Сейчас по этому пути
Тебя опять пришлось нести
Нам всем, скорбящим о больном,
Сквозь село в тот самый дом
— Жизнь идёт, Януш... я нами аль без нас — неважно. — Порой думала Рыска о том, скучает ли по ней родная мать? Думает ли о ней младший брат? Горюет ли подруга, да хоть кто-нибудь из деревенских? Аль сгинула Рыска и хрен бы с ней. Всё одно глазливая, ведьма желтоглазая из деревни Нижний Яр. Много было возможностей, много было упущено, а коль поймалась она ночью лунной, да прижала её судьба - злодейка, так и зашевелилась Рыска, за жизнь свою ничтожную до последнего цепляясь.
— Давай всё, что сложить надобно. — А вот наличие гуся Рыску весьма порадовало. Была она девкой деревенской и живность всякой страсть как любила. Держал солтыс и гусей, и уток, индюков пару и курочек три десятка. Трёх свинок и одного кабанчика. Ну и Зосью, разумеется, Зосью. Всплакнула Рыска, к вещам своим отвернувшись. Сколько уж прошло, а козу свою так и не забыла, да и как её забыть-то? Сварливую! Такой козы больше, поди, и в мире целом не сыщется.
— Угу, — буркнула, да ухнали упаковала. Дружить с людьми надобно, руку коли требуется протягивать, ибо как ещё в деревне жить - выживать, коли не скопом и не дружно? — Вот и всё. — Отдельная котомка с книгами. В дом знахарки местной она всё же воротилась, забирая книге те, что в труху ещё не обратились. Записи личные, да ножичек травника. — Теперь точно всё. — Больше в деревеньке делать было нечего. По утру забрать гуся, да раскланявшись с кузнецом в путь-дорогу дальнюю отправляться.
— А сейчас спать. — Устала она за день этот долгий, чай не волколак, кой мяса, подобно зверюге дикой, объелся, да вновь как огурчик, хоть в гору, хоть вниз, хоть ров вокруг всей деревне. — Утомилась я, — тихонечко так отозвалась, рубаху нижнюю на себе оставляя, всё ещё краснела перед ним в исподнем, хоть ног своих обнаженных и не шибко всегда стеснялась.
Тревожная была ночь, недобрая. Била Рыску дрожь болезненная тяжелая, на самой грани сознания. Она боялась даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы встать. Каждый шорох отзывался болью в её голове, каждое движение побуждало плотнее кутаться в плед. К утру травнице стало легче, вспомнила разговор ночной откровенный, да поцелуев обжигающая сладость. Глаза синие, любимые, да шепотом признаний искренних.
Однако разбудили Рыску вовсе не сны тревожные, а крик первый петуха ошалелого. — Тьфу, крикун тугоумный! Ни свет, ни заря, а всё кричит. — Потянулась, мышцы болезненно разминая. Что было ночью — истаяло на рассвете дня. К счастью. Рыска чувствовала себя лучше, да очень хорошо, если быть откровенной. Возвращение в дом родной прибавляло ей сил и надежды. Сколько уж можно в сенях у кузнеца отираться? Пора и честь знать.
— Януш? — Выглянула в сени хозяйские, да никого не заметила. — Ушел куда-то, да и ладно. — Волк на то и волк, чтобы гулять свободно. Шею затекшую размяла, да к печи хозяйской направилась. Требовалось отвар свой разогреть, от всех хворей, да напастей. «Помог бы только, дорога ведь впереди!», улыбнулась приветливо, женщине вошедшей, да подвинулась, позволяя тоже к печи подступиться.
— Кузнец детей на санках катает. — Поделилась она. — Дабы хоть чуть от потери матери, бедолашаные, отвлеклись. Ваш супружник тоже там был... — Рыска смутилась, варево, дурно пахнущее, помешивая, да задавая вопрос глупый, — и что делал? Тоже на санках катался? — С него бы сталось, бывает тем ещё дурнем, да и ладно. Пусть жизнью деревенской наслаждается, она веселая, а не пресная и, поди, куда лучше барской. Живее, да искренне. — Нет, постоял, поглядел, да ушел куда-то. — Рыска кивнула, это было больше похоже на давно уж одичавшего охотника.
— Мы сегодня в деревню свою вертаемся. — Поделилась она, залпом осушая чарку со своим варевом. — Я вам трав немного оставлю, угольком напишу, что и как. Зимы будут суровые, а с поддержкой все одно лучше. По весне мож и сама чего соберешь, да отвар бодрящий сляпаешь. — Так и Рыске будет спокойнее и людям местным на радость. — Пирожков, что ли напечь, а? В дорогу. — Соседка кивнула, да помогать ей принялась. Редко кто с Рыской вот так простодушно, опасались её желтоглазой, на тропу иную при встрече перебегали, а здесь... приятно ей стало искренне, да и вдвоем дело куда быстрее делалось. — С картошкой и печенью? — Лосиная печень ещё осталась. Охотником Януш был всё же знатным, а потому никто в доме даже в нужду самую не голодал.
Отредактировано Рыска (08.12.20 18:41)
