День выдался ясный, теплый. До весны, конечно, было еще далеко, а ветер, летящий с гор, пробирал порой до самых костей, но все равно погода, можно сказать, наладилась. Не вьюжило, не заносило следы и не отбивало звериный нюх. После полнолуния Радомира еще потряхивало. Не так, чтобы кидаться на людей да по ночам выть волком, но все равно ощутимо. Тело еще помнило, как несся по лесу черным огромным зверем и как раздирал на части отбившегося от стада оленя. Вкус крови так и читался во рта, а вместе с ним просыпался Зверь: дергал ушами, поднимал на загривке шерсть. Потому охотник и старался держаться подальше от местных жителей. Будь его воля, так и вовсе не стал бы сворачивать в деревеньку, но Рыска нуждалась в тепле, крыше над головой да горячем обеде. «И так со мной настрадалась. Не околела, уже, почитай, что чудо».
Знал Бирон за собой грех, понимал, что все случившееся только его вина. Кабы не клятая волчья сущность, давно бы уже прибился к какому селению. Стал бы лесником али каким-нибудь кожемякой. За годы скитаний многому научился, а, в первую очередь, не чураться труда да не загибать нос от всякой тяжелой и черной работы. Молодой еще, сильный, к тому же. Такой во всякой деревне нужен. Тут бы и про характер паршивый думать забыли: кому плетень подними, кому крышу покрой, а кому и яму поганую вырой. Война-то мужиков никогда не миловала. Многих увела, да не всех обратно вернула. Так и вышло, что баб да детей со стариками много осталось без кормильцев да всяких помощников. Только и надежды было на сыновей младших. Видел сынок баронский и это, вздыхал иногда, сожалея, что жизнь так паршиво устроена, да все равно о себе больше думал. О себе, да о Вольской, тащившейся следом упорно. Много раз хотел уже бросить ее, где тепло и сытно, а так и не смог, точно привязала к себе да приручить смогла.
Вот и теперь сидел Радомир на крыльце да проверял силки вполне себе тихо да мирно. В домах печи курились, выпуская клубы светлого дыма; пахло в воздухе чем-то сладким. Медом или вареньем каким. Как ни старался, не мог волколак разобрать, чем именно, а спрашивать идти не хотел. В деревушке горной люди суровые были, не дружелюбные. Пустить-то пустили путников и даже отвели хату, сказав, что давно уже помер ее хозяин, никого послед себя не оставив, а вот помогать али болтать о чем не спешили. Все сторонились больше да друг за дружку держались. Странное дело, но мужиков тут было даже побольше, чем девок. Может, конечно, женки все по домам сидели, не желая на глаза чужаку показываться, но насчитал Бирон восьмерых мужиков и только троих женщин, и тех почтенного уже возраста. «Толи бабки-мамки, толи сестры старшие, без мужей оказавшиеся», - так рассудил охотник, думая о своем да наблюдая со стороны, - «Интересно, конечно, сколько нам здесь продержаться удастся. Хорошо бы до следующей луны… А еще лучше до самого до апреля. Там потеплеет. Снег сойдет с лесных троп, и можно будет уже не так о дороге тревожиться. По реке спустимся, и будем уже в Редании, ежели только ты чего не надумаешь. Тебе, помнится, по весне встречаться с отцом… Ну вот после можно как раз. А то, глядишь, с ним и останешься. Если останешься».
Вздохнул Радомир, отложил силки да вытянул вперед ноги, привалившись спиной к шершавой стене. Прищурился, глядя на висящее в небе тусклое зимнее солнце. Тихо фыркнул, вспоминая Рыску и минувшие встречи-беды. Как не крути, а с кметкой хорошо было: тепло, уютно, и казалось даже, что будто бы наконец обрел настоящий дом, где будут просто любить и ждать, и ради которого с легкостью перегрызешь глотку самому сильному и страшному из врагов. Только чтобы вернуться, ступить на порог и увидеть родные глаза, так похожие на звериные; вдохнуть ни с кем и ни с чем не сравнимый запах; ткнуться носом в макушку, запутаться в волосах цвета липового меда. «Мечта, а не жизнь». Только что-то глодало, скребло внутри, мешая забыться и просто поверить в чудо. Знал Бирон: расслабишься, и все вернется на круги своя. Проснется Зверь, почувствовав, слабость. «А, впрочем… Может и не проснется. Может, не так уж и не права Рыска, когда говорит, что нет никакого Зверя, а есть только я. Мог бы уже и привыкнуть за десять-то лет».
Фыркнул охотник, обернулся через плечо, прислушался. Различил звук шагов, звон посуды и девичий голос. Кажется, напевала Вольская что-то, али просто бурчала себе под нос, но, уж точно, назад не звала, позволяя охотнику заниматься своими делами и ни о чем домашнем не думать. Взяла на себя хозяйство, и за то сынок баронский был ей благодарен. Как не крути, а так и не выучился мужик бабьим занятиям да хитростям.

...а черная
Шкура потихоньку сползает с плеча.
Вот и нету больше лютого зверя...
"Как же мне теперь тебя величать?..

К хорошему привыкаешь быстро, вот и Радомир привык. Прижился, прирос, смягчился, и хоть и старался помнить о том, кто он есть, а все равно в душе верил, что, может быть, вот она – настоящая жизнь: дом, хозяйство и любимая женщина. «Все лучше, чем лес да овраги. Много лучше, чем вечное бегство от людей да от себя самого. О таком бы только мечтать, ан на тебе!» Даже не верилось, что именно ему, чудищу, улыбнулась удача. Что не какой-то там писаный красавец сыскал девушку нежную, верную да надежную, а именно он: волколак и бродяга-охотник. Не верилось, а потому и берег, как мог, не умеючи. Иногда заговаривался, обижал словом резким аль делом каким, но да потом неизменно жалел и пытался вину загладить. Стал много охотиться, таскать из лесу живность съедобную. Какая получше была, ту оставлял для Вольской, какая похуже – сбывал в деревне, ничего взамен не прося. Ему, оборотню, не сложно было, а кметы местные на добро добром отвечали: то яиц принесут, то овощей замороженных, а то солений каких. Не хватало только масла да соли, но за этим нужно было в село выбираться, а Рыска знай себе не пускала, говорила, что хватит покуда ее запасов. Боялась, что повторится история: что уйдет Бирон да назад уже не вернется. Мужик и не спорил. Помнил о прошлом своем грешке, да и сам страшился на ведьму какую нарваться. Против мародеров всяких да сомнительных рыцарей клыки помогали да когти, а с колдовством-то как совладать? – Так и жили себе, прикидывались своими среди чужих.
- Не щипала и ладно, - откликнулся Радомир, заходя в избу да плащ вешая на крючок у двери, - что дашь, то и буду есть. Вечером все равно на охоту, так что будет мне мясо. С кровью. Хочу сегодня подальше зайти. Погода располагает как раз да и волки уже усекли, что угодья эти им больше не светят. Посмотрю, что вообще здесь водится. Повезет, оленя завтра приволоку. Можно будет мясо отдать деревенским, а рога и шкуру потом продать, хотя… Мне бы сумка не помешала новая. Скажи, ты с кожами как? Умеешь работать или не очень? Если умеешь, так надо бы натаскать и сделать чего полезное. Хоть одеяла вон. Мало ли, по какой погоде придется нам в путь отправляться. Все лучше, чем на голой земле да на парусине, а там и в село можно будет наведаться. Вкусно, да. Язык проглотишь!
Мужчина тепло и искренне улыбнулся Рыске, что теперь сидела напротив да в рот смотрела, ожидая какой похвалы или очередного потока брани. Смешная она была, молодая еще совсем, и все для нее происходило впервые. Первый раз в чужом доме жила. Первый раз избу с мужиком делила и притом не так, как тогда, в Белом Яре, а по-семейному, что ли. Бирон и сам не мог понять, в чем же дело, да что изменилось, но видел четко: все теперь по-другому. «Толи и правда загадка вся в том, что я перестал от себя бежать, а, может, просто привыкли друг к другу, притерлись к привычкам… Да нет… Точно расслабился. Скалиться перестал да шерсть дыбить. Еще бы с этого легче стало!»
Фыркнул Бирон, поняв, что больно уж долго смотрит на Вольскую, отвернулся да и уткнулся в свою тарелку, принимаясь суп хлебать да оладьями с кабачком закусывать. Лишь бы снова не поднимать глаза да не ловить носом тонкий девичий запах. Хотелось охотнику Рыску. Грезил он о ней по ночам, а наяву зачастую только и думал, как бы уже свое получить, и, кабы терпению не выучился благодаря волколачеству, так бы и совладал с девкой, беря ее силой. Потом бы, правда, пожалел горько, но сейчас держался. Сторонился иногда только да уходил прочь, ежели вдруг случалось контроль над собой терять да слишком близко оказываться. А, впрочем, порой и сам себя баронский сынок провоцировал: рассматривал кметку, покуда спала она, вычерчивал в воздухе соблазнительные изгибы, втягивал носом родной и любимый запах.
- Ну так что про село-то скажешь? – поинтересовался охотник, когда насытился, - Поедем, пока погода хорошая? Али еще подождем? Местные говорят, тут через горы недолго. Пастух даже обещал перевал показать за бутылку водки.
Поднялся, собрал посуду да подошел к умывальнику, собираясь прибрать за собой. Через плечо только и обернулся, взгляд ловя девичий.

Отредактировано Януш (21.07.20 17:08)

Рыска же опять на что-то обиделась. Вот вроде и не сказал Радомир ничего такого, чувств нежных и искренних не задел, а все равно виноват оказался. «Тон, что ли, был не такой? Али, как всегда, сама себе что-то надумала, поверила да и расстроилась, приняв близко к сердцу? – Чтоб тебя, Рыска!» Фыркнул охотник, поставил плошку на полку да, обтерев руки об тряпку, полотенцем служившую, вернулся к столу удобно устраиваясь.
- Нет, сегодня мы никуда не пойдем, - так произнес, глядя, как Вольская в путь-дорогу вещички свои собирает, - Завтра… Коли пурги не будет. Я как раз поохочусь и, заодно, дорогу разведаю. Мне на четырех лапах это будет всяко сподручнее, чем тебе на двух ногах. Поднимусь к тому перевалу, посмотрю, можно ли вообще перебраться. Мечтать-то оно не трудно, а на деле так могло замести, что и у чудища на спине не проедешь. Тем более, с какой-никакой поклажей. Так может статься, что еще и ночлег придется в горах искать. Подготовиться нужно. Собраться как следует. Наливка да… Это дело хорошее.
Потер Бирон задумчиво отросшую за жизнь мирную бороду и было поднялся, думая по деревне пройтись да припасов пособирать в дорогу, но Рыска шустрее его оказалась. Бросила свои тряпки да и выскочила на улицу, точно ничего и не слышала. Впрочем, кабы и правда не поняла, не удивился бы волколак. Случалось девице слышать собеседника своего через раз да за то ухватываться, что и не важно было. «Молодая еще», - рассудил Радомир, - «научишься, коли захочешь учиться. Приладишься да привыкнешь, а пока ребенок-ребенком, но да и право твое». Зевнул мужчина, хлопнул себя ладонями по коленям и, с лавки поднявшись, на печь полез, думая, что, раз уж Рыска вместо него по делам отправилась, то и не случится ничего дурного, коли он после обеда вздремнет. Зима на дворе стояла. Дни короткие были. В такую пору ничем особо и не займешься. Самое время с жинками обжиматься да детишек строгать, но то мысли опасные были, недопустимые. Натянул охотник шкуру до самого носа да, повозившись, уснул.
Снился сон ему волчий. Грезилось, будто гонится за оленем по свежему снегу. Отталкиваются от земли могучие лапы зверя, поднимают ввысь белые вихри. Вырывается из пасти горячий воздух, клубится в студеном воздухе. Глаза следят за добычей, уши торчат, ловят звуки. И вот, наконец, прыжок – лопнул хребет у оленя. Челюсти сомкнулись на шее, пасть залило горячей свежей кровью. Наслаждение, азарт охоты. Часто подобные грезы являлись Бирону и особенно тогда, когда приближалось или, напротив, отступало проклятое полнолуние. Путался разум хищника с разумом человеческим, обострялись инстинкты, и потому пробудился оборотень за пару минут до того, как вернулась Вольская. Почуял запах, услышал девичьи шаги. Повозился и повернул голову, стоило двери скрипнуть.
- Никак не меньше сорока, - бросил Радомир, выбираясь из-под шкуры и ловко спрыгивая на пол, - по десятке на каждую ногу, и то не факт, что хватит. Лошадь подковать – то еще удовольствие.
Потянулся, мужчина, подошел к кадушке с водой и, зачерпнув воды небольшим ковшом, сделал пару-другую глотков. Утер лицо рукавом и только теперь повернулся лицом к девице, видя в ее руках и котомку какую-то и тулупчик заветный. Бережно его обнимая так и сияла кметка, погруженная толи в грезы собственные, толи в какие мысли занятные.
- Починили, смотрю, - так обронил охотник, забирая одежку из девичьих рук да размещая на роге, служащем вешалкой, - к лучшему. Все надежнее, чем тот, что кузнецова женка тебе одолжила. Еще сапоги бы найти понадежнее, и можно в путь хоть сейчас.
Усмехнулся Бирон, легонько щелкнул девчушку по носу да и предупредительно отошел в сторону, принимаясь наливки по полкам расставлять и попутно прикидывать, чего еще им может понадобиться. По-хорошему, стоило мяса с собой прихватить да хлеба, но, на сколько помнил мужчина, последний вяленый кусок они с Рыской намедни доели, заленившись из дому выходить. «А зря. Тогда еще знал, что леность наша нам проблемами обернется. Но чего уж теперь? – Заберем, что есть из съестного, а там уже в селе остановимся где-нибудь. Вроде как пастух поминал трактир местный. Говаривал, что и трактирщик мужик нормальный. Так и так к нему заглянуть придется».
- Помимо кузнеца нам в трактир еще надо. За водкой, - поделился мыслями Радомир да и снова за стол уселся, думая чем бы занять остаток ясного дня, - инструмент бы мне какой, что ли… Да один ляд, играть не умею.

- Можно, - стоило Рыске заговорить, так сразу Радомир и откликнулся да, прежде, чем девица речи свои продолжила, еще кой-чего добавил, упреждая попытки себя уболтать на выход немедленный, - а еще можно шею свернуть, угодить под обвал али в снегу по пояс увязнуть. Пока не разведаю, никуда не пойдем – нечего собой рисковать да еще и на пустом месте. Не на столько нам туда надо, и подождем – ничего не случиться.
Фыркнул охотник, пальцы в замок сцепил, уставился за окно. Не нравился ему боевой настрой Вольской. Как уцелела она в ночь подлунную, так и сделалась смелая. Почитала, будто Боги ее хранят али силы какие высшие. Волколак же, хоть и веровал в нечто неясное, а рассчитывать предпочитал на самого себя: на ноги быстрые, на силу звериную да на ум человеческий. И сейчас вот разум как раз подсказывал, что не стоит соваться им с Рысью к перевалу дороги не отыскав. Пастух-то, может, и правда хитрые тропы знал, да только поди пойми, где они пролегают, когда на расстоянии десятка шагов ничего не видать. Снежно было, холодно, стыло. Бирон поморщился, глаза недовольно сузил да и опустил голову, внимательно слушая Вольскую.
- Алеш, значит, - так процедил, зубы стиснув да придав лицу выражение звериное, дикое, - а больше ему ничего не надобно? Может хочет, чтобы ты к нему нагая явилась да на ночь еще задержалась? – Не про его честь это роза цвела, не ему и поганить! С тобой пойду. В шмотках копаться не помешаю, а вот руки тянуть…
Сощурился оборотень недобро, дернул носом совсем по-волчьи, оскалился, и чудо, что Рысь в это время в вещах своих ковырялась, выискивая коробку заветную, а то не узнала бы своего знакомца. Всяким, конечно, его видывала. Наблюдала и как с людьми расправляется в облике волчьем, но чтобы вот так, сидя в тепле да уюте чудище из себя являть – то точно впервые случилось. Ревнив Радомир был, своим ни с кем не желал делиться… Вот только с зимы ни разу еще кметку своей не назвал, не приласкал, не обнял так, как жену бы стал обнимать. Все чурался сущности своей проклятой, сторонился и чувства нежного, потому ревность-то первой и вырвалась. Заклубилась внутри, свилась ядовитыми кольцами до поры, до времени. Не утих Зверь Кровавый, так, притаился, выжидая часа удобного.
Хмыкнул мужчина, поднялся да забрал из девичьих рук коробочку. Покрутил ее в пальцах задумчиво. Достал одну деревяшку, точки рассматривая да простые узорчики, пощипал бороду озадаченно. Вот вроде и видел что-то такое в Нижнем Яру, а сам играть никогда не пробовал. Забавы подобные сына баронского никогда не прельщали. Рано он повзрослел да возмужал. Всех и желаний было с девками по сеновалам валяться да по углам обжиматься. «Чудо, что ничего из того не вышло… А все равно лучше бы вон деревяшки укладывал. Глядишь, целей бы остался, но нет, не сиделось на месте ровно».
- Знаю, - нехотя отозвался Бирон, - видел как-то, когда в деревню вашу заглядывал, но играть не пробовал. В Нижнем Яру у меня свои дела были, дворянские… Да и идиотом я был еще тем. Охотиться любил, сражаться, пить да… Не важно… Словом, не играл я в это твое… Как бишь его? Домино? В гвинт пару раз доводилось, да в шахматы как-то раз, но и то, так, от скуки. Хочешь если сыграть, сыграем. Чего бы и не сыграть? – Времени у нас предостаточно. Можем пару партий обучающих разыграть, а затем уже и настоящую. На желание, хочешь?
Усмехнулся охотник да на лавку плюхнулся, вытряхивая из коробочки деревянные досочки. Понравилась ему его мысль. Любопытно даже сделалось, чего такого потребует Вольская, коли победа за ней останется. Впрочем, прежде, чем за домино браться, стоило и самому придумать, чего желать, а то мысли-то, как на зло, вокруг дел постельных вертелись да несчастного Алеша, что, сам того не желая, на волчью тропу ступил да перешел дорогу свирепому хищнику.

Ничего не ответил Бирон на замечания Рыскины. Думал, конечно, что, может быть, и права она, и что не каждый человек от девки смазливой одного лишь желает, а все равно не верил, будто Алеш от доброты душевной помощь свою предложил. Пощипал Радомир бороду, силясь припомнить, что за мужик такой, а как явилось лицо на ум, так еще больше уверился в намерениях очевидных. Молодой был Алеш, пригожий да одинокий. С мамкой жил в красивой избе с резными оконцами, а как померла она, так и остался бобылем деньки коротать да ночи. Так, во всяком случае, местные о нем сказывали. «А раз так, то и не мудрено чужачкой прельститься да о счастье собственном размечтаться. Местные-то все при мужиках уже, а тут на вот тебе – подарок пожаловал! Да только не про твою она честь! Не тебе и губу раскатывать!» Нахмурился оборотень, прищурился недовольно, но вслух ничего говорить не стал. Фыркнул только, рыкнул да отвернулся, принимаясь дощечки раскладывать да точки на них рассматривать.
- Раздавай давай, - вот и все, что бросил охотник своей обиженной собеседнице, - посмотрим, чья нынче возьмет.
Вздохнул глубоко Бирон да и сосредоточился на игре простой. Вспомнил, что в прошлом азартным был, и что не умел проигрывать. Припомнил даже, как стол однажды перевернул, когда удача ему изменила, однако, то дела были прошлые. Поумнел баронский сынок с годами, выучился чувства свои в узде держать да не выпускать без нужды. Улыбался, когда выигрывал, а, коли проигрывал, лишь пожимал плечами да брался за новую партию. Пару раз подыграл даже Рыске, заслышав возмущения ее праведные да увидев, как слезы на глаза девичьи наворачиваются. А там уже и стемнело совсем. Выплыли звезды яркие, засеребрился снег за окнами. Опомнилась кметка. Опомнился и волколак. Поднялся с лавки да поволокся следом, кляня погоду морозную да нужду, что прочь из дома гнала.
- Не скажу, не бойся, - так отозвался, стоило дому Алеша впереди показаться, - помилую твоего благодетеля. Если не даст мне повода. А если даст, тут уж не обессудь. Тебя в обиду не дам. Ни лиходеям, ни голодранцам местным. Возле дверей тебя подожду. Стучи уж давай.
Холодная ночка выдалась. Ясная да студеная. Нос мерз, и пальцы мерзли. Завернулся Радомир в теплый плащ да принялся ждать, когда хозяин дверь отворит, а покуда ждал, звуки ловил да запахи. Почуял аромат курятины со сметаной. Уловил и слабую алкогольную нотку. Подумал, что не лишним было бы сейчас выпить, а потом посидеть где-нибудь в тепле да послушать какого барда заезжего, но то дело было пустое. «Так уж мечты, мечты. А наяву мужик-недотепа, треск морозный да песни волчьи. Хорошо, что хоть метель улеглась». Покосился Бирон на горные пики, ища перевал глазами да воображая, как пробираться будет по холоду, но тут же отвлекся, едва на пороге Алеш мелькнул. Глянул на паренька хмуро, ухмыльнулся недобро.
- Пустишь, хозяин? Али за дверью оставишь?
Кмет, может, и хотел ответить, что не шибко рад гостю такому, но, деваться некуда, пустил, притворяя дверь за охотником. Вздохнул украдкой, пробубнил под нос что-то невнятное да повел Рыску в горницу, где вещи лежали старые. Радомир на оные, признаться, глядеть не стал. Бросил беглый взгляд на накрытый стол, принюхался к хозяину дома да привалился к двери, руки скрестив на груди. Кивнул, стоило Рысье ботинки приметить – добротные, мол, бери – а затем еще разок, и еще. Вещи у Алеша и правда сыскались годные да крепкие, вот только видел Бирон и тоску хозяйскую, и мысли, что чудом лишь с языка не рвались. Пожалел даже бедолагу, подумал, не оставить ли Вольскую с ним, но, как подумал, так и раздумал тотчас же. Понял, что никому не отдаст девчонку. «Никому. Никогда. Ни удальцу какому, ни тебе, дураку». Голову вскинул гордо, посмотрел на противника с вызовом, но вслух опять ничего не сказал, позволяя кметке за доброту отплатить да пожитки собрать. Дверь только перед ней отворил да и вышел на улицу, выдыхая струйку белого пара.
- Вижу, вижу, - откликнулся оборотень, перед собой глядя да забирая к дому, - а еще вижу, что он для тебя расстарался. Думал, одна придешь… Хотел вот жарким попотчевать да напоить допьяна, а ты взяла и все планы его разрушила. Ну да впредь неповадно будет на чужое засматриваться да рот разевать.
На том и затих Радомир, а там уже и до дому дошли. Самое время было в лес отправляться да дорогу искать к перевалу. Не хотелось волколаку с теплом расставаться да Рысью одну оставлять, но да и исхода иного не было. Пришлось вещи лишние с себя сбросить да вновь к двери подойти.
- Собирайся пока, - обратился охотник к девице, - я часа через три-четыре вернусь. Повезет – с хорошими новостями, нет – со скверными. За мной не ходи и следов не ищи. Ну и в дом никого не впускай. Хотя… Кто пойдет-то, конечно, по темноте? Ну… Бывай.
На том и ушел баронский сынок да тогда лишь вернулся, когда рассвет над горами забрезжил. Тихо вошел, стараясь ни дверью не скрипеть, ни сапогами своими. Аккуратно подобрался к Вольской, что на печи спала, всмотрелся в черты ее и, не удержав порыва, поцеловал в губы ласково.

Успел Радомир отойти прежде, чем встрепенулась Рысья да голову подняла. Вернулся к столу, скидывая одежду теплую да вглядываясь в белое марево, усмехнулся под нос себе.
- Волновалась… Как же… Дрыхла без задних ног, - так произнес, охотник, но беззлобно, а скорее даже по-доброму, точно именно так все и должно было быть, - но оно и к лучшему – нам уходить не позднее полудня. Из-за метели этой, как стихнет, снова к перевалу тащиться придется, но не думаю, что завьюжит. Я, пока бегал, туч никаких не видал – так принесло откуда-то с гор. Как пришло, так и уйдет обратно.
Зевнул Бирон, утер ладонью лицо да, заглянув в кастрюлю, выудил сочную куриную ножку, принимаясь прям так и жрать, не разогрев даже. Пробудило обращение в нем аппетит зверский. По-хорошему, стоило изловить кого, но да больно уж несподручно вышло. Козлы горные шустро носились по узким тропам, а волколак то в снег уходил по пузо, то вовсе оскальзывался да вынужденно пластом пробирался, чтобы, не приведи Силы Высшие, не сорваться да не размозжить себе голову. Так и пришлось голодным ворочаться.
- Слушай, а нет чего посытнее? – поинтересовался мужчина, к кметке лицом поворачиваясь, - я оленя на днях приносил… Ты куда его дела? Всего пустила под специи? Али уже на базар снесла да сторговала за молоко, крупы да яйца?
И снова без ярости в голосе вопросил. Спокойно, обычно так, давая понять, что обиды по поводу этому не испытывает, равно как и неудобства какого особого. Зверь, конечно, внутри ворочался, втягивал воздух носом да пытался сквозь разум человечий пробраться, но Радомир крепко его держал, не допуская и мысли даже, чтобы Вольскую растерзать али кого в деревне. Кабы сильно приперло, заторопился бы на охоту, а так верил, найдет девица, чем его накормить и, покуда та суетилась, принялся рассказывать, что узрел да узнал интересного.
- Перевал тот вполне себе ладный, - проговорил оборотень, за стол усаживаясь, - не сказать, что шибко надежный, но и не такой, что с первых метелей непроходим будет. Кабы на своих ногах, вообще никаких проблем, но, сдается мне, и телега проедет. Протащим уж как-нибудь. Не охота мне дольше ждать. Главное только на обратном пути не застрять. Со стороны Горжичек склон пологий, широкий, а через перевал – дорога крутая да узкая. Петляет там кое-где. Сейчас еще ничего, но вот коли теплеть надумает, то, считай, застряли мы в нашем странствии. По наледи никогда не поднимемся. Так бы, может, и к черту, да раз уж уже решили, то и нечего мяться. Глядишь, повезет с погодой. А и нет, разберемся.
Странное дело, но настроение у Бирона было хорошим. Не хотелось ему плеваться на пустом месте да огрызаться по поводу или без. Мечталось брюхо набить, подтянуть к себе Рыску да и предаться уже утехам любовным, а потому и голос стал ниже, утробнее, бархатистее. Подошел волколак к девице, боднул носом в висок легонько, обнял по свойски, утыкаясь лицом в макушку да принюхиваясь к знакомому аромату и так бы, глядишь, простоял с пол часа, но тут вспомнилась легенда эта про духов и рассказ про волков, норовящих в деревню наведаться.
- Знаю, видел, - проворчал охотник, нехотя отстраняясь от Вольской да возвращаясь к столу, - не самих, конечно, следы. Да и не первый день. Время сейчас такое – голодно в лесу, холодно, вот и подбираются ближе к людям. Не потеплеет, так и совсем осмелеют – проберутся в ночи да и пару собак из будок уволокут, а то и какого местного забулдыгу, забывшего, что в темнотищу в дому сидеть следует, да не мотаться в поисках «счастья» по улицам. Глядишь, как раз Алеша твоего задерут. Я его видал по утру – мотался возле избы своей пьянее вина.
Тут уж Радомир рассмеялся в голос, представляя, какого страху мужичина в штаны напустит, коли волка перед собой увидит. Так и протрезвеет сразу да и как пить, глядишь, позабудет. «И будет даже с того тебе прок, коли выживешь. Некоторые идиоты лишь на своих ошибках и учатся». Тут уж и самого себя охотник припомнил, но мысли эти тяжелые отогнал прочь, сочтя, что не место им в маленьком да уютном доме. Тут надлежало заново жить учиться, а не прошлое поминать день через день. «А то так вечно и останусь в прошлом своем. Да и надо бы уже перестать себя по имени да по фамилии кликать. Ушло это время. Давно ушло».

- Да кто тебе сказал, что не нравится? – беззлобно откликнулся Радомир, стоило Рыске перед носом его тарелку с кашей да мясом поставить, - Я к еде не предвзят, что дашь, то и съем. Хоть в сыром виде, хоть в вареном. Но да каша-то всяко лучше, чем драный заяц.
Вот вроде и был волколаком охотник, гонял зверье по лесам да людей драл без жалости, а все равно, как облик человечий принимал, так и начинал нос воротить от мяса жесткого да потрохов горьких. Это Зверю без разницы было, а сынок баронский не на столько еще одичал, чтобы привычки старые позабыть да окончательно чудовищем сделаться. Кабы хищник в полную силу вступил, так и Алешу бы по земле не ходить, а пока Бирон так, посмеивался недобро, да зубы упреждающе скалил.
- Вот еще! Больно надо пугать твоего горемычного, - так промолвил мужчина, в рот отправляя сочный мясной кусок да за тем наблюдая, как Вольская добавки ему подкладывает, - И без меня испугается, коли волки в деревню нагрянут. Покуда я здесь, ни одна паскуда не сунется, вот только нам уходить по полудни, и ждет здешних кметов веселая ночка. А то и вторая за ней. Ну да ляд бы с ними! Не первый год здесь живут, стало быть, знают, что делать, когда стая к домам подбирается. Я там пару капканов, конечно, поставил, но волки в них не полезут, коли не одурели.
Фыркнул Радомир, сунул в рот кусок оленины да, жевать принимаясь, уставился за окно. Темно на улице было, только и виделось, как ветер поземку гонит да кружит метелицу. Кабы месяц на небо выполз, али звезды зажглись, стало бы посветлее, а так не видать ни зги. «В такую погоду и я не пролезу, не то, что лошадь. И чего мне в голову влезла телега эта?! Давным-давно без нее обхожусь, и теперь обойтись придется. Права, Рысья, ох, как права". Усмехнулся мужчина, качнул головой, рассыпая по плечам пряди отросшие черные, да отломив ломоть хлеба свежего, отправил его в рот следом за мясом наваристым.
- Это ты дело говоришь, - отозвался, едва кусок прожевав, - идти нам самим, пробираясь по снегу да стылой земле. Сколько пройдем – бес его разберет. Хорошо бы до ночи успеть. Ночи сейчас уж больно холодные. Ты так точно простуду какую подхватишь али чего покрепче. Тут и шкура моя не спасет, и не гляди, что родом из Кэадвена. Ну бы к Лешему эту дорогу, но да куда деваться? У тебя травы закончились, а у меня стрелы, и черта с два местный кузнец их выкует. Сложно ему, сволоте ленивой! А без стрел какая охота! Никто ж не поверит, что я голыми руками зайца схватил али оленю вон шею свернул. А все уже знают про стрелы эти дурацкие – мне ума смолчать не хватило. Так что да… Отдыхаем и двинем, коли метель уляжется. Полезай на печь да поспи. Полно еще времени. Я, как доем, так и тоже на боковую. Обращаться такое себе удовольствие. Тут силы нужны.
На том и затих охотник, доел свою кашу, собрал с посудины хлебом да, закинув тарелку в таз для посуды грязной, поднялся, принимаясь себе на лавке стелить. Неудобно то было, конечно – уж больно узкой скамья оказалась для мужика крепкого и плечистого, но да куда деваться. «Не к Рыске же на печь полезать в самом деле!» Так-то оно, конечно, сподручнее было бы да приятнее, да вот только знал Бирон, чем все закончится. «Окажусь у тебя под боком – и поминай, как звали. Не удержу себя, не совладаю со страстью животной, и будет вместо девицы одно кровавое месиво. Нет уж… Как-нибудь потеснюсь».
- Нет, не холодно, - так Бирон откликнулся, расстилая шкуру очередную да подтягивая одеяло, чтобы укрыться, - изба небольшая. В ней всегда от печи тепло. Да и дверь добротная, без щелей. Сразу видно, хороший хозяин у дома был, рукастый да деловой. Знал, как тепло сохранить, да избу раньше времени не угробить. Печь-то и та выбеленная. Я еще в первый день приметил. Ну да ты не болтай напрасно, а спи давай.
Более ничего не сказал волколак. Забрался на лавку да и уснул тотчас же, едва голова подушки коснулась, а уж как пробудился, так за окнами рассвело давно. Улеглась ночная метель, кметы местные на улицы выбрались. Слышно было, как баба бранится с другую бабой, и как собачонка надрывается чья-то. «Не жизнь, а сказка. Жить бы себе да жить». Зевнул Радомир, спихнул одеяло, да и, на ноги встав, принялся по дому расхаживать, собираясь в дорогу, и тогда лишь Рыску начал будить, когда все, что нужно, сложил в котомки заплечные.
- Поднимайся давай, - так произнес тоном почти что заботливым, - перекуси чего да и идем. Разгулялось на улице – дольше ждать не за чем.

Отредактировано Януш (25.09.20 13:17)

Лето в Каэдвене короткое было, зато зимы долгие да снежные. С ленивыми рассветами да вечными сумерками, что опускались на землю, едва переваливало за полдень. Пряталось солнце за Пустульскими горами, уносило с собой тепло да надежды на оттепель. «Хорошо хоть ветра сегодня нет», - рассудил Радомир, гордо вышагивая вперед по тропе незримой да воздух втягивая морозный, - «тихо, стыло… Про такие дни кметы издревле страсти сказывали, а мы нет, позабыли и потащились куда-то. Сидели бы дома возле очага да похлебки сытной». Скривился мужчина недовольно, через плечо обернулся проверить, не отстала ли Рыска, но, приметив спутницу свою верную, снова потащился к перевалу зловещему, кляня мысленно и снег, за ночь легший, и долю свою звериную. Кабы не сущность волчья и носа бы из избы не высунул, а тут вот в поход решился. «Да еще и Вольскую поволок с собой. Надо было дома тебя оставить. Надо было… Да только что сожалеть теперь? Али не поздно еще вернуться?»
Остановился Бирон, голову запрокинул да, прищурившись, глянул на уходящее солнце. «Нет… Поздно», - так рассудил, выдыхая в сердцах да поправляя ремень от сумы заплечной, - «что вперед, что назад до темноты не успеем. Впереди-то хоть горы, а сзади люди, и ляд их знает, за какую тварь они нас в потемках-то примут. Выскочат еще с вилами да лопатами. Да и пошли уже». Не хотелось волколаку назад ворочаться. Не любил он планы свои менять да в том признаваться, что не прав оказался. Этак один раз признаешься, так и будут тебя виноватить до тех пор, покуда ноги не вытянешь. И хоть Рыска девка была отходчивая да терпеливая, а все не хотелось мужику ей на язык попадаться. «Припомнишь. Как пить дать припомнишь». Да и противно как-то то было, неловко, стыдно.
На том и пошли дальше. Шаг за шагом, овраг за оврагом, да и выбрели к самому перевалу. Широкий он был, высокий. Мороз так за щеки и трепал, норовя под одежду пробраться. Ветерок легкий стужу нес за собой. Тут уж и Бирон поежился, кметку к себе прижимая да обнимая бережно. Вгляделся в следы волчьи, что внимание привлекли девичье, головой покачал сокрушенно.
- Стая… - так произнес, принюхиваясь да глаза задумчиво щуря, - большая. Голов на двенадцать. Тут они в лежку лежали – видишь? – а после ушли. Кажется, что к селу, но на деле к деревне. Рядок один, да только здесь вот снег глубже утоптан. Значит пошли вниз да назад по своим же следам и вернулись. Нам с того только лучше, но вот вопрос: какого ляда вернулись? Не иначе, как не прошли. Стало быть, и нам не пробраться так, как сам я рассчитывал. Ну да покуда здесь стоим, не узнаем. На-ка, держи веревку.
С этими словами охотник сунул Рыске в руки конец той веревки, что из избы прихватил, да и принялся девицу обвязывать по линии пояса. Проверил, крепко ли держится, а, уверившись, и себя самого обмотал. Дернул еще раз для верности, кивнул мыслям собственным.
- Это на тот случай, коли падать начнешь, - пояснил Радомир, сообразив, что Вольской забота такая чудной лишь кажется, - коли сорвешься, я тебя вытяну. Ежели только не улечу следом.
Усмехнулся да, потрепав Рыску по плечу, вперед устремился, пробираясь по склонам скользким да пальцами за камни цепляясь. Наморозил руки, кожу на щеке ободрал, спиной пару раз шарахнулся, когда земля под ногами посыпалась, однако, сумел путь до села проложить, да и кметку провел за собой. Порадовался Бирон, что оба живы остались, но, как известно, где радости много льется, там и горе большое ждет. Не сыскалось в сельском трактире ни одной комнатенки. Как не просили путники, как не заклинали да сколько золота не сулили, корчмарь непреклонным остался.
- Занято все у нас. Ни одного месту нету. Занято, занято.
Волколак, озверев, уж было хотел на него наброситься, но Вольская остановила. Уберегла от греха да кровопролития. За рукав потянула обратно на улицу. На холод да голод. К звездам да месяцу.
Как вышли, Радомир на ступеньках уселся, ноги вперед протянув да в небо глядя бескрайнее.
- Есть варианты, что делать? – поинтересовался устало, стараясь дышать глубоко да воли не давать проклятому чудищу, - Как по мне, так проще простого этого дуралея на улицу вытолкать, а самим хоть на лавках устроиться, но да того местные нам не простят. В избы проситься – ночь на дворе – кто пустит? Разве что, в лавку зайти какую. Вон в кузнице вроде огонь горит. Пойдем? Попытаем счастье свое?

Отредактировано Януш (12.10.20 18:23)

Пустил кузнец путников продрогших в свою избу; еду предложил да место выделил для ночлега. Конечно, не барское, не на теплой печи, как мечталось бы, но зато с крышей да стенами. «Не дует, не мочит, уже, считай, повезло». Радомир крякнул, скидывая с плеч сумку да лук охотничий стягивая и, стоило им с Вольской наедине остаться, прищурился да принюхался, тотчас же недовольно скалясь.
- Не нравится мне здесь, - так произнес, прикидывая не ошибся ли в предположении да не подвело ли верное обоняние, запахом сена обманутое, - смертью тащит, гнилью да горечью, точно дом полынью недавно окуривали или не полынью, а этой – как бишь ее, забыл? – рябиной. Да, точно рябиной. Аромат такой характерный. Рябиной злых духов отгоняют обычно. Не иначе, как звали какого жреца, ведуна али ведьму. Словом, будь осторожна, Рыска.
С этими словами отвернулся охотник да было на сеновал полез, намереваясь протянуть уставшие ноги да отдохнуть с тяжелой дороги, но тут кузнец воротился с вестями недобрыми, и понеслась ночь по известному месту. В делах лекарских, волколак, конечно не много смыслил. Только и знал, как рану перевязать, да какую траву следует принимать от поноса, но возлюбленную свою одну не оставил. Помогал, чем мог. То воду таскал, то отвар караулил, то тряпицы пропитанные подавал под руку, ну и, конечно, время от времени гнал в постель Вольскую, видя, как с ног она валится, да как зевает украдкой. «Еще не хватало, чтобы и ты здесь свалилась», - так думал Бирон, ворчал сам себе под нос, но с Вольской мыслями не спешил делиться, по опыту зная, что она, сердобольная, все равно в помощи не откажет нуждающимся, а раз так, то и спорить лишь время тратить да силы душевные, - «а они и так нам понадобятся, коли жинка к утру откинется. А она может, курва недобитая. Что ж нам нормальной-то избы не нашлось?! Ну да какие нормальные семьи по ночам огонь жгут да путников на порог зовут? Говорят, впустишь вот так кого, а он тебя за собой уведет, и назад ты уже никогда не воротишься».
Старая была та легенда. Радомира ей еще в детстве пугали, но он не верил, а теперь вдруг задумался, что может и правда. «Кто его знает, кто постучит в окно в пору ночную студеную? Может, упырь кровожадный, а может и что похуже». Поежился мужик недоверчиво, на улицу даже для верности выглянул, но все тихо было вокруг. Псы только выть принимались жалобно, да иногда, где-то далеко затягивали песнь свою дикие волки. «Стая», - подумал охотник, - «не повезет тому, кто сегодня в лес выедет али в горы. Голодные, злые». Тянуло к ним волколака, что-то внутри на зов откликалось, да человек пока крепко держал, не давая думать о всяком да подчиняться простым инстинктам.
Наконец притихла и болезная. Перестала метаться да стонать жалобно. Не исцелилась, конечно, но все равно успокоилась чуть. Бирон тогда Рысью за руку и утянул в отведенную им комнатушку, устроил заботливо на одеяле прихваченном, укутал тулупчиком да звериной шкурой, и сам рядом плюхнулся, засыпая тотчас же, как голова коснулась мягкого сена. И ничего ему не снилось тем утром, не грезилось, а как солнце на небо выползло да засветило в маленькое окошко под потолком, так и проснулся оборотень. Повозился, ища глазами Вольскую, да обнаружил лишь брошенную душегрейку.
- Убежала… Не дождалась. «Ну, стало быть, и мне пора выбираться. Парой слов только перекинусь с хозяином».
Зевнул Радомир, на пол спрыгнул да и пошел в избу за новостями, а после уж и на базар сельский за покупками всякими. Первым делом, конечно, потолковал с кузнецом про наконечники да окаянные гвозди, но тот наотрез отказался за заказ браться, покуда жинка не встанет на ноги. Понимал, конечно, что не хочется путникам в Подгорице оставаться, но и отпускать травницу не спешил. Верил, что, кроме нее, никто в беде не поможет. Многие уже были, многие и пытались, а она раз – и за одну ночь дочку поставила на ноги, да сынка выходила. Словом, ушел волколак разозленным, да таким же и назад воротился, обнаружив, что базар местный оттого лишь богатым считался, что в Горжичках оного не имелось вовсе. Ни интересного чего на прилавках не обнаружилось, ни полезного. Только и удалось, что шкуры продать да трофеи охотничьи. С тем мужчина и воротился в избу, к радости застав за столом не только хозяина, но и Вольскую.
- Да, можно сказать, никак, - так отозвался, скидывая одежду верхнюю да устраиваясь на лавке свободной, - ничего дельного не нашел. Так, денег заработал немного да пару тряпок себе присмотрел. В остальном – пусто сейчас на базаре. Ни тебе гусей, ни яств каких, ни диковинок. Да и сама же знаешь, что мне-то не на базар было надо, а аккурат сюда. Вот только хозяин не желает за мое дело браться, покуда жена его не поправится… Так что, застряли мы здесь. На неделю, а то и на полторы.
Не без упрека Бирон рассказывал и, покуда говорил, все смотрел на кузнеца окаянного, надеясь, что совесть его замучает, и что он, паскуда такая, хотя бы раскочегарит печь да начнет ковать проклятые наконечники.

Отредактировано Януш (28.10.20 12:32)

Согласился кузнец. Принялся за заказ. Радомира это порадовало. Конечно, неспешно работа шла, да и стрелы не самой легкой были работой, но все же сдвинулось дело нужное с мертвой точки, а там и надежда вернулась, что не придется пару недель околачиваться в чужой избе. Непривередлив был волколак, не жаловался на неудобства, а все равно стремился домой вернуться, туда, где принадлежало все только ему да Рыске, и где можно было не прятаться лишний раз да не страшиться попасть под ухваты с вилами. Держал Бирон себя в руках, на людей не кидался, но Зверь он на то и Зверь, чтобы быть непокорным да прорываться наружу время от времени. «Хорошо хоть луна полная миновала», - так поразмыслил охотник, да и принюхался, подходя к Вольской и обнимая ее за плечи.
- Знаю, - тихо проговорил, ткнулся носом в макушку светлую, - я это еще с того дня знаю, как мы здесь очутились. Смертью пахнет в избе да той травой, какой покойников в Катриону окуривали. Не чума это, конечно, по признакам, но явно какая-то погань, и раз ухватилась уже, то держать будет крепко. Слаба она, чтобы справиться. Протянет еще день-другой, а там и помрет. Ты не говори кузнецу. Молчи. Пусть думает, что надежда жива, а то, как узнает, запьет, и будет мне вместо стрел хрен да ничего. По-хорошему бы, конечно, гвозди еще попросить, но пусть уж лучше одно закончит. Без подков как-нибудь в Горжечках протянут до лучших времен, а вот мы без стрел точно не обойдемся. Хорошо хоть дети его вразумили.
Ворчал Радомир, злился на мужика, что не хотел за заказ его браться, однако, не подгонял, над душой не стоял да и никак нетерпения самому кузнецу не выказывал. Сочувствовал даже немного. Знал, что дурное это дело без жинки остаться с детями малыми. «Одна радость, мужики в деревнях всегда нарасхват. Одна померла, другая найдется. Коли ты ее примешь… Другую эту». Выпустил охотник Рыску из объятий, посмотрел, как скрывается она за занавеской плотной, да и вздохнул протяжно. Подумал, что не хотел бы на месте кузнеца очутиться, но тотчас мысли из головы выдворил, вновь отправляясь на улицу да прикидывая, чем сам семейству подсобить может. В конце концов, болезнь болезнью, а жизнь-то своим чередом идет. Стало быть, и жрать нужно что-то, и двор в порядке держать.
Вернулся Бирон уже ближе к вечеру. Вперся в избу, отряхнул с сапог снег налипший, плюхнул на стол пойманных тощих зайцев, хлопнул кузнеца по плечу.
- Вот. Что мог, то достал. Рыска где?
Мужик не ответил, но головой качнул да рукой махнул, показывая, что отдохнуть ушла девица. Оборотень скривился, носом дернул совсем по-волчьи, но потащился в сенник, где кметку и обнаружил. Бледная она была, утомленная. Чудилось, будто на глазах тает, точно свеча какая, но тому значения Радомир не придал. Рассудил, что не просто Вольской возле умирающей «колдовать» да за ребятишками послеживать да приглядывать. «Нелегкое это дело, и бьет оно по больному». Потому и остался мужчина. Не стал бороться да спорить. Скинул одежду верхнюю на пол да рядом с Рыской улегся, вдыхая любимый и родной запах полной грудью.
- Останусь, - так протянул, ощущая, как просыпается Зверь, да как поднимаются совершенно иные желания. Хотел защитить сердобольную, уберечь от всякого зла да подарить долгожданный отдых с покоем, а, как и думал, не вытерпел близости соблазнительной. Положил ладонь на бедро девичье, прижал к себе, рыкнул коротко, зарываясь носом в волосы да шею целуя ласково, - Говоришь, не случится? – Да как сказать… Думаешь, вечность я терпеть буду? Я и без того который день только тобой и грежу, а уж ночами...
С этими словами провел мужчина ладонью по бедру нежному, задирая платье до самого пояса, а после уже и под платье рукой скользнул, умелым да властным движением к самой груди пробираясь. Коснулся ее аккуратно да бережно, подержал в ладони, пальцем сосок лаская. Губами же к шее прижался, ласково целуя кожу светлую. Вдохнул глубоко, стремясь удержать свою страсть животную да не сорваться за грань безумия. Рыкнул протяжно Рыске на ухо да его же затем и лизнул, на языке вкус ощущая доселе неведомый, но оттого не менее притягательный.
- Рррыска… Моя… Рррыска.
Протянул да и скользнул ладонью от груди к животу и обратно, сминая сопротивление всякое.

Отредактировано Януш (07.11.20 14:18)

Смущалась Рыска. Стеснялась желаний животных низменных да, как полагалось девице невинной, боялась глупостей всяких. Мерещилось ей, будто кузнец вот-вот в дверь войдет, однако, Радомира то не тревожило. Помнил он, что щеколду задвинул, когда зашел, а еще знал, что коли заглянет кто, так также и уберется, потому как не их это дело следить за честью заезжей травницы. Не ведали местные, кто такая Вольская, а, вместе с тем, не понимали и того, что ее с охотником связывает. А ну как муж, коли вместе странствуют? Словом, верил Бирон – не сунутся. Ни из любопытства праздного ныне ни потом с какими вопросами. Ухмыльнулся мужчина криво, грудь сжимая девичью да глубоко вдыхая.
- Перестать говоришь? – так поинтересовался, позволяя голосу звучать глуше да возбужденнее, - А ежели не перестану, то что? Сбежишь? Али закричишь криком? А не я ли предупреждал тебя, что, коли останусь однажды, так уже не уйду? Знала бы ты, Рыска, сколько лет я себе отказывал, спасаясь от самого себя точно от прокаженного. Кабы знала, глядишь, и не предложила бы, а раз уж к себе позвала, так рискнем проверить, так ли сильно во мне чудище, как мне самому мерещится, али есть что сильнее инстинктов Зверя.
На том и затих Радомир. Воздух нагретый носом втянул, губы облизнул да и снова скользнул свободной рукой по животу девичьему. Погладил кожу нежную, а после ловко под юбку проник да аккурат в белье, уверенно пробираясь к месту заветному. Опытный был охотник. Помнил прошлые времена, тогда такие, как Вольская, за ним вереницей ходили да украдкой вздыхали томно. Помнил и то, как на сеновале да в сараях с девицами обжимался, себя радуя да им удовольствие доставляя. Много с той поры воды утекло, а руки знали, что делать надобно. Да и сам Бирон знал. К тому же, смущения в нем не было ни на грош, а ежели что и родилось непривычное, так это забота в жестах умелых да потаенная нежность во взгляде волчьем. Тогда, в прошлом, юнец только лишь о себе и думал, а ныне о Рыске тревожился да всеми силами старался так сделать, чтобы опыт первый, мучительный сладким ей показался да незабываемым.
Властно вел себя оборотень. Настойчиво. Не давал кметке робкой в себе замкнуться да потеряться в смущении. Как не просила она, вздыхая неровно, не отпускал и не миловал. Ласкал грубовато чуть, к себе прижимал, обнимал, целовал шею да плечи белые, а как разомлела Вольская от прикосновений откровенных да желанных, так и отстранился слегка, девицу к себе лицом разворачивая. Хотелось ему, чтобы прежде она его рассмотрела да приняла всецело. Вдохнул глубоко, на колени поднялся да и стянул рубаху, позволяя девице посмотреть, как мускулы перетекают да как напрягаются мышцы. Поразмыслив же даже ладошку ее перехватил и на грудь себе положил. Трогай, мол, прикасайся, чувствуй, запоминай. Мечталось, конечно, оборотню поскорее закончить с прелюдией сладостной, да воль только поспешить означало спугнуть да измучить, потому и медлил мужчина, оттягивая момент желанный. Направлял свою Рыску ласково, учил да посвящал в тайны взрослые. Даже прежде, чем без порток остаться, поинтересоваться решил у нее:
- Готова полностью меня увидать? Али страшно?

Отредактировано Януш (08.11.20 00:26)

Наивная была Рыска. Неопытная, нежная, кроткая даже. Смущалась искренне, щеками алела, прикасалась несмело да лепетала что-то почти по-детски. Такую обидишь, вовек потом не отмоешься. Так и будешь мразью себя костерить последней да чудовищем али выродком. Никогда не забывал Радомир о том, что Вольской только-только вот восемнадцать стукнуло, да только прежде знание это терялось как-то, незначимым становясь, а теперь… Ухмыльнулся охотник, рассыпал по плечам свои смоляные густые кудри.
- А это, чтобы вышло все по-человечески, - мягко откликнулся, заботливо, без привычной злости да недовольства в голосе, - и так у нас не хоромы да не перины пуховые, так пусть хоть все остальное будет как правильно да по-хорошему. Ты, чай, не девка распутная, что задом пред мужиками крутит да грудь напоказ выпячивает. И я давно уж не тот охальник, что по сеновалам любился с деревенскими девками. Первый раз… Он навсегда в голове останется. Вот и пусть будет ярким да четким. Таким, чтобы ты поутру не думала, будто я тобой просто попользовался в угоду страсти своей звериной да низменной похоти.
На том и затих волколак. Завязки на штанах распустил да потянул портки оные вниз, оставаясь, в чем мать родила. Глянул на Рыску без доли смущения, поймал взор глаз ее желтых, ведьминых, да и улыбнулся ласково, позволяя к себе привыкнуть да осознать все то, что дальше случится. Могло, правда, статься, что испугается кметка близости, но отчего-то верилось Бирону, что не сбежит от него Вольская, да от задуманного не отступится; и хоть хотела она совсем не того, остаться его прося, а все равно к тому бы пришли однажды. «Не прямо сейчас, так позже. Дело ли, вечно от тебя да от себя бегать? Пора бы остановиться уже». Вдохнул Радомир глубоко, выждал немного, да и снова с возлюбленной рядом устроился, обнимая ее, кожи нежной касаясь да губы терзая.
Ныне мужчина чувств своих да желаний уже не скрывал. Ласкал настойчиво да уверенно, раздвигая стройные ноги девичьи, да неторопливо пальцами в белье забираясь. Вновь коснулся места заветного, зарычал коротко в нетерпении, но говорить ничего не стал, равно как и спешить не надумал. Рано было еще вожделению отдаваться. Прежде всего, стоило показать Рыске, что и впрямь она не девка случайная, что собой хороша да в глазах охотника-бобыля особенно притягательна. Помнил Бирон любовниц своих, помнил и то, как менял их, точно вещицы хорошенькие, но дешевые. Кем те кметки для него были? – Совсем никем. «А что Вольская?» Явилась она в час нужды да скорби, по верному пути повела, а затем и место особое заняла в сердце Бирона. Не хотелось с такой поступать по-мужицки да по-звериному.
Хмыкнул оборотень, приподнял свою Рысью да ловко, движениями умелыми, без всего и оставил. Отстранился, рассматривая фигуру девичью, да понять давая возлюбленной, что самая она для него прекрасная. И пусть не отличалась девица пышными формами, а все равно было в ней что-то такое, отчего в груди все сжималось да замирало. «Чистота твоя, что ли?» Не церемонились в деревнях с кметками, не ценили невинности, а вот Радомира мысль о том, что ни с кем до него Вольская в постель не ложилась, грела, растекалась теплом по телу, желание подогревая.
- Моя. Моя Рыска, - так повторил охотник, вновь к губам приникая сладким да исцелованным, - Моя. И больше ничья. Ни сейчас. Ни потом. Моя. Полностью. Без остатка.
Сузились глаза волчьи, взор по телу скользнул девичьему, а после Бирон сверху устроился, бедра сжимая Рыскины да наверняка синяки на них оставляя.
- Хочешь? Али, как только начну, так сразу же и раздумаешь?
Спросил охотник, да и замер, в глаза глядя желтые. Вдохнул глубоко, от рывка да инстинктов себя удерживая. Дал Вольской шанс последний пойти на попятную.
- Согласишься, и я уже не сдержусь и тебя не помилую, - так пояснил, осознавая, что Зверь, внутри него живущий, своего уже не отпустит да, вырвавшись, так вожделению и отдастся, обо всем другом позабыв.

«Отпусти себя. Отпусти. Страшно. Боязно». Хотел Радомир свою Рысью. С первого самого дня жаждал заветной близости, истосковавшись по нежности женской да теплу человечьему, однако, как тогда, в избе охотничьей, отступил, страшась натуры своей звериной, так и теперь сомневался, памятуя о кошмаре давнем да незабвенном. Думал, конечно, что не причинит вреда хрупкой своей возлюбленной, что не оставит в дому кузнеца кровавого месива, да только одно дело думать, а совершенно иное – делать. Стиснул волколак зубы, зарычал низко, утробно, замер, воздух прогретый ноздрями втягивая, всмотрелся в глаза желтые девичьи, норовя в них ответы сыскать. Да не только на вопрос заданный, но и на тот, что так и остался до сей поры неозвученным. «Смогу ли? Сумею ли удержать сущность свою звериную?» Рядом был Зверь Кровавый, ворочался, подбирался, ощущал наравне с человеком, в чьей шкуре запертым оказался, но не срывался, на Вольскую не кидался, а жажда его дремала, уступив место чувственности людской да той самой любви, что воспевают в балладах барды.
Вновь зарычал Бирон коротко. Ткнулся носом в шею избранницы, да, кожу слегка прикусив, проник внутрь тела податливого. Быстро, резко, рывком одним, не желая растягивать момент неприятный да мяться в смешной нерешительности. Пахнуло кровью, однако, аромат сей смешался с запахами желания и скоро стал едва различим. Потерялся голод за низменной страстью, истаял за удовольствием. Не лукавил охотник, когда говорил, что не сможет уже себя удержать, коли над Рыской получит власть. Двигался резко, ритм меняя себе в угоду; ни слова не говорил, не спешил успокаивать кметку доселе невинную. С силой бедра ее сжимал да дышал отрывисто, перемежая стоны сладостные с рычанием звериным. Глаза то прикрывал, щурясь от удовольствия, то вновь распахивал широко. Под конец же и вовсе не сдержался, закинув девичьи ноги себе на плечи. Голову запрокинул, двигаясь рвано да торопливо, а затем и излился, оставляя внутри возлюбленной свое семя. Губы облизнул пересохшие да перекатился на бок, на мгновение предоставляя Вольскую мыслям собственным и сладостной неге.
- Хорррошо, - тихо протянул, не стремясь услышанным оказаться, покосился на хрупкую девицу, думая не повторить ли все снова, но, рассудив, что хватит с нее для первого раза, просто к себе притянул, обнимая ласково да укрывая одеялом, что было у них одно на двоих, - Спи, Рыска, завтра поговорим.
На том и затих, смежая веки тяжелые. Трудным был день минувший. После него только бы и спать крепко, разгоняя усталость с тревогами, но не спалось Радомиру. Проносились перед глазами картины яркие, смешиваясь одна с другой; вспоминались проклятые дни минувшие, а за ними приходили минуты недавние, растекаясь по нутру теплом, нежностью да тихой радостью. «Не разорвал. Не убил. Да и не помыслил даже. Толи фаза сейчас такая, толи и правда чему-то выучился. Чудище чудищем, а, видно, правда, всякая тварь в мире ищет пару себе. Только вот какая уж из нас пара? – Не жить человеку с волком, а лесному зверю с обыкновенной кметкой. Тут уж либо я тебя погублю, либо сама для себя погибель найдешь. Ну да к Лешему! Бес его знает, может и не наступит завтра, а я тут задумался на сто лет вперед. Спи, Рыска, и я тоже буду». Вздохнул волколак да и заснул потихоньку, впервые за много лет не увидав во сне угодий охотничьих да кровавых расправ. Снился ему дом, и пахло в том доме молоком да душистым сеном.
Проснулся же Бирон ни свет, ни заря. Темно еще было в сеннике, однако, слух звериный уловил, что поднялись уже хозяева дома: стучал кузнец молотом, выковывая наконечники для гостя заезжего, суетились на кухне дети, гремя посудой; мальчонка о чем-то с сестрицей переговаривался, и голос его, вроде как, звучал вполне себе радостно. «Так и не скажешь, что в доме Вашем беда», - подумал мужчина, на бок переворачиваясь да на локте привставая, - «Вот она жизнь. Ты помираешь, а другие все равно остаются, и все также едят, дела делают да ночами спят. Поплачут и перестанут. Ну кузнец, может, запьет на недельку-другую. Так оно и закончится. Ну да не наше дело уже». Потянулся Радомир, коснулся губами виска девичьего.
- Доброе утро, Рысь, - так проворковал, стоило кметке глаза открыть, - Жива или как? Да и что мне прикажешь делать: проваливать в сени, али в стену лицом утыкаться?
Усмехнулся Радомир беззлобно да и подмигнул возлюбленной, давая понять, что шутит, и что не собирается делать вид, будто бы ничего между ними не было, а ночь страстная лишь причудилась.
- Воды тебе принести? Али еще чего?

Отредактировано Януш (28.11.20 12:09)

«За радостью всегда идет горе». Знавал Радомир беспощадную правду жизни. Понимал, что коли было сладко да гладко, то непременно произойдет после что-то такое, что добавит в минувшее терпкой горечи. «И хорошо, коли случится оно не с нами. Жинка-то кузнеца давно уже одной ногою в могиле». Не подходил охотник к болезной особо, не склонялся над ней, не слушал дыхания слабого, но носом чуял болезнь, ощущал, как растекается она по телу, да как сжимает руками горло. Веяло от несчастной смертью, и тянулся сей шлейф до самого порога. Только на улице и отпускало, а потому волколак все больше на улице и торчал, норовя кузнецу подсобить, чтобы управился поскорее. Общими усилиями к полудню стрелы закончили, да и принялись за гвозди для коваля окаянного. В деле кузнечном Бирон, конечно, не больно смыслил да и под руку мужику не совался, но вот меха раздувал старательно, вкладывая в работу силу нечеловеческую. Кузнец подивился даже, как ловко у гостя выходит, но Радомир на это смолчал, предпочитая дело свое делать да время от времени подмигивать Рыске, что украдкой за ним из окна наблюдала.
Приятно было охотнику вспоминать ночь минувшую. Растекалось от мыслей по телу тепло живое, а с ним и радость глубокая. Ничего не ответил возлюбленной по утру баронов наследничек, но про себя повторял и слова заветные, и обещания ласковые. Знал, что никогда теперь не расстанется с Вольской и, если кому и отдаст ее, то лишь тому, кто сердце ее украдет да душой завладеет. Впрочем, в расклад такой Бирону не больно верилось. Видал он, какими глазами девица на него смотрит, а потому и не сомневался: взаимное у них чувство, крепкое и, если что и нужно, так это человека примирить с чудищем да в ту мечту поверить, что сам от себя отпихивал.
К вечеру же с работой было закончено. Первым делом мужчина ополоснуться направился, а как в избу воротился, обнаружил скорбящую Рыску да опечаленного кузнеца, нависающего над чаркой какого-то пойла. Постарел он за пару мгновений, осунулся и даже с лица схуднул. Не ревел в голос, волосы на себе не рвал, но да не нужно было провидцем рождаться, чтобы понять: одолевает его тоска безмерная да скорбь неизбывная. Вдохнул Радомир глубоко, бросил одежу верхнюю возле двери, да, мягко обняв возлюбленную, легонько губами виска коснулся девичьего.
- Ступай в сенник, - проговорил он тихо, чтобы одна Вольская и услышала, - я с ним побуду, а после к тебе вернусь. Коли сон тебя сморит, так ты не жди меня. Ляд его знает, как оно сложится. Ну, иди.
На том и затих охотник. Подтолкнул Рыску в спину тихонечко, чтобы не замирала в дверях, да прямиком к кузнецу и направился, усаживаясь за стол напротив да бесцеремонно наливая себе того же пойла, коим хозяин горе свое заливал. Поднял, выпил, снова налил. А там уж и разговор завязался какой-никакой. Конечно, немногословен был кузнец с чужаками, но все равно благодарность испытывал и за помощь, и за компанию, а потому и ушел от него Бирон только тогда, когда несчастный вконец наклюкался да задремал, лицом уткнувшись в столешницу. Тихо поднялся, прошел в сенник да возле двери и замер, пытаясь по дыханию определить, спит Рыска, али так и ждет его, пропойцу проклятого. Определил, что ждет, головой качнул, вздохнул виновато, на стог забираясь.
- Извини, - так произнес, рядом с девицей устраиваясь, - нужно так было. Не люблю я таких молчунов. Как по мне, лучше бы орал али избу разнести пытался, а этот… Вроде и ничего, а потом отвернешься, а он уже в петле болтается. Теперь, надеюсь, уже не полезет. Пока протрезвеет, пока похмелится, а там уж и дети проснутся, и будет ему не до веревки с мылом. Мы с ним дело наше, кстати, закончили. Так что еще денек-другой обождем, да и отправимся в путь обратный. Жили люди эти без нас, и еще проживут. Глядишь, какая бабенка кузнеца и утешит, а там уж и заживут новой жизнью, и останется от этой женщины только холмик да шест с именем, коли найдется, кому отпеть да имя ее начертать. Вот такое вот, Рыска, паскудство. Живем, цепляемся за жизни свои, а сгинем – и ничего не изменится. Ну да не стоит об этом думать. Ты, главное, себя не вини. Что могла, то сделала, а что не сделала, того, стало быть, не могла. Поздно мы добрались до села. Кабы успели раньше, другое бы было дело, вот только про «кабы» думать занятие пустое да глупое.
На том и затих Радомир, принимаясь потолок над своей головой рассматривать.