое слово, — не пропадешь без меня... — после Рыски оставалось немало всего, и так мало одновременно. Считай и ничего, кроме мирского барахла. — А я... — она выдохнула, захрипела и закашлялась, — а я портки... теплые... — сквозняк, пробивающийся из окна, приносил её временное облегчение. — Довязать не успела... — бросать начатое было обидно, такие ведь хорошие выходили.
— Опять... опять будешь смеяться... — она даже попыталась улыбнуться, не передавая ему собственное бессилие. Рыска не хотела, чтобы Януш знал, чтобы видел, как она сдается. — Очумелыми ручками называть... — и откуда только взял выражение? Рыска хихикнула и залилась кашляем, оставляя на постели бурые пятна крови. Она старалась прятать от него подобное, да знала — волк кровь все равно учует. «Как жаль, что у нас было времени мало...», они ведь даже не успели побыть счастливыми.
«Видимо жизнь у меня такая, всю жизнь выживать, а когда наконец-то выжила...», оставалось у Рыски и ещё одно дело незаконченное, а коль силы были уж на исходе, требовалось сказать об этом Янушу сейчас. — Исполнишь...моё предсмертное желание? Там... — палец Рыски указал на самый ценный её узелок, где ранились вещи разные, не по цене бесценные, а её сердцу дорогие. Обломок стрелы, из Януша некогда вытянутый. Детские носочки, ещё бабкой её связанные, кулон в наследство оставленный, первый Зоськин колокольчик и брошь, подаренная её отцом.
— Брошь... по весне... в порт Понтара... — она должна была вернуть её отцу, — скажи... скажи моему отцу, что я боролась.... — боролась, но проиграла. Ульвар считал её бойким волчонком, но ещё один волчонок, так и не сумел выжить. Она желала вернуть ему брошу, ту самую в виде головы волка, разинувшего пасть и обнажившего клыки. Красивую, из отбеленной бронзы, а с глазами из янтаря. Сам волк был непривычно для жителей континента выполнен под стать народу архипелага, с замысловатыми линиями, несколькими рунами и казалась нелепо большой.
Отредактировано Рыска (17.12.20 16:55)
Потешная была Рыска. Славная. Вот уж и помирала, последние дни свои доживая, а все равно о мелочах различных думала: то о платье подвенечном, а то вот о портках недовязанных. Радомир о них, признаться, и ведать не ведал, но, как услыхал, улыбнулся кротко, те дни вспоминая, когда была девица еще здоровой да целой. Тогда он ее не шибко ценил, а теперь, как бы кто попросил, так и жизни бы не пожалел собственной за одно лишь спасение, да вот только никто не требовал.
Так и сидели тихо. Вольская кашляла, кровью подушку заплевывая; охотник голову отворачивал да вздыхал украдкой. Гладил тонкие руки, перебирал потускневшие волосы, одеяло подтыкал бережно. Нет-нет да и поднимался за бульоном али чаем горячим. Отворял да захлопывал ставни. Впускал в избу морозный воздух, выстуживая жар от печи да болезни. Правда, в скорости и это помогать перестало. А уж как скрутила Рыску зараза вконец, так девица и обратилась с просьбой зловещей, умоляя брошь отцовскую вернуть клятому островитянину. Не желал того Бирон; думал, как все случится, кметов растерзать да в леса податься, но да в малости оной не сумел возлюбленной отказать. Кивнул коротко да сунул брошку в карман потайной.
- Передам. По весне. Как доберусь до Понтара. Ты не тревожься да ни о чем не думай, - так оборотень промолвил да и затих на том, отпуская девицу в тяжелый мучительный сон.
***
Ночь с 6 на 7 февраля 1272 года.
«Передам. Предсмертную просьбу твою исполню», - так и теперь Радомир рассуждал, стоя возле окна да глядя на яркую россыпь звезд.
Тягостно ему было, мучительно. Сгорала Рыска, на лавке лежа, таяла, точно снежная баба под солнечными лучами. Ничегошеньки от нее не осталось, разве что тень одна. Знал охотник, скоро уже остановится сердце девичье, а там… погост, кровавая бойня, да жизнь-не жизнь. От такой бы бежать, но поди спасись от самого себя, волчьих снов да дневных кошмаров! Да и стоит ли, коли лучшее уже позади оставлено?
Понимал волколак, что сдастся на волю инстинков, коли не станет на свете Рысьи, но, покуда она жива оставалась, удерживал волка да ту самую брошку крутил в руках. Занятная была вещица, необычная, совсем не такая, как континетские украшения: большая, формы необычной да с причудливыми узорами-рунами. «Волчья. Белая», - обернулся Бирон через плечо, глянул внимательно на возлюбленную, - «ровно тебе под стать. Глаза и те желтые. Вот только была бы ты Зверем, точно бы жить осталась, а так… Никакой надежды уже. Завтра, послезавтра, аль через пару дней…»
Умерла в Радомире вера, переродилась в отчаяние черное да ярость неудержимую. Окреп Зверь к полнолунию, вытравил из души пустую печаль. Не хотелось ему сожалеть да горестям придаваться. Думал он, как бы в глотку твари какой вцепиться да как бы миру всему за смерть одну отомстить. Позабыл охотник с годами, каким был когда-то, а теперь вот вспомнил, и образ прежний пришелся ему аккурат по сердцу. Точно злость одна и могла спасти. Злость да надежда на себя одного.
Не любил баронский сынок просить помощи и чудес никогда не ждал, а потому и теперь, брошь потеребив в пальцах, не о том подумал, как Вольскую станет закапывать, а о том, как шанс ей подарит на исцеление. Призрачный, конечно, неверный, страшный, но все-таки шанс. «А ну как получится?» - вопросил он себя, - «А ну как и правда спасет тебя волчья кровь? Дождись уж… Ты только меня дождись!»
С такими мыслями в голове отошел волколак от окна да, табурет отпихнув, потряс девицу за плечо, заставляя проснуться да веки поднять тяжелые.
- Проснись, Рысь, проснись, - так промолвил, коснувшись ладонью щеки горячей да вынудив на себя смотреть, - придумал я кое-что. Есть еще одно средство от всех болезней. Аккурат подоспеет скоро. Коли пару деньков продержишься, так его и испробуем, ежели ты на такое согласна. Ежели нет, принуждать да неволить не стану. Тут уж сама решай, как оно тебе лучше… Словом, предлагаю я тебе разделить со мной проклятие крови волчьей. Выживешь – станешь оборотнем, как я. Нет, так значит судьба такая. Что скажешь, Рысь? Хочешь подобного избавления али предпочтешь человеком дожить дни свои да туда отправиться, куда там положено отправляться?
Отредактировано Януш (18.12.20 13:38)
Рыску снова прошибло ледяным потом. Состояние беспамятства стало для неё привычным. В стылом ночном воздухе плыл густой сладковатый смрад. Недозрелая луна висела высоко в небе, а ее бледный свет рассеивал мрак и окрашивая верхушки деревьев серебристой пыльцой. «Красиво...», вопреки всем невзгодам она очень любила зиму, снежную, морозную и безжалостную к простым кметам. Безжалостную к ней лично.
Она тяжело вздохнула, но от кашля себя удержала, сгибая в колене давно уж занемевшую ногу, да вновь проваливаясь в беспокойный сон. Снилась Рыска тропа заснеженная белая, да свет яркий вокруг. Такой яркий, что аж глаза слепит, а ветер... ветер едва не сдувал кметку с пути намеченного, занося несчастную снегов, засыпаясь за пазухи её одежд. Рыска закашлялась от недостатка воздуха, поморщилась от того, как легкие обожгло льдом, да пошла вперед, что было сил, не желая сдаваться на волю коварной и жестокой стихии.
Разлепила Рыска глаза тяжелые, да воззрилась на возлюбленного мутным взглядом, пытаясь внять его речам торопливым, да понять, что встревожило Януша столь сильно. — На... нашел... — улыбнулась она, глядя на ту самую брошь, — мо... молодец... — говорить становилось все тяжелее, а слова возлюбленного доходили до понимания не сразу. — В... волком? — Она думала и молчала долго, пытая понять, что же придумал охотник. Недозрелая луна крысилась на неё в окно, помогая осознанию такой важной, но одновременно простой сути — полнолуние будет совсем уж скоро.
— Я... не смогу... не выдержу... — думалось Рыске, мерещилось, что крови волчьей тело здоровое надобно, а не кости почти истлевшие, кои и говорят-то с трудом. Не хотелось травнице, мужчине надежду дарить ложную, обещать, что будет все хорошо, что будут они вместе здесь, на земле, а не там, куда отправляются уже отмучавшиеся души. И все же... этот призрачный шанс, позволил блеску в её глазах вновь зажечься, подарил надежду на избавление от мучений, на жизнь, аль на быструю смерть.
— Я... я буду стараться... — дожить бы только, но тело Рыски было слабо. Кто знает, чем встретит её зимнее утро, не говоря уже о следующей ночи, аль о самом получении волчьего проклятья. Она практически не вставала днем, берегла силы и много пила. Жар не утихал, кашель становился сильнее, а сгустки крови практически исчернили. Травница держалась из последних сил, стараясь даже по чуть-чуть питаться, несмотря на желание тут же вывернуться наизнанку. Бульон усваивался плохо, жевать сухари совсем не было сил. Грудной сбор приносил временно облегчение от кашля, настой трав от жара клонил ей в сон.
Так прошел ещё один мучительный день.
Тихо подбирался вечер.
Покинув плен своего беспамятства, она едва-едва, ковыряла дрожащей рукой оконную раму. Сил практически не осталось, истлела и призрачная надежда. С той стороны заметало опушку снегом, продувало даже сквозь деревянную раму, обдавая кончики её пальцев отрезвляющим холодом. Близилось волчье время, да вот только не уверена была Рыска, что выживет даже с помощью волчьей крови. Она была совсем слаба, куда уж тут обращаться... говорил ей Януш, что не все, далеко не все первое полнолуние переживают, а она... она не переживет и подавно.
Впрочем отказывать кметка не смела, желая подарить охотнику хотя бы маленький лучик надежды. Видела, как терзается её Януш, как становится угрюмым, да нелюдимым, как срывается ломая хлипкую мебель. Знала Рыска, что коль оборвется её пусть на сим свете, так и оборвется та цепь серебряная, на коей было выстроено понимание между сущностями. Не будет её волк больше ласковым, не послужит людям чем-то хорошим, а обратиться вновь в зверя кровавого, уничтожая каждого на своем пути.
Она должна была постараться ради этого, для тех, кого он сгубил, а кого едва намеревался. Для кметов, в деревне проживающих, для люда из сел окрестных. Для самого Януша и её бессмертной души. Знала — не простит он себе убийств, не сумеет вновь вернуться к былой жизнь отшельника. Подарила Рыска ему надежду, а теперь надежда та таяла, как и таяло хрупкое девичье тело.
Тем временем из-за гор медленно выплыла полная луна, осветив прекрасный лесной пейзаж, да отозвавшись в сердцах людей первобытным страхом. Каждый кмет в эту ночь знал — где-то там, глубоко-глубоко в темном лесу, таится неминуемая угроза, ступая по снегу когтистыми лапами.
8 февраля 1272 года.
Ночь полнолуния.
Не ответила Рыска радостно, не кинулась на шею избраннику, что сыскал для нее надежду новую на избавление, но и без того видел Радомир, как глаза загораются девичьи, да как улыбка едва-едва губы трогает. Любила Вольская свое Чудище, и Зверь Кровавый кметку любил неразумную. Одну во всем белом свете.
- Стало быть, решено, - так промолвил охотник, не столько к избраннице обращаясь, сколько к себе самому, - попытаем мы счастья с проклятием. Коли сложится, значит, судьба такая, а коли нет, то так тому и бывать. Потянется вереница кровавая до первого ведьмака, и будь уж, что будет. Сопротивляться не стану. Прости меня, Рысь. Не сумел я тебя уберечь.
Тяжело было Бирону с возлюбленной расставаться. Мучительно было видеть, как угасает она, да как медленно жизнь из тела ее сочится, а еще тяжелее оказалось на утро прочь уйти из избы да положиться на провидение.
- Прощай, Рыска, коли не свидимся больше… - только это и обронил волколак, прежде, чем за дверь выскользнуть, - Ты жди меня ночью. Жди. Да двери не закрывай.
Так и ушел, щель оставив большую да возлюбленную рогажами укутав и шкурами. Думалось ему, что хватит этого, чтобы уберечь кметку несчастную от Зверя Кровавого, а нутро все равно задумке противилось. Привык Радомир в Час Волка в леса уходить да по лесам же и бегать за дичью всякой, а теперь самолично возле деревни остаться думал, да не просто остаться, а воротиться, как полнолунье свое возьмет. Надлежало для этого разум внутри сохранить человеческий, да никогда прежде не удавалось такого Бирону. «И с чего я только решил, что теперь удастся?»
Гнали охотника тяжелые мысли, увлекали все дальше в лес. Подсказывал Зверь, что в самую чащу забраться надобного, но человек его в этот раз не послушался. Остановился недалеко от деревни да принялся ждать, за тем наблюдая, как небо темнеет, как звезды на нем загораются, да как луна выползает полная.
И пришла с луной боль, а с болью беспамятство, и хоть не в первый и не в десятый раз обращался Радомир, а все равно мучительно оказалось это да беспощадно. Одно дело было по воле собственной перекидываться, и совсем другое, когда природа кости ломает да мышцы рвет, освобождая своего сына.
Вскинул волколак морду и завыл гулко. Разнесся вой его над деревней, выстудил кровь в жилах у суеверных кметов. Кто поумнее был, те на ночь ставни закрыли, чтоб сила нечистая не ворвалась в избу, а все равно нашлись смельчаки, что верили, будто смогут с волчьей стаей управиться. Какой-то умник даже капкан поставил, да только перемахнул его Бирон, впиваясь в глотку забулдыги несчастного. Полилась кровь, разлетелся предсмертный вопль. Высунулась из окна любопытная баба, желающая понять, что творится в родных Горжичках, да угодила в клыкастую пасть. А там уж и в избу запрыгнул Зверь. Всех растерзал, до кого только сумел добраться, но все ему мало было. Кружила голову кровь ароматная свежая. Пьянила луна, снег серебрящая да крыши домов.
Выждал хищник немного, когда поуляжется все, а там, стоило мужикам на улицу выкатиться, на них и набросился. Всех растерзал, всех порвал, ни одного не оставил. Последнего на порог избы Рыскиной приволок, ступени кровью обмазав. Не специально, не по разуму, да не по умыслу – больно уж широким да удобным крыльцо оказалось. Притих, потянул воздух носом и было решил пир начать свой кровавый, но, носом потянув, учуял, что есть поблизости еще один человек. Поднялся на лапы, рыкнул протяжно, взвыл, напоминая кметам, что все еще не ушел никуда, да в дом и вошел. Огромный, черный, в крови перемазанный. Не человек. Зверь.
Будь голоден, так бы и растерзал Вольскую, охоту свою завершая декабрьскую, но тут промедлил, остановился, точно почуял что-то. Точно была у Рыски от него, от Зверя, защита, и пахла защита эта им же самим, равно как пахло и все в странной избе человечьей. Не помнил того Волк проклятый, не помнил, как жил здесь, но понял, что до логова своего добрался. Выбрался на крыльцо да, труп втянув внутрь, улегся на лапы, жрать принимаясь, а, как время к утру подошло, так и проснулся в Чудовище человек. Встряхнулся, оскалился, подошел к лавке, укрытой шкурами да одежей, сунул морду, втягивая аромат тела чужого да в бедро и вцепился клыками, продирая до самой кости. Страшную рану оставил, кровавую. От такой и помереть бы было недолго, но да умела Рыска бороться.
Одна беда только у них и осталась – узрел Бирон, что сотворил, вспомнил и о других покойниках. Теперь только и надлежало, что выбираться да забираться в горы. Хорошо хоть изба ведьмы помершей поблизости находилось. В нее Радомир Рыску и поволок, о том думая, что за вещами после вернется уж как-нибудь.
8 февраля 1272 года.
Ночь полнолуния.
Рыска уже ничего не понимала, находясь где-то между явьбю и сном. Травнице казалось, что она слышала крики, а потом оные перемежались с весенними песнями птиц. Капель звонка стучал по крыше, когда кровь стекала с порога их дома, окрашивая прожженный снег в алый. Она не видела полную луну, она, вообще, не понимала, где именно сейчас находится и почему. Сердце Рыски то и дело пропускало удары, а из груди вырывались страшные хрипы. Куда страшнее, чем вой на околице за избой.
Голова Рыски была пуста, её больше не тревожили земные страхи, как и не тревожил жуткие кашель и ломота во всем теле. Она наконец-то освободилась и была готова к переходу в совсем иные чертоги. Внезапная боль пронзила всё её существо, но кричать у Рыски не было сил. Холод отрезвлял, но ненадолго. Хрипы стали сильнее, громче. Тело травницы сотрясали конвульсии, а рана на бедре кровоточила. Меньше, чем могла, к счастью травницы, бедренная артерия не была задета, что давало шанс на спасение.
Кашель вырывался из её рта с кровью, снежинки таяли на пышущих жаром щеках. Боли больше не было, как и не было желания жить. Рыска ждала своей смерти, того момента, когда сможет встретиться с бабушкой и своим, пусть и не родным, отцом. Она протянула к ней руку, искренне желая коснуться кожи, однако призрак старой знахарки истаял, оставляя на её лице две дорожки от пробежавших слёз. Сердце сделало ещё один удар, а мир померк, закружившись и погаснув. Травница провалилась в долгое и зыбкое забытье.
10 февраля 1272 года.
Ближе к вечеру.
Потолок качался так, словно Рыска находилась в лодке. Все тело болело, а руки её дрожали. За последнее время, она уже привыкла к своей лихорадке, однако сердце её билось, несмотря ни на что и вопреки всему. Первый раз травница пришла в себя утром, но едва ли успела моргнуть, прежде чем вновь погрузиться в беспокойный болезненный бред. Во сне она куда-то бежала, пыталась спрятаться от лютого хищника. Где-то внутри себя Рыска знала — этот монстр не Януш, он порвет её и без тени сомнений. Она металась по кровати, сбивая тряпки и все, что было подложено под ней. Рана на бедре кровила, кожа вокруг опухла и выглядела пугающе. Сердце Рыски порой билось так тихо, что лишь по дыханию, оставленному на зеркальце, можно было понять, что она все ещё жива.
Сильная конвульсия сотрясла её тело, и Рыску стошнило желчью на дощатые полы дома. — Воды... — впервые осознано прохрипела она, пытаясь унять дрожь в своем теле. — Прошу... — однако, Януша в доме не было, где-то совсем близко слышался стук топора. — Я...Януш... — она попыталась потянуться сама, но внезапно печь закончилась и Рыска, больно ударившись и доски пола, а также потревожив разодранную ногу, вновь провалилась в забытье. Часы вновь потянулись вереницей странных кошмаров, в которых разрывали её, а потом разрывала и она. Без жалости и сострадания впиваясь острыми кликами в податливое тело жертв.
Рыске снилась родная её деревня, как снег заметает следы кровавой расправы, снился каждый дом, расположенный на её улице, и двери в каждом были сломаны, словно тонкие доски. Рыска шла по кровавым следам, не веря своим глазам и оставляя на снегу следы босых ног. Всего пара мгновений и вот она уже стоит на пороге своего дома, смотря в распахнутые мертвые глаза матери, на лице коей застыл первородный ужас. Рыска вздрогнула и побежала прочь, лишь на околице деревни повстречав причину всех этих бед. Огромная белоснежная волчица была испачкана в крови невинных жертв. Она подняла свою окровавленную морду и посмотрела Рыске в глаза.
Травница знала, кому принадлежал это взгляд.
Рыска очнулась вновь, на этот раз задыхаясь и кашляя. Только свежий воздух из распахнутого окна, помог кметке перевести дух. — Воды... — вода неприятно холодила горло. — Где я? Что это за место? — Она не узнавала хижину ведьмы, — что... почему так больно? — Рука невольно потянулась под одеяло, однако была поймана ладонью Януша. — Что... что со мной случилось? — Голос травницы был хриплый, однако уже не слабый, не такой слабый как прежде, она больше не томилась безумным жаром.
Миновала пора полнолунная, ушла в прошлое, оставив после себя скорбь да вереницу растерзанных тел. Скинул Радомир шкуру волчью, обратился вновь человеком. Днем за дровами ходил да мясом, быт обустраивая на скорую руку, ночью же по лесу носился, молясь всем Богам, чтобы вновь могучие лапы к кметам несчастным не вынесли. Не стоило теперь люду простому на глаза попадаться. По-хорошему, и вовсе уйти надлежало прочь да покинуть место обжитое, но Рыска все еще слишком слаба здоровьем была. Спасло ее проклятие Зверя Кровавого, подарило надежду на перерождение да какое-никакое будущее, а все равно болезнь чертова не сдавалась: терзала тело, мучила разум.
Охотник грешным делом, признаться, думал, что так и сгинет Вольская, не дождавшись, когда же суть волчья свое возьмет, но, покуда дышала возлюбленная, служил ей верой да правдой: подтыкал одеяла заботливо, пот со лба утирал, с раны жуткой снимал сукровицу. Сам же оную рану и зашивал, как после ночи кровавой опомнился, да все ждал, когда же очнется девица желтоглазая. Стоял рядом с печкой, приговаривал мысленно: «Открой же глаза. Открой уже наконец». А Рыска, знай себе, в забытьи утопала, все вернее напоминая покойницу.
Через пару дней только и полегчало. Не схлынул, конечно, жар, не унялась лихорадка, да только понял Бирон, что одна зараза другую сменила. Одолела кровь Зверя болезнь окаянную. «Теперь все на лад пойдет», - так мужчина заметил, на улицу выходя за дровами, - «до следующего полнолуния. А дальше… Коли выживешь – повезло, а коли нет, значит, было все это напрасно, значит не может быть от худа никакого добра, а я, дурак, что в нелепицу эту поверил». С тем и ушел, подхватил топор из сеней да принялся бревна колоть на четверики. За работой и думалось легче, и время быстрее шло.
Кабы знал волколак, что в этот момент в ведьминой избе творится, моментом бы воротился, а так… Знать не знал, да ведать не ведал. Оттого и спешить не стал, тогда лишь ступив на крыльцо, когда дел никаких не осталось да так стемнело, что рук собственных стало не различить. Вошел, лучину зажег, приметил, что Вольская на полу лежит. Поднял ее бережно, уложил обратно на печку теплую, да волосы осторожно с лица убрал светлого.
Изменилось, конечно, то за время болезни. Побледнело, осунулось. Под глазами тени пролегли страшные, губы высохли да потрескались, щеки впали, а все равно оставалась кметка для сына баронского самой красивой да самой желанной. Да и мудрено ли, когда кошмар вместе пережили да кровь на двоих разделили? Теперь уж и Волк Рыску своей признал. Не скалился больше, шерсть на загривке не вздыбливал. Все больше любил да, как умел, нежность свою выказывал. Успокоился Радомир. Ласковее стал да степеннее. Будь Вольская в чувствах, поди оценила бы перемену, а так все прошло стороной.
Очнулась девица. Охотник к тому моменту успел уже и воды нагреть, и травам дать настояться. Печь растопил пожарче, сунул внутрь чугунок с кашей, ужинать собираясь, но, стоило Рысье заворочаться да застонать, сразу к ней подскочил, неся в руках кружку с водой негорячей да тряпицу чистую. Не знал он, хватит ли у девицы сил самой напиться, потому и вел себя точно с болезной да умирающей: тряпицу смочил да к губам прислонил, предлагая напиться точно из соски. Второй же рукой ладонь удержал кметкину, чтобы рану Вольская не растревожила.
- Рано тебе себя видеть, - так произнес, поя возлюбленную да голову ее придерживая, - как станет пора, так и скажу, а пока отдыхай да сил набирайся. С этого дня как раз легчать и начнет. Сколько на то уйдет времени – пес его знает. По-хорошему, пара недель нужна, но, может, ты и быстрее справишься. Чай, не в клочья разодрана, а тяжело больна. Умирала ты, Рыска, от хвори, что мы из села привезли проклятого, но теперь-то зараза эта тебя оставила. Восстановятся постепенно силы. Здоровье былое вернется. Через пару недель всех живых уже будешь живее. Вот только… Цену за жизнь тебе пришлось заплатить высокую. Страшную. Месяц тебе остался быть простым человеком. Как наступит пора полнолунная, так и станешь свирепым чудищем. «Если еще доведется стать». Но ты того в голову не бери сейчас. Я до самой ночи заветной рядом буду с тобой. Помогу и словом и делом. По себе знаю, страшно это, оставаться со страхом своим в одиночестве. Что же до места, то изба это ведьмина. Дом наш старый пришлось покинуть, и этот придется, как только на ноги ты начнешь подниматься. Нельзя нам здесь оставаться. Одно хорошо: бураны заладили да следы замели с дорогами. Не высунут кметы носа в такую погоду, а, ежели и покажутся, то ничего не найдут.
На том и прервался Бирон, кружку опустевшую отставляя в сторону да отходя к столу за отваром укрепляющим. Не больно в них смыслил оборотень, да сыскал у ведьмы почившей рецепт подходящий.
— У меня что нет ноги? — Проскулила она, пытаясь пошевелить уязвленной конечною, однако тут же взвыла от дикой боки, коя пронзила тело от поясницы и до кончика пальцев. — Что… что ты со мной сделал? — Она не верила, что волк мог ей навредить. Все это время Рыска гнала прочь от себя эту недостойную мысль, а сейчас… Травница дрожала от страха и озноба, она боялась, что больше никогда не сможет познать жизнь такой, какова оная есть. В темноте украдкой Рыска пыталась рассмотреть себя, да не увидела ничего, кроме кровавых тряпок, скрывающий ужасную рану.
Так прошел ещё один день.
12 февраля 1272 года.
Болезнь отступала — Рыска чувствовала это, ведь ей становилось все лучше и лучше с каждым днем. Коварная старуха Смерть ушла ни с чем, по крайней мере, в этой избе её точно уж не ожидали. В деревне хватило смертей, дабы утолить жажду кровавого зверя и сполна напоить коварную полную луну, однако травница не стала жертвой в это полнолуние и теперь должна была дожить до следующего, дабы отдать свой разум, душу и тело в когтистые лапы страшного проклятья.
Она ощущала его всем нутром, аль то ей так казалось? Каждой ночью её сны становились все страшнее, а неестественная жажда терзала хрупкое тело. Она все ещё была слаба и бледна, однако дыхание Рыски выровнялось, а жар перестал терзать измученное тело.
— Есть хочу… — тихонько попросила она Януша, словно безумная хлебая горячую похлебку, юшка неприятно обожгла язык и гортань, голод сводил травницу с ума, однако ни какая похлебка не могла его утолить. Свет солнца неприятно бил по глазам, запах потрохов вызывал тошноту, а скрип снега сводил Рыску с ума.
— Вдох-выдох, тише Рыска… — она пыталась контролировать свои чувства, все реже сворачивалась клубком, накрываясь с головой теплой шкурой, да пытаясь не сойти с ума. Она прятала голову под подушку, стараясь заглушить весь внешний мир, она скрывала зимнее солнце за ставнями, стараясь не ослепнуть от белизны снега. Привыкание к новому укладу жизни проходил нелегко, даже несмотря на то, что Рыска уверенно шла на поправку. Бедро все ещё скрывалось под повязками, хоть травница уже давно не чувствовала боли. Сейчас ей казалось, что она способна на что угодно, стоит только сытно поесть.
— Наконец-то ты пришел! — Она ждала его с охоты так, словно Януша не было год, а не пару-тройку часов. — Ты поймал? Поймал хоть кого-нибудь? — Рыска, словно верный пес, караулила, пока мужчина свежует тушку. Она отрывала жесткое сырое мясо, наслаждаясь его вкусом как-никогда прежде. Травница всегда любила сырое мясо, не упуская возможность стащить из миски с маринадом хоть кусочек курочки, аль свинины. Однако сейчас сырое мясо стало для неё жизнью, а не лакомством.
Оно таяло во рту, утоляя нечеловеческий голод и позволяя телу напитаться силой. Порой ей казалось, что не будь рядом Януша и она бы просто умерла, не способная поймать кого-нибудь без посторонней помощи. Травнице бы пришлось возвращаться в деревню, упрашивая кого-нибудь отдать птицу заместо услуг. Только вот Януш в деревню Рыску отчаянно не пускал, не желая дабы люди видели странную перемену в её поведений. — Я сегодня на улицу ходила. — Призналась она, утирая рот от свежей крови. — Холодно, свежо и… — мир вокруг казался рыске совершенно удивительным! Будучи человеком она и не замечала всего великолепия вокруг, а сейчас… сейчас она словно проснулась от очень долгого и размеренного сна.
— Кролика видала, чуть не погналась… — собственные желания пугали травницу до дрожи, однако она пыталась с оными мириться. Стараясь принять себя новую, ведь отныне Рыска будет такой. — Я… пришло время, Януш. Я хочу снять повязки. Хочу видеть… — нога была на месте — это Рыска поняла уже давно, однако жаждала узнать правду, видеть то, что с ней сотворил возлюбленный. — Сейчас. — Она ждала его не случайно, травница хотела, чтобы он был рядом с ней в этот сложный для неё миг. Она присела на печь и приспустила теплые штаны вниз, оголяя бедро, сокрытое за чистыми повязками.
Кровь Зверя брала свое. Наблюдая за Рыской, подмечал Радомир, как девица мучается, перерождаясь из человека в чудовище, да только помочь не мог толком. К стыду своему, не помнил он толком собственного заветного месяца. Знал, что в бреду валялся порядочно, что раны долго зализывал, и что только и смог, что в урочный час из избы чужой выбраться. Ночь полнолунная хорошо в память врезалась, а вот дни до нее потонули в тумане зыбком да смазались. Так и пришлось с Вольской всему обучаться заново, слушая чувство свое шестое и голос Кровавого Чудища. Если уж кто и знал чего, так это он, надежно внутри притаившийся.
- Поймал, поймал. Как же не поймать, - так произнес охотник, в избу входя да бросая на стол тушки заячьи, а на крючок теплый плащ меховой пристраивая, - хороший день нынче. Ясный, солнечный. Со вчерашнего утра пурга еще улеглась. Повылезало зверье из норок. Двоих вот в капканах нашел, а того вон, большого самого, под ольхой подстрелил. Сегодня силки в ельнике выставил. Глядишь, попадется куропатка какая али глухарь, и будет нам мясо жирное, вкусное. Все не зайцев глодать! И на вот тебе приправы к мясу. Смотри, что сыскать удалось!
Подступил Бирон к девице, развязал мешочек да продемонстрировал добычу свою – ягоды налитые, красные, морозом тронутые. Так они и манили видом да ароматом, но пробовать оборотень не стал их, да и возлюбленной не позволил. Закрыл мешочек да отошел к столу, принимаясь зайцев разделывать.
- Будет жаркое с клюквой да и чай с ней же. Ежели повезет, завтра еще отыщу. Взять только нужно что-нибудь, чем снег раскопать. Хм… Вместе, пожалуй, пойдем. Пора тебе из избы выбираться да привыкать к миру, что вокруг нас раскинулся. По началу, может, покажется, будто переменилось все, но, знай, сейчас чувства твои только играют с тобой да путают. Не волк ты еще, а человек простой. Как обратишься, тогда лишь все и начнется, а сейчас… На вот, ешь, коли хочется. Нечего Зверя травить напрасно. Я, помнится, тоже мяса хотел сырого да во снах видел, как зверей раздираю. Мне не свезло тогда. Старик, что меня приютил, мяса в избе не держал… Уже и не помню, как оное добывал да и добывал ли вообще. Мои-то раны много страшнее твоей единственной были. Не щадил меня Зверь Кровавый, не миловал, но да ты и сама все видела.
Прервался охотник, перевернул зайца удобнее, живот ему вспарывая, да потроха потянул, наблюдая украдкой за тем, как Рыска мясо сырое из чашки подставленной удит. Странное то было зрелище, тяжелое, неприятное, но да понимал Радомир, что жизнь их теперь переменится. Грустил немного о том, что ушло, вернуться не обещая; мучился сам с собой, но виду не подавал, предпочитая оставаться для Вольской учителем мудрым да наставником опытным. «А раз так, то и нечего слезы напрасно лить да предаваться мечтам пустым. Сам же я говорил тебе, что не жить человеку с чудовищем… Так оно и случилось. Только бы выжила – вот где страх». Знал Бирон, как больно это, обращаться в разы свои первые; знал и то, что выживает не каждый, а только треть, как не меньше. Знал, но все равно верил, что улыбнутся Рыске проклятые Силы Высшие. «И так уже жизнь невинную отняли. Хоть теперь смилостивьтесь».
Помолчал волколак, тушку разделал последнюю да, руки перед собой сложив, обернулся к лавке, на которую возлюбленная его перебралась. Помрачнел, нахмурился, вдохнул глубоко. О том подумал, что не понравится Вольской зрелище, но да куда деваться-то было? «Не сегодня, так завтра узнала бы», - так подумал, утирая руки тряпицей заранее приготовленной да разворачиваясь всем корпусом, - «нечего и ждать-ожидать. Укус мой, один ляд, никуда уже не исчезнет. Затянется, разве что, да и то не многим того сильнее, чем уже затянулся. Так на память теперь и останется». Вдохнул Радомир, посмотрел на девицу исподлобья да головой кивнул.
- Ну, коль хочешь, смотри, - так произнес, с мыслями собираясь да готовясь к речам гневным да яростным окликам, - только помни, что нет там приятного зрелища, и не жди, не ищи чуда чудного. «Считай еще повезло тебе, что я прежде успел насытиться. Кабы нет, и лежала бы ты ни жива, ни мертва, а одна сплошная рана кровавая. Хотя, может, и вовсе бы не лежала уже. Многих ведь я сгубил, и ни один не выжил, не выбрался».
Отредактировано Януш (03.02.21 11:03)
Не укрылся от неё настрой его мрачный. Не радовало Януша обращение Рыски, не желал он участь с ней свою делить, да сделалось ей от того обидно. Жила она, аки собака бродячая, отовсюду кметами гонимая, да любви долгие годы не знавшая. Кликали Рыску ведьмою, называли её проклятой, бестией нередко величали, так отчего теперь ей желтоглазой хмуриться? Зверь стал зверем. Все вернулось на круги своя.
— Боишься, что ночь полнолунную не переживу? — Воззрилась она на возлюбленного, повязки свои снимая, — думаешь, что я слабая? — Его неверие её злило, вздымая в девичьей душе, целую бурю противоречивых эмоций. — Думаешь, что в волка обратиться не смогу, да так и погибну, между мирами застряв? — Она пережила немало, и немало ещё переживет. Рыска верила, что ей под силу совладать с проклятьем, под силу укротить волка, как сумела в своё время укротить Януша.
— Я справлюсь. Слышишь? Справлюсь! — Новая волна злости, темнее и тяжелее прежней, накатила резко, накрыла её с головой. — А если понадобится, то и без тебя. — Прошептала она одними губами, снимая последнюю повязку с живительной мазью, сделанной явно по её рецепту. Шрамы все ещё были багровыми. Они выпирали над некогда белоснежной кожей, словно пахота на пшеничном поле. Неровные, безобразные, рваные, но все же аккуратные, для монстра, который рожден лишь для одного: убивать.
— Спасибо… — это выглядело жутко и любая другая девица, впала бы в неминуемую истерику, глядя на некогда нежное бедро. Однако Рыска смотрела на все иначе, радуясь тому, что была целой. Была живой и… счастливой. Рядом с ней был Януш, вокруг — шумящий и безмолвный лес. Она больше не терзалась лихорадкой, а потому несколько уродливых шрамов считала должной платой за новую жизнь.
В конце концов, она женщина, а женщины привыкли за все расплачиваться болью. За становление девушкой, женой, матерью... зверем. И, коль уж была согласна с этой ценой, значит, считала оную достойной товара. Кому-то способность обращаться кажется проклятием. Для кого-то — это возможность выпустить на волю свои самые потаенные желания, а для Рыски это было возможностью начать жизнь заново, да рядом с тем, кого она любила. — Прости меня за мои слова… — девичьи руки мягко легли на его плечи. — Я… — она хотела сказать ещё много всего, однако вместо этого просто уткнулась носом в его шею.
— Я справлюсь… я выживу… ты только в меня верь! — Рыске не хватало этой веры. Когда-то давно, а теперь уж в былой жизни, в неё верила бабка и отец, потом отец родной, а теперь пришла очередь Януша. — Поверь меня, как я верила в нас… — она внезапно осознала, насколько сильно скучала по нему в бреду. Насколько ей было его мала и насколько ей было жаль оставлять его одного. — Всё будет хорошо, Януш. Я справлюсь, и мы будем вместе. Больше нечего бояться… мы оба теперь проклятые, но мы есть и это самое главное. — Поднявшись на носочках, она нежно коснулась его подбородка губами, а затем уголка губ, давая понять, что все страшное уже позади.
Все страшное было впереди. Ночь первого полнолуния была ещё впереди. Боль от ломаемых костей, агония от рвущихся суставов, первобытная ярость и полная потеря контроля. Рыска даже не представляла, что ждет её в те адские мгновения. Она не понимала, какого это меняться внешне, становится чем-то иным. Однако в это самое мгновение, травница была счастлива. Практически безгранично счастлива и спокойна. Её больше не тревожили былые опасения, она больше не задавалась вопросом, любит ли он её действительно сильно, аль просто играется с глупостью и наивностью. Теперь она знала правду, и это определенно стоило того, чтобы жить.
Брани не последовало. Ежели и хотела Рыска сорваться да обругать охотника, что тело ее изувечил, то сдержала порыв свой яростный, за другое совсем зацепившись. Опечалила девицу грусть избранника, задело его неверие черствое. Отповедь получив да не на тему известную Януш даже и не нашелся сразу, чего ответить. Хотел было рот раскрыть да заметить, что не знает кметка несчастная судьбы своей страшной да мук первых перерождений, но, как задумал открыться, так и раздумал тут же. «Нечего стращать понапрасну», - так рассудил, улыбаясь мягко да разводя руками, - «раньше думать о том надлежало, когда еще не кусал, а раз уж решил разделить проклятие на двоих, то и не стоит запугивать девицу. Придет время, сама все узнает, и так уже никуда не денется. А пока есть возможность такая, стоит жить, любить да радоваться минутам оставшимся. А ну как минуты эти для нас последние?»
На том и прервался охотник. Подступил ближе, раскрыл объятия да и затих, ощущая прикосновения ласковые да чужое дыхание горячее. «Поправилась Рыска… Как есть поправилась. Глядишь и с чудовищем справишься. Ты, в отличие от многих, хоть знаешь, почему оно так, да понимаешь, зачем. Ты не одна, любимая, не одна». Положил волколак подбородок на голову девичью, глаза прикрыл на мгновение; вдохнул запах волос и кожи. Зажмурился от удовольствия. «Своя… Родная… Живая и настоящая… Не гостит больше Смерть в избе нашей. Сошла с порога ни с чем. Вот и ступай себе дальше. В другом месте жертву свою ищи. А нас не смей трогать».
- Верю я, Рыска. Верю, - так отозвался Януш, объятий не размыкая, - и в тебя верю, и в нас, и в нашу жизнь совместную. Верю, Рысь, верю. Переживешь ты часы ужасные, и я с тобой рядом буду. Справимся вместе. Ты, главное, за сущность свою не цепляйся, сразу за Зверем следуй, но то я тебе еще не раз повторю, как время твое придет. Ох, Рыска, Рыска…
Облизнул охотник губы да снова глаза прикрыл, поцелуям отдаваясь несмелым да нежным. Всколыхнулось в нем тут же желание, проснулась и страсть звериная, но с нутром своим сумел мужчина управиться. Так стоять и продолжил, радуясь счастью тихому да тому случаю, что когда-то свел его с Вольской на путях жизненных. Теперь-то уж час тот зловещий не казался Бирону проклятым. Думал он, что все оно к лучшему и, если уж не для красавицы желтоглазой, то для него так точно. «Кабы не ты, и меня бы не стало. Да разве не сделаю я всего, чтобы ты была счастлива? Надо будет, луну тебе с неба достану да всю боль твою на себя приму. А ты, Рыска, только живи…»
- …да не бросай меня дурака.
И сам не понял Януш, как мысль свою вслух сказал, но, ляпнув, не стал уже больше о ней тревожиться. «Пускай Рыска знает. Вечно, что ли, все нежности при себе держать? Когда еще их озвучивать, как не сейчас? – Коли месяц у нас остался, да суждено нам потом разлучиться, так надобно прожить этот месяц в любви да покое, точно не дни, а вечность в запасе целая».
- Люблю тебя, Рысья. Больше себя люблю, и, как представлю, что нет тебя, так сразу мир меркнет перед глазами, да тянутся впереди одни лишь кровавые отблески.
Сказал волколак да и, наконец, отдался ласке заветной да мыслям о близости, а за ней и думать забыл о том, о чем думалось. Только и осталось, что тело горячее юной травницы, инстинкты звериные да страсть дурманящая. А уж о том, что дальше случилось, и говорить не следует. Только не было в эту пору на сто миль никого живей и счастливее.
Вы здесь » Aen Hanse. Мир ведьмака » Здесь и сейчас » [18 января-15 февраля, 1272] — Между жизнью и смертью покров так тонок
