Он мало что помнил с того момента, как тьма сомкнулась над его головой. Сверкнувшую сталь и скрип коньков о подтаявший лёд, дикую, невыносимую боль в руках, хруст костей собственных пальцев. Ледяную воду, хлынувшую в рот, горло, захлебнувшийся пронзительный крик. Ужас, пронзивший каждый уголок сознания. Беспросветное отчаяние, тяжестью ни чем не уступавшее свинцовой воде.
Кровь, вода, слёзы, тьма – всё смешалось.
И мир словно разбился, рассыпаясь осколками образов в кромешном мраке, каждый из которых нёс свою щедрую долю боли и страха…

***
- Давай, парень, дыши!
Но его рвало, мучительно, скучивая и без того сведенное судорогой тело. Он висел головой низ, что-то упиралось в живот, но оттолкнуть от себя помеху он не мог – руки не слушались, как, впрочем, и всё тело, изо рта и носа текла вода, крупными каплями срывалась на песок.
Испуганно охала какая-то немолодая женщина, её успокаивали, ей говорили, что всё будет хорошо. 
Но не ему. Его только просили дышать. Он изо всех сил пытался выполнить эту просьбу. Но судорожными остатками мыслей он всё ещё был там. В ледяной воде озера Тарн Мира.
И этот кошмар медленно погружал мир обратно во тьму.

***
- Освободите дорогу!!
Яркий, невыносимо яркий свет пробивался даже сквозь закрытые веки. Солнце не могло светить так. Магия? Если и она, то подобного заклинания для освещения он ещё не встречал. Свет был где-то сверху, он мелькал, оставался позади, но и не думал исчезать. Холодный свет. Как свет может быть таким холодным?
Чужие голоса доносились обрывками.
- Сатурация... но он дышит… Кислород, срочно!
Какие странные слова. Но «дышит», это слово он понял.
Дышит… Громко сказано.
Воздух словно отчаянно сопротивлялся, брезговал умирающим человеком. Риенс запрокинул голову, мелко глотая желанный воздух ртом, хрипел, сотрясался в кашле, каждое движение отзывалось болью во всём теле. Что-то легло на лицо, он не видел что, перед слезящимися глазами были лишь пятна холодного белого света.
Дышать стало чуть легче.
- Следите за дыханием… нельзя… развития отёка.
- Дайте одеяло… Как он… так замёрзнуть?
Где-то там, за этим светом были люди. Они говорили… о нём?
На какой-то миг он поверил. Поверил, что, может быть, может быть его мэтр не бросил его и в этот раз. Что великому Вильгефорцу всё же было не плевать на него. На них. На судьбы тех, кто умирал на льду.
Лёд.
Тарн Мира.
Кровь, капающая с обоюдоострого клинка, тонким пунктиром оставлявшая след на льду. Полный ненависти, ярости, презрения взгляд изумрудных глаз. Крики и стоны умирающих. Дикий, животный визг убежавшего в туман человека, которого где-то там настиг не знающий жалости меч. Упавший боец с подрубленными ногами. Молния, раскалывающая мёрзлую корку прямо под ногами. Безжалостная хватка невообразимо холодной воды.
Если бы мэтру было не плевать, разве он бы мог допустить всё это?
- Пульс растёт.
- Шприц… транквилизатором. Скорее!
Если бы…
Свет медленно поглощала серая хмарь, как тот туман на озере, точно такой же туман затягивал в свои глубины, как топкое болото, как… смерть.

***
… но она не приходила. Почему? Почему он всё ещё был жив?
Почему видел холодный белый свет?
- Всё хорошо.
Женское лицо. Тоже белое. И одежды белые. Только глаза, глаза голубые и в них искрится жизнь. Жизнь. Забота. Тревога. Можно утратить бдительность. Можно поверить.
- Тише.
Он попытался отстраниться, плечо уткнулось в холодную ровную поверхность, но выкрутить голову и посмотреть, что там не получалось. Не хватало сил. Всё без остатка принадлежало боли. Болели руки. В них словно что-то вгрызалось, боль пульсировала, терзала, колола, не знала ни милосердия, ни пощады.
С губ сорвался хриплый стон, тут же оборвавшийся захлёбывающимся кашлем. На глазах в очередной раз выступили слезы, размазав и без того нечеткую картину окружающего мира.
- Сейчас я сделаю тебе укол, и станет легче.
Что-то мелькнуло перед глазами, корчащийся на простынях мужчина умудрился извернуться и проследить взглядом за руками незнакомки, рассмотреть тонкую длинную иглу в её пальцах.
- Нет!
Покрасневшие глаза испуганно расширились, взгляд бегал между лицом мучительницы и её руками. Та, кажется, удивилась.
- Не надо…
Снова хриплый кашель.
- Прошу…
Голос совсем осип, слова срывались свист. Страх живым существом встрепенулся в груди, сдавливая и без того болящие легкие.
- Я.. Я скажу всё… что вы хотите… Только… не надо.
Для чего ещё могла понадобиться игла? Он верил, что ему может быть ещё больнее. У боли никогда не было предела. Она всегда находила лазейку, изыскивала способ вонзить ещё один коготок, вырвать заживо ещё кусочек души.
Риенс знал, уж он-то знал.
Если им что-то надо, он скажет. Только хватит. Не надо больше боли. Он больше не выдержит. Но как их в этом убедить?
Разве им не плевать?
Там, в этом холодном белом свете, разве им не плевать?

Удивление сменилось недоумением и растерянностью.
- Он бредит?
- Не похоже.
Чья-то рука легла на плечо.
- Нет, нет… что вам… нужно… скажите, прошу…
Мужчина вздрогнул всем телом, попытался вырваться, но получалось столько судорожно сжаться и дрожать.
- Да он же какой-то дикий!
- У него сильный стресс. Возможно галлюцинации?
Несколько секунд тишины, напоминавшие неловкое молчание. Чья-то тень заслонила свет.
- Это чтобы у тебя не началось заражение. Ты знаешь, что такое заражение крови?
Он знал. Видел, что происходит с молодыми, крепкими людьми, чьи раны темнели и начинали гноиться. Как болезнь, проникшая через эти раны, необратимо сжигала здоровые организмы. В каких муках уходили те, кто имел несчастье так заболеть. И спасти их мог только маг или очень талантливый лекарь, имевший при себе все нужные инструменты и травы.
Раны.

Он попытался поднять голову и взглянуть на собственные руки, но хрупкая ладонь остановила его, без труда осторожно прижав обратно к постели. Мужчина всхлипнул.
- Всё будет хорошо. Сейчас.
Бедро вспыхнуло колющей болью, которая, впрочем, безнадёжно терялась в том кошмаре, что терзал его тело. Он моргнул, к уху скользнул тоненький ручеек влаги. Казалось, плакать ему было уже просто практически нечем, только жгло уставшие глаза.
- Б… Больно.
Наивно. Глупо. Кому какое дело до его боли. Он стыдливо закусил пересохшие губы. Но не последовало ни насмешек, ни издевательств.
Только та же рука натянула тёплое одеяло почти под дрожащий подбородок.
- Знаю, знаю. Сейчас станет легче.
Не станет. Он не верил. Он помнил тьму, цепкую, не знавшую пощады, не желавшую отпускать свою законную добычу. Он принадлежал ей. Она упивалась его страданиями.
Эти воспоминания накатывали волнами, сдавливали, словно пытаясь выжать те остатки жизни, что ещё теплились в измученном теле.
Но всё же он дышал. Хрипло, отрывисто, давился тяжелым кашлем и иногда думал, что вот именно этот вдох станет последним. Но каждый раз находил в себе силы для нового.
И так отчаянно хотел жить, не понимая, что с ним происходит, куда делась тьма, как могла отпустить его чудовищная хватка тяжелой воды.
Не понимал, кто его обманывает.

***
- Где я? – Всё ещё тихий, охрипший голос. Но смерть уже разжала свою жестокую хватку, нехотя выпустила желанную добычу, смирилась с тем, что её время ещё не пришло. 
Боль нехотя отступала, из пылающего кошмара, пожиравшего всё тело, превратилась в тупую пульсацию, забившуюся в искалеченные руки. Он всё ещё дышал, всё смелее и смелее, хотя каждое усилие грудь встречала болью и спазмами, но даже кашлять стало проще. Свет остался таким же холодным, но даже он отпустил реальность, освобождая место иным цветам и образам.
Один страшнее другого.
- Ты в больнице.
Словно это слово должно было ему хоть что-то сказать. Но переспрашивать он не стал.
- Тебя доставили в тяжелом состоянии, но всё позади.
Позади?

В те минуты, когда желанный мягкий туман забытья отпускал его из жадных объятий, он понимал, что лежит в кровати, под тёплым одеялом, в страшной белой комнате, сверкавшей металлом и пахнувшей какими-то неизвестными зельями.
И чаще всего рядом были люди. Они кололи его иглами, причиняли боль, пресекали все попытки к сопротивлению, но никогда ни о чём не спрашивали, не выпытывали ничего из того, что он мог знать, как будто им и вовсе ничего не было нужно. Он уже отбросил и угрозы, и мольбы, и обещания сотрудничества - всякую надежду уговорить их прекратить.
Но в то же самое время эти люди заботились о его ранах, накладывали повязки, отзывались на редкие, нерешительные просьбы о паре лишних глотков воды или ещё одном одеяле, помогали унять жар и лихорадку.
Они пытали его и в то же самое время спасали от смерти.
Он их тоже не понимал. Как и всё вокруг.

Он сопротивлялся, как ему казалось – отчаянно и изо всех сил. Их это не впечатляло. Это было страшно, больно, унизительно, но никто не приходил на помощь. Да и не придёт. Это он уже понял.
Теперь есть только он и эта белая комната.

- Ещё немного, и, если ты всё же скажешь, как связаться с твоими близкими, они смогут тебя забрать.
Риенс молчал. Всегда молчал, когда люди в белом поднимали этот вопрос. Он не знал с какими близкими должен связаться, и как. И уж тем более - куда те должны были его забрать. И почему об этом говорилось, как о чём-то хорошем, как будто он только и ждал такой возможности.
Женщина в белом лишь всплескивала руками и качала головой, словно молчание и испуганный взгляд её расстраивали.
- Может, тебя хотя бы кто-то ищет…

Первые дни он ещё надеялся, что Вильгефорц знает о том, что случилось. Что его ищут, а если мэтр что-то ищет, то обязательно найдёт. Не может не найти. В те ненавистные минуты, когда он приходил в себя, и беспощадная боль медвежьим капканом вонзалась в руки, раскаленной волной прокатывалась по телу, выдавливая хриплые стоны из груди и соленую влагу из глаз, он отчаянно хотел, чтобы сюда пришёл тот, кто сможет спасти его из этого кошмара, каким-то чудом успокоить эту боль, защитить, забрать в привычный и понятный мир. 
Но к нему приходили только фигуры в белой одежде. Сначала они даже не казались ему живыми людьми. Какими-то призраками, рожденными холодным, белым светом, в него же и уходящими. Но когда он всё же рискнул обратиться хотя бы к ним, они отозвались. Они могли перебить одну боль другой. Иногда после того, как они кололи его иглой, боль в руках успокаивалась, становилась терпимой, прекращала сводить с ума. Отступала лихорадка, дышать становилось легче. Каким-то невероятным образом они даже могли унять его страх и беспокойство.

Но когда прошло несколько дней, а может быть даже больше – бывший шпион окончательно утратил всякое чувство времени, и в сознательном состоянии он наконец-то стал проводить больше времени, не проваливаясь в чёрное подобие мучительного сна, а боль не сжигала в голове все мысли, пришло другое понимание.
Он больше не ждал того, кто его спасёт. Осознал – такие мечты были глупым, наивным порождением замученного болью разума.
Теперь Риенс искренне и всей душой надеялся, что Вильгефорц забыл о нём, о его существовании, считал погибшим, пропавшим без вести, неважно, лишь бы великий маг не вспоминал о сгинувшем во льдах помощнике. Потому что теперь куда более холодным и собранным разумом он понимал, что потерпел полный крах. Их всех убили там. Скеллена, его отряд, десять человек, вышедших на лед, перерезали, как неугодных щенков. Они все остались там. И он не имел ни малейшего понятия почему был жив. Раз за разом вспоминал последние мгновения на Тарн Мира, от которых стыла в жилах кровь, а в сознание тонкими нитями холода вползал смертельный ужас. Провалившийся под ногами лед, расколотый его же заклинанием. Тяжелая, ледяная вода. Скрип коньков в непроглядном тумане и оглушающая боль следом. Он закричал, отчаянно, не думая о том, что происходит вокруг, о том, где находится. Вода тут же хлынула в рот, в горло, сдавила легкие смертельной хваткой. И… Что было дальше, он не помнил. Не мог разобрать. Как ни старался, он вспоминал лишь тьму, холод и боль.

Как бы то ни было – он провалил данное ему мэтром поручение. Но не только. Иногда он опускал взгляд и смотрел на свои руки. Повязки были хорошими, люди в белом знали толк в лекарском мастерстве. Но это не меняло сути. Если Вильгефорц увидит его таким, ждать его могла лишь одна судьба – смерть. Великому мэтру не нужен беспомощный калека, каким бы верным слугой он не был в прошлом. И с его точки зрения эта смерть будет милосердием.
Но Риенс не хотел умирать. Даже сейчас, даже понимая, что это навсегда. А потому надеялся, что его не найдут. Здесь, среди этих людей в белом, он хотя бы жил, ему причиняли боль, но не пытались убить. О нём заботились, словно его жизнь для них что-то значила. Кто-то даже умудрялся походя шепнуть пару утешающих слов, которые к удивлению встречали отклик в его душе. За безжизненными белыми одеяниями скрывались живые люди, и в их действиях, даже тех, что причиняли боль, как будто бы и не было злого умысла. Они спрашивали его имя, но каждый раз в такие моменты он прикидывался, что теряет сознание, не слышит или как-то ещё не замечает чужих слов. Бывший шпион не хотел, чтобы его нашли. Не задавал вопросов сам, хоть у него их было великое множество - не желал выделяться и привлекать внимание, ведь неправильно заданные вопросы всегда становились поводом для подозрения. 

Не имел ни малейшего представления, что будет дальше. Сколько с точки зрения его милосердных пленителей он должен оставаться здесь? Пока не отступит болезнь? Не заживут раны? Пока они не получат ответы на ещё не прозвучавшие вопросы? Не утратят к нему интерес? Или же он и вовсе останется здесь навсегда? Риенс старался не загадывать на будущее, а то и вовсе о нём не думать, живя только текущими мгновениями. Потому что будущее внушало ему ужас. В нём уже просто не могло быть ничего хорошего, как бы он не фантазировал, какие возможные варианты не перебирал. Тем более, что сама вероятность того, что будущее настанет, и он увидит что-то кроме этой белой комнаты, была весьма призрачна. Болезнь не спешила разжимать свою безжалостную хватку, насколько хватит оставшихся у него сил и терпения у его пленителей? Эта неопределенность становилась ещё одним камнем на душе, тянувшим на дно.
Спасением становился только сон, и в этом раненый человек старался себе не отказывать, научившись уже даже не получать шок при пробуждении и больше не пугая вскриками девушек в белых одеяниях, тут же интересовавшихся что с ним. А что он мог сказать? Что забыл, где находится? Говорил, что это от боли. Что тоже было правдой. Лгать этим людям он боялся.           

Какой это был по счету день – он не знал. Риенс, прикрыв глаза, лежал на боку, спиной к стене, стараясь устроить руки поверх одеяла перед собой так, чтобы туго забинтованные раны ни к чему не прикасались. Боль отступала, но каждое прикосновение или неловкое движение становилось её маленькой победой. Сон шёл неохотно, накрывал мягкой пеленой, но желанное забытье так и не приходило. И всё же это был отдых.
Раздались мягкие шаги, но уткнувшийся лицо в подушку мужчина проигнорировал их, уже привыкнув к постоянным визитам людей в белом. Чуть приоткрыл он глаза лишь тогда, когда услышал молодой, женский голос, обращенный к нему.
И даже не сразу понял суть сказанных слов.
Посетитель? Какой посетитель? А кем были они все до этого?
Девушка, которая его спасла.
Риенс наконец-то открыл глаза и несколько раз моргнул. Само собой, его кто-то спас. Он никогда не смог бы выбраться из-подо льда сам. Почему об этом он не думал. О том, кто мог его вытащить. Вот только вместо радости в груди угнездилась тревога. Свет на своё прошлое он проливать не хотел. Женщина в белом вышла, оставляя место для упомянутого ей посетителя.
Всё встало на свои места лишь когда он перевёл взгляд на дверь.
Дыхание перехватило, раненый мужчина вздрогнул всем телом и замер, продолжая мелко колотиться.

Он смотрел на свою смерть.

Ведь лицо княжны Цириллы он не забудет никогда. Не забудет подведенные сажей изумрудные глаза, свирепый смех, последние слова, которые услышал на Льду Тарн Мира. Его словно вновь бросили в ледяную воду, казалось, он отчетливо ощущает, как она впивается в его тело, как тянет вниз намокшая, тяжелая одежда, как дрожит бессильно упавший на лёд подбородок. Впрочем, последнее было недалеко от правды, стук зубов удалось унять только крепко сжав челюсти. Бывший шпион буквально впился знакомую фигуру расширившимися от ужаса глазами, словно старался не упустить ничего, ни одного движения.
Что-то изменилось в Цирилле. Во взгляде, в фигуре, во всём образе. Он не знал что, да и не задумывался над этим. Ему было без разницы. Главное, что перед ним стоял тот самый человек, за которым он охотился долгие годы и который поставил в этой охоте жирную точку. Кровью на льду.

«Что делать?»
Единственная мысль подбитой птичкой металась в голове. Да что он мог сделать? Ни бежать, ни драться он не способен. Позвать на помощь? Кого? Тех, кто сам пустил ведьмачку сюда?
Бывший шпион тяжело сглотнул, закашлялся.
- Чего ты хочешь?
Но ответ и так прекрасно знал.
Он всё думал, что его может искать Вильгефорц или кто-то из подручных великого мага. Но то, что Цирилла может решить закончить начатое, ему почему-то в голову не пришло. Она убила их всех, они все остались на том озере, так почему бы ей не разобраться с последним выжившим, тем более, что никакого труда это не составит?
Тихий стон сорвался с побелевших губ.
Торговаться было нечем. То, что он знал, юной княжне было без надобности. Умолять о пощаде бесполезно. Он уже пробовал.
Замерший на койке мужчина только смотрел на неожиданную гостью взглядом, который можно было сравнить только с тем, как закованный в кандалы преступник смотрит на приближающегося палача.

Отредактировано Риенс (18.09.20 02:43)

Бессилие.
Вот что это было. Абсолютное, всепоглощающее бессилие. Последние дни, когда он начал воспринимать окружающий мир и ощутил что-то кроме боли и отчаянной борьбы за каждый мучительный вдох, это осознание накатывало при любом удобном случае, терзало столь же безжалостно, как и раны. Только не было у людей в белых одеяниях от него никаких лекарств, никакого способа его победить или хотя бы облегчить.
Потому что это была не болезнь. Это был осознанный факт, которому невозможно противиться.

В какие-то моменты, иногда, смирившись с чужой заботой и научившись хотя бы как-то принимать её, груз собственной слабости переставал быть столь невыносимым. Можно было просто лежать на вполне удобной кровати, тёплой и мягкой, спать и ждать людей в белом, ведь они всегда приходили вовремя и помогали абсолютно во всём. Пусть он всё ещё боялся их, но откуда-то начало зарождаться чувство, что может быть, может быть на самом деле они не хотят ему зла. Он всё пытался решить, как бы заменить выражение «люди в белом», но так ничего и не придумал. Бывший шпион действительно не знал кто они и что им нужно.

Но эти тяжелые, мучительные дни бессильной борьбы за собственную жизнь меркли, терялись перед тем мгновением, когда в дверь вошла Цирилла.
Всё, что мог делать Риенс – смотреть. И он смотрел, разглядывал каждую деталь с такой тщательностью, будто боялся упустить что-то, какую-то мелочь, способную его спасти. Отчаянно заглядывал в глаза, цеплялся за каждое даже мимолетное изменение в выражении её лица. Он ждал, искал ту же злобу, что горела изумрудным пламенем в подведенных глазах, искал коснувшийся аккуратных губ издевательский смех. Все те черты, которые он запомнил тогда, на озере, зрелище, которое было намертво выжжено в его памяти.
Не находил. Всё, что он видел – это с трудом уловимые перемены, которые не мог понять.
Впрочем, это не меняло самой сути.
И ощущения чудовищного бессилия, буквально раздавившего последние остатки воли и самообладания, превратившего взрослого, опытного убийцу в до смерти напуганного, брошенного ребёнка.

Вместо ответа на его нелепый вопрос юная ведьмачка только поздоровалась. Её голос был спокоен, в нём не было жажды смерти или ненависти. Но Риенс снова вздрогнул, словно слова каким-то образом умудрялись его ударить.
«Рада видеть, что с тобой… все хорошо».
Эти слова звучали страшно. Сказанные спокойным голосом, в его голове они звучали настолько страшно, что хотелось кричать от нахлынувшего ужаса, но все звуки застряли в горле.
С чего бы Цирилле радоваться тому, что он жив? В голову не приходило ничего хорошего.

Бессилие. Лежащий на кровати человек ничего не мог сделать, и он отлично это понимал. Он не мог даже сам подтянуть одеяло, что уже говорить о том, чтобы защищать свою жизнь перед врагом, который значительно превосходил его. Во всём.
Но и смириться и просто принять смерть никак не получалось. Он не раз видел, как люди каким-то образом делали это. Выдыхали, закрывали глаза, на их лицах появлялось какое-то противоестественное умиротворение, глядя на которое слово «смирение» уже просто не могло быть оскорбительным. Наверное, это то, что он сейчас должен был сделать, чтобы не растерять последние крохи своего человеческого достоинства и гордости. Закрыть глаза, отпустить скрутившее мучимое болезненной слабостью тело напряжение и принять то, что жизнь любого человека рано или поздно заканчивается.
Но он не мог. Не мог, и всё тут. В переплетающемся клубке ужаса и жажды жизни места смирению просто не находилось. Всё, на что его хватило – опустить взгляд и, практически не моргая, смотреть куда-то в светлую стену за спиной его гостьи.

Скрипнул стул. Он всё время стоял в комнате, хотя за эти дни им так никто и не воспользовался, разве что кто-то из людей в белом изредка клал на него какие-то вещи. Цирилла же придвинула его ближе к кровати и села.
Само собой, он боялся. Заметить его страх, наверное, мог даже слепой, хватило бы одного прикосновения к дрожащему, напряженному телу.
«Не надо бояться.»
В этот момент сжавшийся на кровати беспомощный шпион оторвал взгляд от стены и нашел в себе смелость снова посмотреть на девушку, несколько раз неуверенно моргнул.
Не надо бояться это значит «твоя смерть будет безболезненной» или же «я здесь не для того, чтобы убить тебя»?
Риенс часто, тяжело дышал, не рискуя даже кашлять, несмотря на хрипы в груди. Неужели даже сейчас, в столь отчаянном положении, загнанный, затравленный и совершенно беспомощный, он позволял себе ещё на что-то надеяться? Откуда вообще в душе пробивалось это совершенно неуместное, обманчивое чувство? Чувство, которое всегда причиняло больше боли, чем привносило света. Потому что чаще всего надежда была ложью.

Но следующие слова Цириллы словно окончательно порвали реальность, одновременно складывая мозаику в окончательную картину, но получившийся рисунок выглядел как настоящее безумие.
Его спасли. Прямо из-подо льда, из тяжелой тьмы холодной воды. Не вытащили из проруби, не помогли выбраться, а словно… Словно что? Он не знал. Но окровавленный лёд Тарн Мира он больше не видел. Уж точно это сделали не его убогие компаньоны. И не Вильгефорц.
Цирилла.
Но зачем? Зачем спасать человека, которого она только что искалечила, обрекла на страшную смерть, над которым издевалась и которого вполне оправданно ненавидела? Ей всё же нужно было что-то от него?
Ответ был другим. И этот ответ никак не укладывался в голове шпиона.
- Десять лет? – Вырвался против его воли потрясенный возглас.
Это был какой-то новый вид страха. Цирилла вернулась. Вернулась? Десять лет спустя?
- Как?
Как такое вообще возможно? И если это правда, то тогда… Тогда выходит эти десять лет он… Он всё же умер там? Утонул в ледяной воде? От одной этой мысли что-то внутри сжалось и окаменело. Риенс тяжело сглотнул. Он не понимал. Не знал, как верить в слова Цириллы. Но после того, что он увидел за эти дни, он мог поверить и в том, что казалось бредом.

И всё же другой вопрос уже не первую минуту крутился на языке, и так неохотно сорвался с губ, словно его звуки могли спугнуть робкую надежду.
- Ты… не убьёшь меня?

В эти на первый взгляд лишенные смысла секунды ему больше всего хотелось просто полностью отдать своё сознание безграничному отчаянию.
Ещё недавно он отлично понимал свою жизнь, в ней были смысл, амбиции, устремления и цели, которые он так жаждал достичь. Казалось, всё так близко, ему просто надо идти дальше по четко видимому пути, и рано или поздно он придёт к желаемому, ведь у него были и средства, и возможности.
Да, в последний месяц этот путь словно начал рассыпаться, на нём появились препятствия, и он не был к ним готов.
Его окружали люди, к которым он не при каких условиях не мог повернуться спиной и которых откровенно боялся. Его мэтр всё не выходил на связь, лишая той привычной опоры и поддержки, спокойствия, которое внушал один волевой голос великого чародея. Цель была так близко, но в какой-то мере он даже начинал бояться окончания всей этой охоты, не зная, что будет дальше, теряя в зябком ноябрьском холоде уверенность, что Вильгефорцу всё ещё есть дело до их судеб.
И даже тогда мир всё ещё оставался простым и понятным. И он сам ощущал себя пусть уязвимым, но никак не беспомощным и совершенно потерянным.
Тогда он проклинал своих спутников, бывших ему больше врагами, чем союзниками, раннюю зиму и долгую дорогу верхом на лошади, ноющую поясницу и молчавший ксеновокс.
Сейчас он мог об этом всём только мечтать.

«Нет, совсем нет».
Риенс тяжело сглотнул и только сейчас попробовал пошевелить совершенно занемевшим телом, разогнуть спину и расслабить шею.
А что если и правда нет? Что если…
Бывший шпион попытался пожать плечами, жест получился совершенно невнятным, больше похожим на судорогу.
- Самая страшная пытка - дать надежду, а затем её отнять. – Тихо, куда-то в сторону, словно скрывая страх и неловкость, пробормотал чародей.
Обычно подобные слова звучали совершенно по-другому. Властно, триумфально. Мало кто думает о том какую чудовищную, буквально невыносимую боль может причинить надежда. Это чувство воспевают и описывают как то, за которое люди держатся до последнего. Да, держатся. Но почему-то никто не вдавался в красочные описания того, что происходит с человеком, когда он эту надежду теряет.
А стоило бы.
Он прошёл через это. Там, подо льдом.

Цирилла как будто удивлялась, но Риенсу её слова казались не такими уж и странными. Тогда, на озере, у неё не было возможности действительно увидеть его смерть, увидеть, а не всего лишь знать, что у ненавистного врага нет шансов на спасение. Увидеть, как тело сводит агонией, а из глаз тонким ручейком утекает сначала надежда, а потом и сама жизнь.
Хотела ли она этого сейчас?
По её словам – нет.
Была ли в этих словах надежда?

Тяжелую тишину нарушила женщина в белом, заглянувшая в палату, помолчав несколько секунд, она позвала Цириллу. Напоследок Риенс получил обещание скорого возвращения и просьбу никуда не уходить.
Раненый шпион тихо фыркнул и попытался забраться глубже под одеяло.
Вошедшая женщина осталась с ним.
- Вы рады гостье? Очень мило с её стороны навестить Вас. За все эти дни она первая Вас проведала.
В голосе молодой женщины звучало разом сочувствие и легкое осуждение, может не его самого, но, по крайней мере, тех, кто вроде как должен был к нему прийти.
- Да. Очень рад. – Каким-то пустым, безжизненным голосом отозвался мужчина, покосившись на фигуру в белом. Правду он сказать не мог, но сумел справиться с трясущейся челюстью, поэтому его неживые слова хотя бы не были пропитаны дрожью страха. Но женщина в белом не унималась.
- Надеюсь, она ещё к Вам заглянет.
Риенс поднял взгляд. В глазах женщины как будто засело легкое беспокойство и его вопрос «Зачем?» так и остался при нём. Наверное, зачем-то это было нужно, вот ему такие мысли внушали только страх. Он коротко кивнул и снова уткнулся головой в подушку.
- Успокойтесь, всё будет хорошо.
Напоследок женщина тепло улыбнулась. По-настоящему тепло, безо всякой фальши.
«Разве?»

Цирилла сдержала своё обещание. Дверь бесшумно открылась, бывший шпион неохотно поднял взгляд, но на этот раз не вздрогнул. Неужели поверил? Или очень сильно хотел поверить?
Само собой, у него было очень много вопросов. Настолько много, что предложи она сейчас задать их, он бы не знал, с чего начать. Но отлично понимал – в этот момент любые вопросы не имели смысла, будучи простым удовлетворением любопытства. В этом разговоре ставки будут куда выше. Например, его жизнь.

Но речь зашла о совсем иных вещах, совершенно для него неожиданных. Неожиданных настолько, что Риенс умудрился удивиться, как ему самому в голову не пришли ничего подобного. Даже мысли о собственной смерти отошли на второй план. Тем более, что Цирилла настаивала на том, что пришла не для того, чтобы убить его, а ему так отчаянно хотелось ей верить, словам, лишенному жажды крови взгляду.
Врачеватели. Лекари. Конечно, кто ещё мог заниматься его ранами. Но они так не были похожи на обычных целителей! Как будто… Как будто что? Как будто их дело значило больше, чем занятый им человек. Или это его страх играл с его впечатлением?
- Плату?
Золото. Краеугольный камень любых человеческих отношений. Почему он не думал о плате все эти дни, когда на него тратили силы, время и зелья? Идиот.
- Мне нечем им заплатить. – Хриплый голос шпиона дрогнул. Он отлично знал ценность денег для людей и совершенно любых структур.
Золото будет стоить дороже его жизни. Гораздо дороже.

Ему действительно было нечем рассчитаться  с этими целителями. Ещё недавно за его спиной были безграничные ресурсы Вильгефорца, но сейчас на нём даже рубаха чужая, не говоря уже о чём-то большем.
Риенс запрокинул голову и тихо застонал, прикрыв глаза. Золото, потраченное на его лечение, он не сможет даже отработать.
И что такое долговая яма он тоже прекрасно знал. Был знаком, так сказать, лично и точно причислял произошедшее тогда в Цинтре к длинному списку худших своих воспоминаний. Только теперь к нему не явится могущественный маг, не оплатит все его долги с процентами, чуда не произойдёт.
Или всё же…

Бывший шпион открыл глаза.
Наверное, им действительно в тот момент управляло то самое глубокое, всепоглощающее отчаяние, и даже крошечная искорка смутной, безумной надежды казалась чем-то гораздо большим, чем он мог позволить секунду назад. Той самой надежды, игра с которой могла стать самой страшной пыткой.
Цирилла спасла его из-подо льда. Утверждала, что не собирается убивать. И теперь предлагала забрать отсюда, как-то избавив от перспективы оказаться в тюрьме?
Или это какой-то невероятный по свой сложности план мести.
Или лишенное всякой логики, но всё же чудо.
Как же ему хотелось сбежать! От боли, от травм, от страха, от холодного света и людей в белом, от неподъемного долга, от нависших над ним осколками льда воспоминаний о Тарн Мира. От Цириллы, девушки, чьи мотивы он никак не мог разгадать.
Но он не мог. Эти неподъемные цепи надежно сковывали его, не позволяли ни пошевелиться, ни вдохнуть полной грудью, ни вернуть хотя бы какой-то контроль над собственной жизнью.

- Я согласен. – Хрипло крикнул вслед уходящей девушке шпион, бессильно пытаясь подняться на одном локте, словно боясь, что фигура его убийцы, ставшая для него последним огоньком надежды, истает без следа в темноте дверного проёма.

Он пожалеет о своём поспешном решении, точно пожалеет. Не сейчас, так немного позже. Когда поймёт во что ввязался, в какое положение себя поставил, в чьи руки просто взял и отдал свою жизнь.
В то мгновение безоговорочное согласие казалось ему самым лучшим вариантом. Бывший шпион не понимал, где находится, люди в белом, эти врачеватели, сейчас помогали ему выжить, но что они собирались делать дальше?
Цирилла ему объяснила.
Они востребуют плату. Наивно было бы думать, что подобная помощь стала просто жестом глубокого альтруизма, и помогают ему лишь потому, что им нравится спасать людей.
Риенс лишь в очередной раз убедился в прописной истине - любая помощь имеет свою цену.

А заплатить он не мог. Не только за всё, что здесь для него и с ним сделали, хотя он и так практически ничего не понимал, но суть уловить смог – его спасали. Спасали какими странными, порой ему казалось, что весьма жестокими методами, но без них он никогда бы не прошёл через этот кошмар. Но это ничего не меняло.
Он вообще не мог ничего предложить. Ни оформить всё как долг, который он будет постепенно возвращать, ни даже банальное и классическое «я буду на вас работать».
Это означало лишь одно – его ждёт очень тяжелый разговор, а затем долговая яма. И сколько он сможет протянуть в тюрьме с такими травмами? Смешно даже думать. То, какое отношение он встретит со стороны других заключенных и стражников не хотелось представлять. Его убьют при малейшей возможности, или же, лишенный всякой помощи, он умрёт сам. Сложно сказать, какой вариант можно было бы счесть более лёгким.
В любом случае, как бы это иронично не звучало, но оставаться в руках своих спасителей для него было верной смертью.

Это был жест глубочайшего отчаяния. Он словно тонул в тяжелом, вязком болоте и в попытке хоть как-то спасти себя цеплялся даже не за соломинку, а за лезвие остро отточенного клинка.
Цирилла, единственная, кого он знал во всём этом холодном мире и последняя, кого он хотел бы встретить вновь. Его ночной кошмар, его убийца. А теперь ещё и та единственная нить, которая связывала с хотя бы как-то понятной жизнью. Хотелось кричать от отчаяния. Повторять раз за разом, что этого всего просто не может быть. Ну не может же всё это происходить на самом деле.
Не может.

Но ничего не менялось. А ему было слишком страшно смотреть, как исчезает в ярком холодном свете коридора знакомая спина. Слишком страшно, чтобы думать о гордости и чувстве собственного достоинства.
Как и тогда, на тонком льду Тарн Мира, с дрожащих губ срывались только мольбы о помощи и спасении. Разве что теперь облечённые в слова поспешного, совершенно необдуманного согласия. Согласия отдать свою жизнь в руки той, что искалечила его и обрекла на мучительную смерть, в надежде, что сказанные ей слова не были ложью, что смертный приговор отменен, и палач в последние мгновения перерезал уже впившуюся в шею веревку.

Цирилла ничего не ответила, лишь замерла на мгновение, дав понять, что его слова услышаны, и исчезла.
Разом потерявший все силы Риенс упал на кровать и попытался свернуться под одеялом. Он даже не понял, как умудрился замерзнуть. Что было дальше он помнил плохо. Кажется, ничего нового. Те же люди в белом, те же зелья, тот же свет и те же запахи. Но мысли его были уже совсем в других реальностях. В тех, где ему грозила тюрьма и мучительная смерть, где он всё же умер подо льдом, утонув в холодной воде, а через десять лет почему-то был спасён какой-то совершенно немыслимой магией.
А будущее… В будущем словно царила пустота. Словно его и правда просто не должно было быть тут.
«Я здесь. Я жив. Пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь…»

В одном Цирилла не обманула его. Она вернулась уже на следующий день. До выздоровления было ещё очень далеко, но в помощи этого места он больше не нуждался. Целители сделали ему несколько уколов, которые, как они сказали, должны были снять боль и помочь ему легче перенести дорогу. Чертовы уколы, иногда ему казалось, что на нём уже нет живого места. Лишь отступающая боль давала понять, что его всё же не калечат намеренно.
В местном транспортном средстве Риенс просто старался не шевелиться. Он даже не пытался понять, что происходит. Вместо повозки или хотя бы портала они перемещались с помощью какой-то коробки, отдаленно напоминавшую по форме крытую телегу, в которую не было запряжено ни одной лошади. Но оно ехало, и изнутри бывший шпион даже не мог понять с какой скоростью.     
Но зелья действовали, он просто лежал, в голове шуршала какая-то отчужденная пустота и совершенно неуместное спокойствие. Вроде как где был этот холодный свет и белый комнаты, могла быть и телега без лошадей. Мало ли какую магию пустили в ход. Мало ли…

В помещение, которое Цирилла назвала «его комнатой» молодой чародей вошел с какой-то обреченностью скованного кандалами пленника. Только его оковами были тяжелые травмы. Но эта комната, как и весь дом, был удивительно поход на привычное, ухоженное жилище в Северных королевствах.
Риенс мялся посереди комнаты, пытаясь рассмотреть как можно больше деталей, но слабость давала о себе знать. Голова кружилась, ноги поступенно наливались тяжестью, дышать становилось всё сложнее. Смешно сказать, он прошёл сколько, пару десяткой метров, и был готов буквально упасть замертво. Пришлось позволить себе вольность и сесть на кровать, чтобы хоть как-то вернуть равновесие. Взгляд застрял на рядах коробок, которые Цирилла аккуратно раскладывала на столике.

Необычными? Да это ещё мягко сказано! Весь мир вокруг словно превратился в какое-то искаженное, лишенное логики подобие самого себя, и всё теперь работало и существовало по каким-то совершенно иным законам, как рожденная разумом безумного человека иллюзия. О чём он мог спросить? Да обо всём! Начиная с того, как Цирилла смогла спасти его из-подо льда десять лет спустя до того, каким образом ехала та телега без лошадей. Но это вопросы человека, который будет ощущать себя хотя бы в какой-то безопасности.

- Плохо.
Лгать о самочувствии не было смысла. Руки болели, из привычной части тела они стали мучительной помехой, он не знал, куда их деть и как пристроить, чтобы облегчить свои страдания. Дышать всё ещё было тяжело, те врачеватели говорили о воспалении легких и переохлаждении, как и то, что всё будет хорошо и это лечится. Не говоря уже об этой треклятой слабости, превращавшей полного сил молодого мужчину в развалину.
И вот он признался. Ему плохо. Больно. Страшно. Он совершенно беззащитен.
- Что теперь со мной будет?
Смелый вопрос. Но опальный чародей слишком сильно хотел знать, что его ждёт. Его будущее целиком и полностью зависело от Цириллы, но впечатляла ли её такая власть над его жизнью?

Сидевший на кровати мужчина осторожно, словно опасаясь каждого своего движения, стряхнул выданные ему ещё в больнице неудобные тапки и умудрился всё же подтянуть ноги, усаживаясь поудобнее. Хотелось лечь, но он пока держался. Поверх скрещенных ног осторожно положил руки. И всё это не поднимая взгляда.
Риенс упорно смотрел куда-то поверх тугих повязок, доходивших до середины предплечья, но взгляд то и дело цеплялся за собственные искалеченные ладони. Они казались мужчине какими-то чужими, словно это вовсе и не часть его тела.
Потому что ощущения совершенно не сходились с реальностью. Его разум играл подло и всё никак не воспринимал тот факт, что он лишился восьми пальцев. Риенс их чувствовал. Не мог пошевелить, не мог что-то сделать, но упорно ощущал, что эти самые пальцы есть. Сознание противилось нарушению целостности привычного образа его тела и подкидывало какие-то сводящие с ума галлюцинации, восполняя утерянное болью.
Чёртовы несуществующие пальцы болели.
Бывший шпион не спрашивал, как может болеть то, чего нет. Боялся, что его сочтут не только калекой, но и безумцем.
И теперь он никак не мог заставить себя поднять взгляд. Что-то зашуршало сбоку. Чародей коротко покосился, чтобы успеть увидеть, как Цирилла с какой-то растерянностью поправляет коробочки на тумбочке. Эти коробочки он знал. В таких были бледных цветов мелкие кругляши, которые его уговаривали глотать. Они не утоляли голод, но и дискомфорта не причиняли. Отказываться было не с руки.

На очередном уже привычно тяжелом вдохе в груди стиснуло, Риенс закашлялся, тяжело, хрипло, сотрясаясь всем телом. Он не раз простывал, да и кашлять ему доводилось, чего тут нового. Но ничего подобного в своей жизни он не испытывал. Это было даже немного страшно. Точнее, поначалу было очень страшно, и каждый вдох казался последним, что сделать ещё один просто не выйдет, не получится втиснуть хоть немного воздуха в сдавленную грудь, словно ему там нет места.
Как тогда, подо льдом.
Но этот кашель так его и не угробил. Появилась уверенность, что не угробит и в дальнейшем. Поэтому теперь он просто кашлял, надеясь, что не ошибся в своих прогнозах.

Бывший шпион встряхнулся и, услышав шорох, всё же поднял взгляд. Цирилла в этот момент сдвинула тонкие доски, служившие, очевидно, чем-то вроде штор.
Солнечный свет скользнул по бледному лицу, невыгодно оттеняя тёмные круги под слезящимися глазами и подчеркивая впалые щеки, выдававшие то, как похудел за последнее время молодой мужчина. Риенс сощурился под упавшими на лицо черными прядями, в которых то и дело сверкали серебристые ниточки седых волос.
Нет, в лечебнице ему ни в чём не отказывали и уж точно не морили голодом. Но болезнь, боль и отчаяние забирали куда больше, чем могли дать ему лекари.

Дневной свет, солнечные лучи были чем-то понятным, тепло приятно касалось кожи, и там, за окном проскальзывали пятна зеленого, желтого и голубого – цветов, которые были так привычны в его родном мире и которые, похоже, намертво пыталось отвергнуть это место.
Может быть, он и правда всё-таки сошёл с ума? И больной разум обманывал его не только в отношении собственных пальцев, но и всего мира вокруг. Почему бы и нет. Там, во тьме ледяной воды, вполне можно было лишиться рассудка. Только вряд ли он бы смог так холодно думать о происках собственного разума, если бы на самом деле утратил его.
Хотелось подойти к окну и взглянуть, что же там происходит на самом деле. Что если он просто искал что-то знакомое там, где этого всего просто не могло быть?

Рука привычно дернулась, повинуясь тем воспоминаниям, в которых он мог коснуться пальцами лица, но боль прервала интуитивное движение, вернула в реальность очередным ударом. Риенс сжал зубы, дождался, когда расслабятся мышцы в потревоженной руке, и почесал щеку о плечо.
Но вздрогнул он всё же не от боли.
«Что с тобой будет?»
Да, что с ним будет. С человеком, неспособным не то чтобы чего-то добиться, но хотя бы позаботиться о себе самостоятельно. Искалеченным, тяжело больным.
Зависимым.
На самом деле ответ мог быть довольно простым. Жизнь не знала милосердия к слабым. На это были способны только люди. Но и они не слишком любили так себя утруждать.
Это убить очень легко. Гораздо сложнее жизнь сохранить.
И он, Риенс убивал, рвал и терзал, лишь бы доказать, что никаким боком не относится к тем самым слабым. Чтобы оказаться сейчас в чужом жилище, беспомощным, словно крошечный ребенок. Но в заботе ребенок растёт и с каждым днём становится всё сильнее. А какие шансы были у него?

Собравшись с силами, бывший шпион посмотрел на девушку, которая была к нему и пугающе жестока, и столь же удивительно милосердна. Какими бы ни были его желания, всё было в её руках.
Так чего же он хочет?
- Жить.
Одно единственно слово, сорвавшееся с тонким пересохших губ, каким-то образом вместило в себя больше эмоций, чем сам шпион хотел бы открыть кому-то. Привычную энергию, всю силу, которую он вкладывал в это понятие, рассекала проломленная невыносимой болью трещина глубокого отчаяния, липкая пустота сдавшегося человека, который уже не верит в свои собственные слова.

Действительно ли он хотел жить или всё же просто боялся умереть?

«Жить».
Собственное слово, одно единственное слово, звенело в ушах, и звон этот прерывался только собственным хриплым дыханием.
Сидевший на кровати человек напрягся готовым к броску хищником, но готовым не нападать, а убегать, замершим в нерешительности, потому что, несмотря на своё желание, он понятия не имел куда ему бежать. Где он мог найти спасение. Стоило ли бежать вовсе. Собственные мышцы подводили, подводили так, что даже в отчаянии хищник понимал – бросок не удастся, он упадёт раньше, чем сделает полдюжины шагов. Нет больше ни острых когтей, ни длинных клыков, ни силы в молодом теле, ни уверенности в себе, и вечно тёмные, злые глаза блестят не от бурлящей злобы, а от едва сдерживаемых слез. Не тех, что соленой водой скользят по впалым щекам, а тех, что вязко сковывают душу, вместе с незнающей жалости болезнью спирают неверное дыхание.

Так хищник становится жертвой.
Так желание жить становится непозволительной дерзостью.   

Риенс вздрогнул, когда Цирилла метнулась от окна к тумбочке, когда с глухим стуком бросила на деревянную поверхность маленькую коробочку.
Он ничего не знал о ней, об этой девушке. Искал долгие годы, собирал по крупицам информацию, которая казалась ему важной. Про Цинтру, про битву за это маленькое королевство, про двор и людей, с которыми девушка вообще могла быть связана. Но в итоге, живя в своей вере, что ищет юную разбалованную княжну, упустил самое важное. Безразличие к характеру, воле и желаниям пепельноволосой ведьмачки едва не стоило ему жизни.
Ледяная вода всё крепче сжимает безжалостные объятия.
Или всё же стоило?
«Ты ведь жив».
Бывшему шпиону хотелось вскочить, перехватить её взгляд, попытаться увидеть в нём хотя бы частичку того, что он наивно проигнорировал. И крикнуть вслед:
«Этого мало!»

Там, подо льдом, скованный холодом, тьмой и ужасом, он тоже был жив.
«Ты даже не представляешь насколько этого мало…»

Пытаясь разгадать мотивы девушки теперь, он лишь сильнее запутывал себя в собственных домыслах? В жалких попытках предсказать свою судьбу? Как он мог понять о чём думала его убийца и спасительница, если даже тогда он был не в состоянии осознать с кем имеет дело?
Цеплялся за прошлое. Всё время забывая, что прошло… сколько там говорила Цирилла? Десять лет? Даже глядя на девушку, на повзрослевшее лицо, глядя в глаза, которые, сохранив тот самый огонь, одновременно изменились до неузнаваемости, он не мог принять эти десять лет.
А ведь, в отличие от него, она их прожила. Как? Кем? Чему они научили её? Кем сделали? Была ли это спокойная жизнь победительницы или же охота Вильгефорца продолжалась ещё долгие годы?
Молодой чародей устало сидел на кровати, окончательно потерявшись во мраке своих бессвязных вопросов, на которые у него нет и не будет ответа. И от которых вполне наверняка зависело - будет ли он жить.
«Жить»… 

В одиночестве, скрашенном лишь всё тем же тёплым голубым и зеленым светом, лившимся из-за окна, Риенс провёл недолго. В ответ на короткую фразу, молодой мужчина только поднял голову. Он следил за движениями девушки несфокусированным взглядом только что пришедшего в себя человека. На тумбочку, потеснив коробочки, встала тарелка с ложкой, поднос оказался на полу. Бывший шпион не сдвинулся с места, пока девушка не ушла, только тихо ответив на дежурное «приятного аппетита» столь же дежурное «спасибо». Хотя, конечно, в большинстве случаев в подобных ситуациях он разговаривал совсем не так.
В лечебнице люди в белом решали проблемы с пищей тяжелобольного человека какими-то трубками с иглами, вводимыми прямо в жилы, а затем и более простым и понятным питательным питьём. Одна из женщин утверждала, что, когда раны немного заживут, он научится жить и «как раньше».
Похоже, пришло время.

Стоявший в тарелке горячий суп ароматно пах, напоминая человеку о том, что все его тревоги никак не могли избавить его простого чувства голода.
Риенс пошевелился и, привычно морщась от болей, сел рядом с тумбочкой, глядя на тарелку с супом с каким-то неподдельным осуждением и даже претензией. Тарелка эта в очередной раз намекала насколько мало просто того незамысловатого факта, что он ещё жив.
Впервые с того момента, как он пришёл в себя под недружелюбными лучами холодного света, в совершенно новом мире, ему придётся столкнуться со своими травмами лицом к лицу. И под «новым миром» подразумевалось вовсе не творившееся вокруг безумие с непонятными устройствами, диковинной магией и совершенно иными людьми. Нет, речь шла о мире, в котором он слаб и беспомощен, даже перед лицом такого просто столового прибора как ложка.

Первое желание просто плюнуть на всё и снова сбежать в спасительное беспамятство сна, в котором совершенно не нужно пользоваться ставшими помехой руками, никак не соответствовало тому, чего он как отчаянно хотел недавно.
Бывший шпион вздохнул, сухо закашлялся, оттягивая момент, которого так боялся, и опустил взгляд на свои руки. Отчаяние, захлестнувшее сознание при виде тугих белых повязок, едва не поспорило тем самым желанием жить, едва не погасило тлеющие угли остатков воли.
Может, не стоит? Что для него жизнь теперь? Страх перед попыткой как-то справиться с ложкой и не позволить себе умереть от голода? И что, теперь из-за этого страха, из-за боли, отказаться от всего? А что у него есть?
Молодой мужчина отчаянно вспоминал всё, что говорили ему люди в белом в больнице. Что-то про то, что функционал больших пальцев и ладони практически полностью сохранён, и когда спадёт воспаление, он сможет осваивать эти ограниченные, но всё же возможности.
Риенс заскрипел от злости зубами.
Чертовы напыщенные курвины дети даже не представляли о чём они говорят. Как ни странно, злость помогла справиться с сомнениями. Бывший шпион протянул руку и попытался зацепить ложку большим пальцем. Что ж, в одном они не соврали, шевелить ладонью у него получалось, хоть каждое движение и отзывалось болью. Ну и что с того? Второй рукой пришлось обхватить тарелку вокруг, прижимая край большим пальцем левой руки, и нагнувшись над тумбочкой.
Наконец-то рассерженному собственным бессилием мужчине удалось прижать ложку пальцем к ладони. Прибор отчаянно дрожал в слабой руке, но это была в своём роде победа. Может быть, самая тяжелая в его жизни.
Суп был вкусным и тёплым, хоть получить желаемое удавалось не всегда с первой попытки. Ложка предательски дергалась – у него просто не хватало сил как следует придавить её к ладони, а часто и вовсе выскальзывала из руки. Иногда он давал себе отдых, ожидая, когда уймётся пульсирующая боль, и морально готовясь к очередной попытке. Сколько времени прошло за этим не слишком продуктивным занятием, знала одна лишь тьма, но суп успел подостыть, а согнувшийся над тарелкой шпион выловить всё мясо.

Ещё одна победа?
К чертям собачьим такие победы…

Сдавшись, Риенс оставил в покое недоеденный суп и наконец-то выпустил из онемевшей от напряжения и боли руки треклятую ложку. Трясясь, он улегся на кровать, пытаясь хоть как-то растереть о ребра одеревеневшее запястье, не задев при этом травмированную ладонь. Дрожь всё никак не оставляла взмокшее от нагрузки тело, мужчина кое-как перевернулся на бок лицом к стене, стараясь не думать о том, что подобные подвиги ему придётся совершать как минимум раза два в день. Сбившееся у стены одеяло, часть которого он уже успел придавить своим телом, он сразу послал к всё тем же собачьим чертям, которых он так часто поминал, но даже не представляя как оные могут выглядеть.
Кто бы мог подумать, что можно так устать, не осилив даже целую тарелку супа?
И после этого он заявлял, что хочет жить?

Когда-то давно, словно в прошлой жизни, Риенс, с играющей на тонких, бледных губах опасной ухмылкой задал одному жрецу неожиданный с его точки зрения вопрос.
«Скажи мне, какой грех – самый страшный?»
Жрец тот отлично держал себя в руках, чародей не видел в глазах пожилого мужчины ни отблеска страха. И ответил тот не задумываясь.

«Гордыня».

Тогда Риенс его не понял. Посмеялся над столь странным утверждением. Какой же это грех? Понапридумывают себе богов, а богам этим – нелепых указов.
Гордыня…
Не понял тогда, не понимал и сейчас.
Не понимал, что не только травмы и тяжелая болезнь превращают его в беспомощного калеку, не только они всё дальше загоняют его бездну собственной боли, в глухую темноту, из которой, казалось, нет и не может быть выхода. Осколки его гордыни, его высокомерия, разлетевшись, словно разбитое стекло, за считанные мгновения, под одним единственным ударом, теперь терзали и ранили не хуже зазубренного, изношенного во множестве боёв лезвия. Каждый взгляд, каждое прикосновение его сознание встречало противоречивыми ощущениями.

Он отчаянно нуждался в помощи, но совершенно не умел её принимать.         

В приступе безграничного отчаяния, тогда, на льду, он просил, он умолял, но что бы сделал, если бы всё завершилось иначе? Если бы Цирилла услышала его тогда? Попробовал бы собрать осколки обратно, втихаря, незаметно для других? Куда его могла завести его гордыня?
Интересно, если бы тот жрец увидел его сейчас, что он бы сказал? Что бы сказал, глядя на больного, измученного человека, практически не способного пользоваться руками, но упрямо молчавшего и лишь провожавшего взглядом уходившую из комнаты девушку. Осколки гордыни слишком больно резали горло, мешая сказать всего пару слов. Попросить помощи. Чтобы преодолеть своё бессилие, ему было достаточно только обратиться к другому человеку. Беспомощность не в травмах, а в одиночестве, в которое его заковала гордыня.

Но того жреца не было рядом. И, конечно же, ни о чём подобном Риенс подумать не мог. Как и понять. Понять, что его гордыня и спесь никогда не имели под собой никакого основания, из-за чего ранили ещё больнее. Понять, что уважай он себя на самом деле, чужая помощь не казалась бы чем-то невыносимо унизительным.
Ему не нужно было бы каждую секунду что-то доказывать всем и самому себе.

А потому бывший шпион, выдохшись от непосильного в его положении труда, лежал на кровати, концентрируясь по прокатывающейся волнами по напряженной руке боли. Убеждал себя в безнадежности своего положения. Жалел, проклинал, сжимал зубы, переваривая нанесенные тарелкой супа и ложкой личные оскорбления, рассматривал дрожащую, забинтованную руку, и мечтал уснуть, провалиться в спасительное забвение, позволявшее сбежать от реальности.
Но куда там! Боль и усталость настойчиво утверждали – его реальность здесь.
Это та цена, которую от него требовало такое простое и легкомысленное желание жить?

Поглощенный собственными страданиями, опальный чародей не заметил, как вернулась Цирилла. Вздрогнул от раздавшегося в тишине пустой комнаты голоса, некоторое время пытался сделать вид, что спит, но понял, что выдал себя ещё и всё же неохотно повернулся.
Рядом с тарелкой со стуком встал странноватого вида наполненный водой сосуд – из чистого стекла, но по форме напоминавший кружку или стакан.
«Лекарства».
Да, конечно. Те коробочки на тумбочке. Бывший шпион медленно, неохотно сел. Бросил полный осуждения взгляд на тарелку. Словно побежденный в неравной драке, что ничего не может сделать со своим поражением, но всё ещё пытавшийся дать противнику понять, что чужая победа не поставила точку в их вражде.
И только после этого поднял взгляд на руки девушки. Коротко заглянул ей в глаза, а затем снова попытался рассмотреть предмет в её руках, напомнивший ему о белом свете и том самом месте, где его спасли от смерти, оставив множество далеко не самых приятных воспоминаний.
- Что это?
Бывший шпион встрепенулся, тряхнул головой, напомнив промокшую под дождём птицу, но руку протянул. Смысла сопротивляться не было. Он ни сможет ни отбиться, ни убежать. А ещё он помнил, что людям в белых с их лекарствами удавалось справиться с его болью. Отвернулся, снова зацепившись взглядом за стакан. Мысль о том, что ему придётся пытаться удержать его в искалеченных руках, приводила в какой-то холодный, смиренный ужас, от которого даже не хотелось бежать.
Сначала ложка, потом стакан. Что будет дальше? Какое ещё простое, будничное действие станет для него непреодолимой преградой? Когда он в конце концов не справится?

Наверное, ему бы винить в своём состоянии стоявшую напротив девушку. Прятаться в привычной звериной злости. Но сил не было. А ещё не было и желания. Он всё же был не настолько глуп, чтобы терзать последнюю нитку, которая могла стать его спасением. Там, в тяжелой, тёмной воде ему уже было совершенно безразлично чьи руки избавят его от этого кошмара.
Десять лет назад для неё. Несколько дней назад для него. Только казалось, что за эти несколько дней он прожил те же десять лет.
- Ты дашь мне зелья?
Неуверенный взгляд блестящих глаз, напряженные мышцы сжавшегося человека, больше напоминавшего загнанного в угол зверя. В хриплом голосе словно хрустели терзавшие его осколки, это была не просьба о помощи, а попытка выяснить, как далеко уходят границы чужого милосердия. Мог ли он рассчитывать на то, что ему всё же помогут с тем, чего он не сможет сделать сам, или придётся бороться за своё право жить с очередным будничным действием, пользуясь тем, что ему уже было дано? Надеясь, что этого хватит.
Надеясь.
Во мраке боли, в скрипе осколков гордыни хватало место только для слабых отблесков надежды.

Время тянулось удивительно медленно, словно умышленно заставляло ждать, давало возможность сконцентрироваться на каждом мгновении, каждом движении, слове, волне боли, позволяло неспешно обдумать практически всё происходящее.
И это было чем-то лишним. Нет, правда. Лишним. Риенсу не хотелось думать, клубившиеся в голове словно растущее грозовое облако мысли тоже отнимали силы, отбрасывали тень, загоняли человека всё глубже в отчаяние. Но прогнать липкий сумрак неприятных раздумий не получалось. Загнанный в бездеятельность реальности, цепкий разум отыгрывался за счёт мыслей.
И ничего хорошего в этих мыслях не было.

В молчании молодого чародея не было обвинения, в накрывшей всё вокруг тяжелой тишине не находилось места ненависти. Риенс прекрасно знал обе эти эмоции, они так часто клокотали в его душе, что давно стали таким же способом ощущать окружающий мир как слух или зрение.
А ещё эти чувства всегда встречали хоть какое-то, но сопротивление, мир всегда отвечал на них, не мог оставить всё как есть.
Они требовали силы. Силы, которой у него сейчас не было.

Нет, в тишине мёртвым грузом повисло отчаяние.
Страх.
Беспомощность.
«Для чего?!»
«Зачем?!»
«Что ещё от меня нужно?!»
Но вопросы вязли в тишине, так и не сорвались с побледневших губ. Возможные ответы пугали больше, чем незнание. В незнании было место надежде.

Ответом на его вопрос стало лишь едва заметное движение плеч. Мужчина слегка напрягся. Не отрываясь смотрел на то, как странное устройство прикоснулось к его коже, словно должен был быть уверен, что всё пойдёт по плану. Что не произойдёт ничего страшного. Легкое прохладное прикосновение, ощущение, словно бритвенно-острое лезвие самым кончиком вонзается в кожу.   
Эти странные люди придумали способ вводить зелья прямо в жилы, через металлические иглы, похожие на те, что носят на спинах ежи и дикобразы. Наверное, он бы и спросил, как можно столь искусно обработать металл, если бы эти иглы не причиняли такую боль, вонзаясь в его тело.
«Мне больно». - Пытался аргументировать он.
«Потерпи, сейчас станет легче». – Так его успокаивали уверенными, мягкими голосами люди в белом.
«Вам нравится причинять мне боль?»
«Нет». – Та женщина ничуть не растерялась. Наверное, ей приходилось слышать и не такое от испуганных, бредящих, тяжелобольных пациентов. А может её сложно было смутить. – «Но иногда нельзя помочь, не причинив немного боли».

Ему нравилось. Нравилось причинять боль другим. Он упивался властью, которую даёт боль живых существ. Считал, что знает о боли всё, о том, что она делает с людьми, как ломает их изнутри, во что превращает тех, чья воля дала трещину. Верил, что знает. Так же как верил в это его пьяница-отец.
Он делал всё, что скрыть не только от других, но и в первую очередь от себя неприятную действительность – чужими мучениями он гасил свой собственный страх перед болью. Насилие создавало иллюзию контроля над своим кошмаром, ощущение одержанной победы, того, что теперь всё только в его руках. Когда от боли корчился кто-то другой, его собственный страх угасал за завесой веры в контроль.
Когда-то он обещал научить боли одну закованную в цепи пятнадцатилетнюю девчонку.
Она многократно вернула ему это обещание.

Уставший человек поднял взгляд, заглядывая в глаза уже не нескладной девчонки-подростка, а молодой девушки. Тогда, на льду, он должен был понять свою ошибку. Она знала о боли куда больше чем он. Но, кажется, осознавать это начал только сейчас.
И теперь искал ту же жажду чужой боли в изумрудных глазах. Искал, потому что то, что он сможет найти, подскажет ему понять свою собственную судьбу.
Искал, и не находил.
В глазах его убийцы и его спасительницы не было спокойствия, но и того единственного чувства, которое он мог уловить – жажды чужих страданий – он тоже в упор не видел. Может быть, только это и удерживало его от паники.

Риенс опустил взгляд на ложку. Внимательно рассмотрел лежавшую на ней пару вытянутых кругляшей бледного цвета. Поднял было руку, чтобы протянуть её к ложке, но вздрогнул и замер. Предложенный девушкой вариант был куда реальнее.
Он уже потерял всё. Ему вернули только шанс ещё раз попробовать зацепиться за свою жизнь. Но переступать через то, что ещё оставалось от гордости, было крайне сложно.
А ещё сложно не пытаться разгрызть эти чертовы кругляши, а просто собраться с мыслями и проглотить их. Запив водой из стакана, которая держала чужая рука.

- Х-хорошо. – Опальный шпион запнулся, отвечая на слова девушки. Подчиняясь. Надо убраться. Ведь с супом он, можно сказать, толком то и не справился. Капли прохладной воды стекали по подбородку, темноватыми пятнышками растекались по одежде и постели.
Стыдно быть слабым. Стыдно, если всё, что у тебя есть, это иллюзия своей силы.
Просторная одежда, которую для него нашли в лечебнице, тонко пахла какой-то химией, совсем не похожей на привычный аромат целебных трав и зелий, и в целом Риенс был не против сменить её на что-то более обыденное и удобное.

Молодой мужчина медленно, с видимым трудом распрямился, спустил ноги с кровати, повторяя в голове слова девушки. От этих мыслей странно горели щеки. От мыслей о каких вопросах она задумывалась. И ни одной идеи как скрыть свою неловкость.
Его путь до ванной был скорее похож на побег, чем на решение привести себя в порядок. Подцепив большим пальцем металлическую ручку, чародей нырнул в указанную комнату, следующую по коридору. Развернулся и замер в глубокой растерянности.
Он ждал обитое деревом помещение с каменными плитами на полу, таз или иную лохань с горячей водой, но никак не переплетавшийся в неизвестных конструкциях белый и металлический блеск непонятных предметов, для которых и названия в голову не приходили.
Бывший шпион заглянул в пустую белую ёмкость, прикрепленную к стене, несколько секунд рассматривал удивительно гладкое и ровное, словно щит, вышедший из рук лучшего кузнеца, дно, а затем поднял голову. С зеркальной поверхности над полкой с какими-то мелкими вещами на него взглянул растрепанный бледный человек с ошалело блестевшими запавшими глазами.   
Риенс сделал крошечный шаг назад, поднял руки. Зеркальная поверхность отразила белоснежные бинты. Ещё один шаг и он уперся во что-то похожее на полку или коробку ватными, едва не подкосившимися ногами. Поднятые руки мелко колотились. Мужчина хрипло вздохнул и бессильно уперся лбом в запястья. Он ничего не понимал. Ощущал себя загнанным зверем. Но хуже было другое. Даже если бы он смог добыть из этого всего воду, то как бы он смог хотя бы умыться с этими бинтами? Ну или… Шпион на мгновение поднял взгляд. Для «или» идей у него тоже не было. Только бы дрожащие колени не подвели – ещё не хватало сползти по этой самой коробке на пол.
Он крепче сжал зубы, пытаясь унять дрожь, прижимая локти к телу, а запястья к лицу. 

- Я… Мне…
«К чертям собачьим!»
- Помоги…

Он не впервые в жизни просил о помощи. От всей души ненавидел такие моменты, но уже после того, как опасность миновала, и он мог вновь дышать спокойно, ощущал себя в безопасности. Когда появлялось время обдумать всё, что случилось, рассердиться на обстоятельства, покусившиеся на его чувство собственного достоинства, почувствовать себя победителем, даже если сам он для «победы» ничего не сделал.
Но в те самые моменты, когда страх пульсирующими толчками расползался по телу, растекаясь в жилах пульсирующим холодом, сводившим все мышцы, вся гордость и высокомерие сворачивались до ничего не значащих искорок в глубине сознания, а мысли терзали лишь одно единственное желание – жить, как-то избежать наступающей беды, спасти себя любой ценой. Пусть даже ценой гордости, собственного достоинства, чего угодно.

Он просил о помощи Вильгефорца. Когда кричал от нестерпимой боли, корчась прямо от полу с ожогами третьей степени, когда пытался убежать от треклятого озлобленного ведьмака, после того, как тот в клочья изрубил четверых подготовленных убийц. Просил о помощи, когда тщетно цеплялся за край полыньи, не в силах выбраться на лёд самостоятельно. Просил Бореаса Муна. Скеллена.
Цириллу.
В горле словно засел ком. Десять лет. Она спасла его через десять лет. Эта цифра никак не отпускала его сознание. Что в ней было невероятнее? Что перемещение во времени вообще возможны? Или то, что даже спустя десять лет Цирилла не забыла то, что произошло на Тарн Мира? Что это могло мучить и её?

Когда-то ему было бы глубоко плевать на чувства юной княжны, как, впрочем, и любого другого человека. Плевать кого и что там мучает. Ему это казалось даже чем-то смешным – терзаться из-за каких-то поступков, не принимать собственных решений, и, упаси тьма, осуждать себя за то, как поступаешь с другим человеком. Им всем плевать. Почему это должно волновать его?
Но сейчас те чувства, которые управляли Цириллой, чувства, о которых о совершенно ничего не знал и не понимал, были, вероятно, его единственным спасением. А потому из головы никак не выходило – так что же чувствует девушка, рубившая среди тумана не успевших опомниться людей. Смотревшая на него полными чудовищного огня глазами. И…
Риенс поднял руки, глядя на белоснежные повязки так, словно видел их впервые.

Изобилующая белым и металлическим блеском, пахнущая влагой комнатушка не представляла угрозы для его жизни, по крайней мере, очевидной. И всё же отчаяние всеми своими оттенками переливалось в сознании.
Это был не страх за свою жизнь, и вовсе не боязнь боли. Нет.
Это было полное бессилие.

Тихо скрипнула дверь. Бывший шпион чуть приподнял голову. В дверном проёме стояла Цирилла, с лёгкой растерянностью глядя на скрючившуюся перед нём тёмную фигуру.
Он всё время задавался одним и тем же вопросом.

Насколько хватит её милосердия?

Каждый раз он словно испытывал на прочность какой-то предел, боясь переступить невидимую черту, но и не имея возможности перестать двигаться вперед.
Лёгкая улыбка дала понять, что он ещё не зашёл слишком далеко.
Пугающие переплетения неизвестных устройств оказались на проверку системой достаточно простой и не слишком замудрёной. Хотя потрясало то, что люди этого места придумали для того, чтобы подавать воду и поддерживать чистоту. Пока Цирилла вдавалась в объяснения, Риенс просто кивал, стараясь ничего не упустить. Удивился лёгкому жару, вспыхнувшему на щеках, когда девушка оставила его одного. Простояв ещё несколько секунд, он протянул руку и слегка дернул за один из рычагов. К его счастью, сделаны все элементы были так, что в целом ими можно было управлять одним пальцем.
По идеально ровной поверхности зажурчала чистейшая вода, какую встретишь разве что в горных ручьях. Протянул руку, снова посмотрел на бинты, закрывавшие раны, ладонь и поднимавшиеся выше запястья.
Та женщина в лечебнице говорила, что верхний слой повязки, о тьма, как же звучали те слова? Водоотталкивающий, но при этом дышащий. Как ткань могла отталкивать воду? Чем она дышала? Говорила, и что не надо бояться и беречь их от всего, как он бы поступил в родном мире, зная, как легко промокает и грязнится ткань перевязок, и чем это чревато для любых ранений. И теперь завороженно смотрел, как скользят по белому бинту капли прохладной воды. Ещё немного и он поверит, что дышать она тоже умеет.
Удивительно. Не надо больше греть воду в вёдрах, нет нужды в бадьях и огромных тазах. Горячая вода по одному нажатию превращалась в запертый в комнату дождь, падала с потолка мягким потоком. Магия, не иначе, хоть он не ощущал ни капли чародейской энергии. И как в его мире чародеи не догадались создать подобное заклинание? Неужели так сложно создать тёплый дождь в комнате? Оставалось только склонить голову в уважении перед практичностью здешних магиков.

Шатаясь и задерживая дыхание на каждом шаге, чтобы как-то справиться с головокружением, Риенс вернулся в комнату. Воздух приятно холодил кожу, растрёпанные мокрые волосы липли к лицу. Но одежда, такой одежды он тоже никогда прежде не видел. Рубашка с короткими рукавами, штаны из странной ткани, плотной снаружи, но мягкой внутри. Он знал, что одежду делают из кожи, шерсти, хлопка, шёлка, ещё более экзотических, но всё равно похожих материалов. Но такой ткани ещё не видел. Немного великоватая, явно с чужого плеча, эта одежда была удивительно комфортной. Но что ожидать от мира, где воду научили литься из тонкой трубки в стене? Сложнее всего было одеваться. Но лишенная всяких завязок, шнурков и ремней одежда позволила молодому чародею избежать необходимости просить помощи хотя бы здесь. Ценой за самостоятельность была приглушенная зельями тупая, пульсирующая боль в измученных, уставших руках.
Риенс привалился плечом к дверному проёму, ища взглядом Цириллу.
- Мне надо бинты сменить… наверное.
Что ещё он не сможет сделать сам?

Дни казались почти одинаковыми. Как будто раз за разом проживаешь один и тот же сутки по кругу. И каждый день одно и то же – боль, судороги в искалеченных руках, таблетки и уколы, слабость, ощущение собственной беспомощности, медленно переливающееся в ненависть к себе, к жизни, к людям. В моменты самого глубокого отчаяния казалось, что мир и вовсе медленно лишается всех своих красок, оставляя только затхлые серые оттенки. В такие моменты из головы будто исчезали все мысли и чувства, оставляя звенящую пустоту.
Сначала такие мгновения воспринимались как облегчение. 

Первое время казалось, что самым страшным кошмаром станут пробуждения. Принудительное возвращение в мир, где ты – ничто, раненый зверь, забившийся в самый дальний угол чужого логова. Но это оказалось не так. Кошмаром стали те моменты, когда приходилось ложиться спать. Потому что каждую ночь он видел одно и то же. Холодный вечер ноября, серый, непроглядный туман и хрупкий лед, раскалывающийся под ногами. Скрип коньков и ледяную воду, хлынувшую в горло при попытке закричать от невыносимой боли.
Пробуждения стали избавлением.

Риенс просыпался с мыслью, что он жив. Вокруг был воздух, обычный, тёплый воздух жилой комнаты, воздух, которым, казалось, невозможно надышаться.
А затем те самые моменты, когда мир, утрачивал цвета, стали пугать. Молодой мужчина словно видел себя со стороны. Сломленного, преданного, потерявшего интерес ко всему, едва цеплявшегося за прошлое. И в этом прошлом он видел себя словно пса, которого хозяин холодной зимней ночью привязал к дереву и оставил умирать.
Вильгефорц бросил его. Почему? Почему, когда он ломал ногти об острый, расколотый лёд, когда отчаянно звал на помощь, почему никто не отозвался? Почему его бросили?
Почему за ним вернулась его убийца?
Через десять лет. Но вернулась. Она вернулась за ним.
И он не понимал, что чувствует по этому поводу. Ясно было одно. Умирающий на морозе пёс, в кровь изодравший шею тугой привязью, был рад любым рукам, даже если совсем недавно пытался порвать владельца этих рук.

Он начал замечать разницу в днях. Иногда за окном светило солнце, наполняя комнату золотистыми бликами, порой шёл дождь, скрывая за туманной пеленой поля каких-то злаков. А в одну из ночей пришла буря. Риенс стоял у окна, глядя на голубоватые ленты молний, слушал далёкие раскаты грома. Эта гроза была точно такой же, как и в его мире.
Еда приобрела вкус, иногда хотелось мяса, иногда – фруктов.
Молодой чародей не знал хорошо это или плохо. Реальность словно пыталась вернуть его в свою колыбель, а он отчаянно сопротивлялся, бежал и прятался, ища спасения в сером безразличии. Но пустота презирала его желание жить, а потому он всё чаще и чаще возвращался в реальность, туда, где жизнь всё же была чем-то естественным.

Сбежать от себя невозможно.
От своих ран – тоже. Первое время, когда Цирилла перевязывала его раны, он просто смотрел куда-то в стену, хотя было ясно, что взгляд его блуждает гораздо дальше. Местные лекари творили чудеса. Травмы, которые в их мире заживали бы месяц, если не больше, грозя заражением, неправильно сросшимися мышцами и сухожилиями, незаживающими гноящимися ранами заживали на глазах. Ни крови, ни гноя. Только боль. Разум всё ещё воспринимал тело целостным, когда Риенс отводил взгляд, ему казалось, что пальцы на месте, но он не может пошевелить ими. И они болели. Тупой, пульсирующей болью. Ему казалось, что он сходит с ума.
Цирилла молчала. Ничего не говорила ему об этих уродливых травмах. О том, что ему теперь жить калекой. Не выказывала никакого отвращения. Ничего из того, чего мог бояться человек, ощутивший свою слабость и ущербность перед всем миром.
Ни разу не упрекнула его в том, с чем он не мог справиться.
Ни разу не позволила себе насмешки.
Ни разу не отказала в помощи.

За окном отшумел бурный летний ливень. Риенс сидел на кровати, упираясь спиной на стену, и рассматривал контраст освещенного солнцем поля и уходившей тёмной тучи сквозь открытое окно, через которое комнату наполнял прохладный ветерок и приятный запах влажной зелени.
Молодой чародей обернулся на стук и удивленно вскинул брови. Но медлить не стал, осторожно спустился с кровати, привычно поджимая к груди руки, чтобы случайно не задеть заживающие раны. На плечи лёг тёплый, но лёгкий плед.
- Хорошо. – Тихо согласился мужчина, хотя на самом деле понятия не имел о чём может идти речь. Просто поверил в то, что ничего плохого не случится.

Воздух всё ещё дышал дождём, крошечные капельки влаги оседали на бледной, словно истончившейся коже. На несколько мгновений Риенс прикрыл глаза, наслаждаясь открытым воздухом.
Это была его первая попытка выйти из дома с тех пор, как его забрали из лечебницы и весь его мир ужался до пары комнат, добраться до которых ему хватало сил. И теперь человек медленно шёл вперед, борясь с лёгким головокружением, но совершенно не хотел отступать. Впереди золотились поля, те самые, что он каждый день видел в окно.

«Этот мир не ограничен стенами дома».
В какой-то миг он верил, что мир буквально ограничился даже не комнатой, а кроватью. Но силы возвращались, медленно, совсем по чуть-чуть, словно стесняясь израненного человека. Но мир, мир вокруг жил, и предлагал жизнь каждому, кто ступил в него.
«Эти двери для тебя никогда не закрыты».
Молодой чародей обернулся. Ничего не изменилось. Разве что он впервые смог рассмотреть дом, в котором он жил всё это время, снаружи.
«Ты свободен уйти. И вернуться.»
Это слова заставили вздрогнуть. Риенс опустил взгляд на тёмные, мокрые грани идеально обтесанных камней дорожки.
- И ты просто отпустишь меня? – В хриплом голосе прозвучало тихое удивление. Он не пленный враг, не заключенный, он… кто он?
- Я… Мне ведь некуда идти. И мне не надо… не хочется никуда идти.
Бывший шпион неловко пожал плечами и поправил плед. Он не знал этот мир. Он был здесь чужим. Но дело не в этом. Какой шанс, что где-то ещё он сможет найти то, в чём всё ещё отчаянно нуждался? Помощь. У него не было никакого желания бежать прочь, в неизведанность, только ради самого побега. Туда, где его никто не ждёт. Где калека может стать только жертвой.
Раны тела заживали гораздо быстрее ран души.
Он сделал ещё несколько шагов в сторону поля. Ему хотелось идти.
- Скажи… - Молодой мужчина колебался. - Что было дальше? Тогда, после. После озера. Что было после того, как я… - Мужчина закусил губу. Он не хотел говорить эти слова. Но отчаянно хотел знать, что произошло потом.
Сложнее всего поверить в то, что мир продолжает жить без тебя.

Недостаточно просто жить.
Недостаточно одной лишь только теплящейся в теле искорки.
Говоря, что он «хочет жить» не только Риенс, но и, наверное, любой человек, любой разумный подразумевал куда большее. Только лишь дышать, ощущать, как бьётся сердце – этого исчезающе мало. Нет, конечно, в каком-то смысле это основа всего. Захлёбывающийся ледяной водой человек в первую очередь мечтает о том, чтобы снова сделать вдох. Но дальше становится сложнее.
Потому что «жить» это мгновение в пространстве, это не только тот самый долгожданный глоток воздуха, это возможно дышать, раз за разом упиваясь желанным воздухом. И всё, что будет после.
Говоря, что он хочет жить, человек говорит о том, что хочет быть в безопасности и каком-никаком комфорте, хочет не бояться, не знать жажды и голода, не страдать, в конце концов. Или хотя бы не терять надежды на то, что там, за болью и страданиями, есть надежда.
Он хочет жить, а не существовать.

Крошечные рассеивающиеся в воздухе капли уходящего дождя когда-то вызвали бы него в лучшем случае полное безразличие, в худшем ещё и лёгкое безразличие. Но теперь в них тоже была жизнь. Нечто новое в бесконечно длинных днях на кровати, таких похожих друг на друга, переплетающихся с болью и слабостью. Мелкая морось оседала на нерасчесанных волосах, на бледной коже, искрилась в лучах выглянувшего из-за туч солнца.
Большой палец правой руки скользнул по впалой щеке, собирая осевшую влагу в несколько крупных капель. Дождь пах как-то иначе, не совсем так, как в его мире, но мир вокруг наполнялся точно таким же запахом пробуждающей свежести. Почему-то это казалось чем-то важным. Может быть потому, что в какие-то мгновения казалось, что он потерял всё. Вообще всё. И теперь по крохам пытался вернуть себе утраченное, приобрести хоть что-то. Например, вспомнить, как пахнет дождь.
Ведь у этого мира было так много общего с его собственным.

Молодой мужчина смотрел на дорогу, такую ровную и гладкую, каких не могли и, вероятно, даже не умели строить на Континенте. Ни грязи, ни колеи от телеги, ни следов от чьих-то стоптанных ботинок, но привычной вони из канав. Она была совершенно другой, но всё равно дорогой. Несколько секунд он рассматривал непривычную поверхность, а затем обернулся. Без резких движений, как-то задумчиво, признавая ответ
«Я победила».
Он поверил. Поверил сразу.
Цирилла победила там, на озере, не получив ни одного ответного удара.
«… победила всех».
Звучало триумфально. И как-то немного страшно. Будто там, за победой, крылось что-то ещё.
Что ж, всё было честно.
Она победила.
Он проиграл.
И где теперь та война?
Остались только победитель, выбравший совсем иной мир, и проигравший, спасённый руками первого.

А вот колоски были такими же. Золотистыми, тяжелыми, тихонько колеблющимися на лёгком ветерке. Хотя Риенс и не знал, какому именно виду злака они принадлежали, он в этом вопросе совершенно не разбирался. Но сколько полей он видел за свою жизнь? И вот ещё одно.

Ведьмак убил Вильгефорца. И погиб сам. Почему-то он не думал о таком исходе. Всё никак не мог решить опасаться ли ему гнева своего бывшего хозяина, а вот оно как вышло.
- Значит, мы оба потеряли тех, на кого могли положиться.
И тут запнулся, вздрогнул, бросил на Цириллу странный взгляд, взгляд человека, который неожиданно понял, что не прав.
- Нет, я… Не так.
Никого он не терял. Вильгефорц умер позже, чем он. И вряд ли эта потеря значила для великого мага хотя бы что-нибудь. А ещё он так и не узнал, кем был Геральт для Цириллы. Покровителем, считал он. Как и Йеннифэр. Наверное, правильного слова он просто не знал. Но это никогда его не волновало. Были люди, которые стояли у него на пути, да и только. Как долго могли держаться те, кто вставал на путь Вильгефорца? Значит, ведьмак продержался дольше всех. Почему-то эта мысль не вызывала никаких эмоций. Горевать о безвременно погибшем мэтре не хотелось совершенно.
- Как так вышло, что в том, - в нашем, - мире не оказалось места для победителя?
А кто ответит на вопрос – существует ли место для проигравшего?

Золотые колоски чуть качнулись впереди и на дорогу, не слишком ловко переставляя лапы, вышло маленькое животное. Риенс с интересом сощурился. Он всё ещё искал схожести и различия, и впервые увидел здесь зверя.
Существо было совсем мелким, размером с котёнка, длинная пушистая шерсть тёмного цвета от дождя сбилась в неаккуратные пучки, на неё налипли кусочки травы и колоском. Зверёк остановился, сел и попытался облизать мокрую лапу. Выходило так себе. Попытка выглядела весьма наивно, учитывая, что он промок под дождём целиком.
Ещё шаг вперед.
Животное повернуло голову и моргнуло серо-голубыми глазами. Оно не боялось людей. Мужчина слегка удивленно моргнул в ответ.
Так это и был котёнок. Такой же, как и их мире. По крайней мере, так казалось с расстояния в два шага.
Вот ещё одна схожесть. Дождь, колоски, котёнок. Этот мир явно не пытался быть для них чужим.

А ведь мир даже ничего не подозревал. Необычный, чуждый, но такой же живой. И живым он был для всех. В порывах прохладного ветра, в тихом шорохе колышущихся колосков, в остатках дождевой влаги, в тепле солнечного света, в мяуканье крошечного котенка, услышавшего человеческий голос. Мир был живым.
И они для него тоже были живыми. Два человека, которым вроде бы тут и не было места.
Только мир об этом не знал. Не знал и котёнок, неуклюже перебиравший лапами по мокрой дороге. Не знали лекари, спасавшие умирающего человека с отсеченными пальцами.
Мир жил. И они тоже жили. Не этого ли он так желал? Жить.

Цирилла почему-то выбрала это место. Может за то, что оно было таким одновременно похожим и не похожим на их родину. Только она искала, стремилась, боролась за себя, за своё будущее.
А он…
Сейчас он смотрел, как напряглась от его необдуманных слов девушка. Она молчала, но сильные мышцы словно окаменели. В ответ Риенс растерянно опустил взгляд, давая понять, что был не прав. Ещё не понял в чём, но всё же не прав.
Казалось, что он не понимал слишком много. Раньше его жизнь была весьма простой. Подчиняйся сильному, используй слабого, скрывай уязвимости, вырви когтями то, что тебе причиталось, не задавай вопросов, не сомневайся. Это ведь действительно очень просто. Весь мир изо всех сил как будто пыталась жить по каким-то совершенно другим законам, каждый лицемерил и делал вид, что способен на нечто большее. А в итоге всё сводилось к одному и тому же.
Сильный проливал чужую кровь ради победы.
Слабый тоже проливал кровь, только уже свою, безнадежно цепляясь за лёд замерзшего озера.

Он просил об этом. О спасении.
И он получил столь желанное. Для него через несколько мгновений после казалось бы вынесенного приговора. Для всего мира – через десять лет.
Только спасение своё он представлял совершенно иначе.
Может потому так и не произнёс те слова, что должен был сказать уже давно?   
Потому что всё ещё не ощущал себя спасённым.
Боялся поспешить. Боялся, что пойдя на такую жертву, на такое признание, в итоге окажется обманутым, как это не редко случалось в прошлом. 

Только не он один тут нуждался в спасении.
Риенс смотрел на свою спутницу с долей недоумения в тёмных глазах. Как победитель может сокрушаться о своей победе? Она, Цирилла, ведь победила. Сначала перерезав всех своих преследователей на льду Тарн Мира, а потом… Он не знал, что было потом. Не знал, как ведьмак убил Вильгефорца.
Но смотрел на неё так, как побеждённый смотрит на своего победителя. Не просто как поверженный враг, а как тот, для кого победитель всё же нашёл в себе силы на милосердие. Со страхом, робкой надеждой и неуверенностью в собственном будущем. Оно ведь всё ещё было в руках Цириллы. Но сейчас она позволила ему понять, что не держит его на поводке подобно Вильгефорцу, не сжимает его горло сильной рукой, решая, когда он сможет сделать следующий вдох. 

Победа разбила сердце этой девушки, свирепой и неудержимой. Победа отняла то, чем она дорожила больше всего. Победа вырвала слезы из её железной воли.
Риенс не знал таких побед. Он знал упоение чужой слабостью и собственной силой, знал боль сокрушительных поражений, знал жажду мести и горечь неудачи.

Но он не знал побед, что могут быть страшнее поражения.

Цириллу тоже терзала боль от ран, только эти раны гноились где-то там, в глубине чужой души. Их не перевязать белым бинтом, не ужаснуться, глядя на искалеченное тело, некогда сильное и полное энергии, а теперь едва способное выдержать небольшую прогулку.
Риенс всё ещё не мог смотреть на свои руки, не мог принять те заживающие раны, что он видел под аккуратно наложенными повязками. Не мог принять себя таким, несмотря на то, что каждый день вынужден был сталкиваться с тем, каким беспомощным эти раны его делали. Каждый раз его одолевало отчаяние, серое и тягучее, словно болото. Уверенность в том, что он никогда не научится жить вот так.
Как со своими ранами жила Цирилла?

- Не думаю, что поражение стало бы облегчением…
Он не знал, чем бы закончилось поражение для Цириллы. Не знал, чего от девушки хотел Вильгефорц, но мог догадываться - ничего хорошего для неё. Как мог понять чего желал Эмгыр. Чего желали правители Севера.
Неужели она была готова принести в жертву себя лишь ради того, чтобы жил ведьмак?

Да, все трое отчаянно нуждались в помощи и спасении. Три живых существа, оказавшихся здесь, на этой дороге после дождя.
Мокрый и взъерошенный котёнок подбежал к рукам присевшей рядом девушки. Он почти не боялся, с любопытством обнюхивая чужие руки. Может быть, надеясь на еду или ласку, защиту или тепло. На то, чего жаждало любое потерянное существо. Отчаявшись, котёнок шёл к тем, на кого мог надеяться, ещё не зная, что его ждёт – забота или боль.
Риенс смотрел, как девушка нежно подхватывает небольшое животное под худенькое брюшко, прижимает перепачканное тельце к груди, не обращая внимания на грязь и дождевую воду.
Жалобный писк заставляет мужчину слегка вздрогнуть.
Возможно, сейчас этот котёнок обрёл своё спасение, хотя ещё несколько минут назад был в паре шагов от неминуемой смерти от холода или чужой воли.
Молодой мужчина упорно разглядывал притихшего, успокоившегося котёнка, словно пытался увидеть в нём нечто упорно от него ускользавшее. Ему казалось, что этот крошечный и вроде бы глупый зверёк за считанные секунды понял то, чего никак не мог осознать разум отчаявшегося мужчины.
Котёнок верил в то, во что не верил взрослый человек.
Что милосердие может быть даровано бесплатно.

Голова закружилась от накатившей слабости. Погода была великолепной, свежий воздух словно оживлял измученные лёгкие. Но хотелось чего-то другого.
- Может, пойдём домой?

Отредактировано Риенс (30.03.21 14:22)

Дом.
Как много эмоций люди вкладывают в это короткое слово, какое огромное значение оно играет в их жизнях.
Был ли у Риенса когда-нибудь свой дом? Когда-то был. В далёком детстве, которое он предпочитал забыть как страшный сон. А что дальше? Бан Ард, каэдвенская разведка, Нильфгаард, Вильгефорц. Он прошёл по множеству дорог, ночевал в постоялых дворах, спасался бегством в замке Стигга. Разве хоть раз за это время, за всю свою взрослую жизнь он использовал слово «дом»?
Место, куда ты стремишься, когда тебе действительно плохо.
Из каких глубин памяти он вытащил это слово? Почему использовал сейчас?
От боли нельзя спастись. Нельзя убежать. Но дома было всё же немного легче.
Дом был тем местом, которого страшно лишиться.

Солнце уже почти высушило серую плитку, дождевая влага совсем не держалась на ровной, шершавой поверхности. Зато трава вовсю серебрилась дождевыми каплями.
Риенс шёл следом за девушкой, стараясь игнорировать слабость в ногах и немеющие руки, не отставал и даже не сбивался с шага, словно где-то в глубине души боялся, что его могут оставить, бросить, счесть ненужным. Где-то там, в самой тьме измученного сознания, всё ещё болело предательство. Легко предавать, пока не узнаешь каково это быть преданным. Может именно в этой глубокой боли, которую так тяжело признать, чужой дом стал тем самым местом, где можно укрыться от собственных бед.

Цирилла открыла дверь и сначала впустила своего потрёпанного спутника, и только затем вошла сама, прижимая к груди грязный, тёплый комочек тёмной шерсти.
«Вот мы и дома».
Риенс обернулся. Крошечный котёнок моргнул и зевнул, демонстрируя окружающим крошечные клыки. Кажется, эти слова были сказаны им обоим. В этот момент он поверил. Окончательно поверил, что прошло уже десять лет. Молодая девушка, державшая перед собой взъерошенного зверька, столь сильно отличалась от той пятнадцатилетней девчонки, в полные беспощадной ярости глаза которой смотрел за мгновения до своей смерти бессильно пытавшийся выбраться на лёд шпион. Та ярость была простой и понятной, как пронзившее сердце лезвие кинжала. Как ледяное дыхание близкой смерти.
Что раненый человек видел в глазах Цириллы теперь - сказать было сложно. Что-то слишком далёкое от того мира, в котором он жил. Но с уверенностью можно было сказать одно – этот взгляд больше не вызывал страха.

… Бывший шпион несколько раз аккуратно заглядывал сквозь щель приоткрытой двери ванной комнаты, один раз даже остановился и какое-то время наблюдал за происходящим, выдавая человека, никогда не державшего дома кошку. Нет, он категорически не понимал, как такое маленькое животное могло издавать настолько громкие, леденящие кровь звуки. Как не мог понять и почему этот маленький боец так упорно сопротивлялся попыткам избавить себя от грязи, в которой он успел выкачаться всем своим мокрым, трепещущим тельцем.
Терпению Цириллы можно было только завидовать. Девушка не сдавалась, не поддавалась на убеждения и провокации, пресекала все попытки сопротивления и делала то, что было необходимо.
А Риенсу и в голову не приходило, что крошечный котёнок, решивший превратить тазик с мыльной водой в поле неравной битвы, был в этом доме не первым отчаянно нуждавшимся в помощи существом, испытывавшим на прочность границы терпения пепельноволосой девушки.

Совершенный Цириллой подвиг в полной мере был оценён только на следующий день, когда распушившийся и заметно похорошевший после мытья котёнок начал исследовать дом, и быстро столкнулся с конкуренцией со стороны бывшего шпиона. В какой-то момент поддавшийся очередному приступу уныния Риенс обнаружил маленькое животное прямо у себя на кровати и в попытке отстоять жизненное пространство опытным путём выяснил насколько острыми были крошечные коготки наглого мехового шарика. Опальный чародей с долей удивления смотрел на тонкие розовые полосочки, украсившие предплечье, которым он пытался отодвинуть от себя мелкое животное. В чистых серо-голубых глазах котёнка не было ни намёка на муки совести.
Впрочем, территориальный конфликт быстро себя исчерпал и стороны пришли к компромиссу. Молодой мужчина каким-то странным взглядом смотрел, как маленький зверёк скачет по одеялу, гоняясь за солнечными зайчиками, периодически умудряясь запрыгнуть ему на бок или руку, даже не обратив внимания на отступившие мрачные мысли. Наглость, без сомнения, второе счастье, и котенок получил карт-бланш на посещение комнаты раненого шпиона.

Так было и эти утром. Только сегодня вслед за освоившимся пушистым наглецом, аккуратно постучав в дверь, вошла Цирилла и сообщила, что сегодня обитатель комнаты впервые останется один на весь день. Ну, не совсем один – говорили хитрые глаза котенка в руках девушки. А значит придётся познакомиться с ещё неизведанной частью дома.
Тёмный комок шерсти, задрав хвост и пища, путался где-то под ногами. Кажется, Коту совершенно безразлично у кого из двуногих требовать свой законный обед. Риенс задумчиво смотрел на то, что он уже назвал холодным шкафом и совершенно не был настроен торопиться. К счастью, записок и правда оказалось достаточно, чтобы не вестись на соблазн тронуть что-то непомеченное.
- Успокойся. Мне тяжело, не видишь?
Котёнок на несколько секунд замолчал, услышав хрипловатый голос мужчины, впервые заговорившего с животным. Чтобы вновь разразиться протяжным писком.
Поставить в коробку. Закрыть дверцу. Два деления. Коробка зажужжала, внутри загорелся свет. Риенс сел на стул, мелкое животное боднуло его в ногу. Похоже, все становятся удивительно общительными, когда хотят есть.
А ведь ему действительно было тяжело. Обезболивающие справлялись всё лучше, уходили скованность и одеревенение. Но задерживать взгляд на руках было выше его сил. Но погрузиться в мысли не давали Кот и звонко пикнувшая коробка. Свет погас. С некоторым трепетом бывший шпион открыл дверцу – магия этого мира поражала.
- Поверить не могу, но ты первый.
Небольшая мисочка встала на пол. В голосе дрогнуло снисходительное превосходство.
- Не лопни.
Наверное, это был максимум искреннего дружелюбия, который когда бы то ни было в своей жизни выдавливал из себя этот человек.

Вечером Риенс точно так же сидел возле «греющей коробки» и смотрел, как котёнок с завидным аппетитом уминает свою порцию. Почему-то так было легче. Легче ждать. Ещё никогда Цирилла не исчезала так надолго. Казалось бы, вот ему-то чего волноваться? После всего, что он видел и о чём беспокоился, почему собственное бессилие вынуждало его бояться одиночества?
Но без своей законной владелицы этот дом уже не казался столь надежным убежищем.